Фанфики (СИ)

Его подчинение мне основано на «интересе». На любопытстве к моим делам, более всего — к чертовщине, которая постоянно проскакивает вокруг меня. Если монахи будут ему более интересны — он уйдёт. Если даже не телом, то — душой. А зачем мне в моём окружении тело, «с душой, поющей с чужого голоса»?

Не надо было бы отпускать его к «бесогонам». Но он хочет, а я обещал. Простой мужик из леса в «липкой паутине» богословия и схоластики… пропадёт. Съедят — не подавятся.

Только он не «простой». Он не испугался князь-волка. Он не боялся «божественной цапли», он видел, как она сдохла. Он видел, как исполнилось его детское пожелание насчёт избавления от пахоты, и как умерли от этого его близкие. «Бойтесь желаний — они исполняются».

Жаль мне тебя, «железный дровосек», но ты сам выбрал эту стезю. Я же могу только предупредить тебя о некоторых опасностях.

— Тебе будут говорить слова, ты будешь читать книги. Не всё из сказанного или прочитанного — истина.

— М-м… А… Боярич, а ты знаешь… ну… где враньё?

— Распознавать правду, неправду, полуправду в словах и книгах — тебе придётся научиться самому. Как и понять отличие всего этого от истины. Я могу лишь привести несколько простеньких, понятных мне примеров. То, о чём я сам думал.

Чимахай повернулся на бок и уставился мне в лицо. А я разглядываю наших бурлаков и не могу понять — что меня в них смущает. Что-то в этой команде неправильно…

— Игумен говорил, что будет учить тебя вере. Так?

— Ну, было… вроде.

— Так вот, вере научить нельзя. Ибо учение строится на логике. Вера же исходит из ощущений, которые не обсуждаются. Не доказываются и не опровергаются. Баба может сказать: «Любый мой! До чего ж ты хорош!». Народ говорит: «Не по хорошу мил, а по милу хорош». Не по лицу или телу, не по повадке или богатству. По «хорошу». Знания здесь — нет. Есть чувство — «хорош». А уж после и причин можно напридумывать.

Чимахай тяжко вздыхает. Он-то сам, как в песне поётся:

А вот с бабами ему… не попалась, которой бы он — «по хорошу».

Не люблю сплетничать, займёмся теологией.

— Вот, один из мудрецов сказал: Иисус, бог наш, был распят и умер. Это глупость, ибо бессмертный бог не может умереть на кресте от рук каких-то солдат. Иисус, сын Марии, умер и воскрес на третий день. И это — глупость, ибо люди не воскресают. Но мудрец, имя ему — Тертулиан, говорит: «Верую! Потому что абсурдно». Вера или — есть, или — нет. Её можно внушить, её можно взрастить, её можно укрепить, подперев костылями рассуждений или кошмарами больного бреда. Но нельзя вере научить.

Чимахай сел по-турецки. Поковырял, в глубокой задумчивости, носовой настил барки, на котором мы устроились.

— Так это что ж? Враньё получается? Научения не будет? А за что ж они серебро берут?

— Можно научить церковным службам, молитвам, догматам. Хождениям и песнопениям. Махать кадилом, бить поклоны, класть крестные знамения… Поэтому, когда они говорят о святых своих: «вероучитель» — это неправда. Правда — «веровнушатель». Или — «молитвоучитель». Разница — как между лесорубом и точильщиком. Один делает дело — валит дерево, другой правит инструмент для этого. Вера — дело, молитва — приспособление, инструмент.

А как ещё объяснить «железному дровосеку» разницу между верой и религией?.

— Ты сам увидишь, они скажут: мы выучим тебя «на лесоруба», но учить будут «на точильщика».

Чимахай снова хмыкнул и, по извечной русской привычке, полез «чухать потылицу».

Как-то я раньше не встречал, чтобы попаданцы учили туземцев богословию. Интересно, а как без этого здесь прожить?

Религия пронизывает всё средневековое общество. Это — господствующая форма сознания, любые народные движения «рядились в религиозные одежды».

Они в этих терминах и образах видят и слышат, думают и говорят. Умение находить и трактовать тонкие моменты в священных текстах — признак образованности. А дурень да невежа… какой из него лидер?

Надо показать этому лесному парню, что Ванька-ублюдок не только быстро бегает и часто подпрыгивает, но и мозги имеет, в «Святом Писании» понимает. Иначе новые учителя станут для него истиной, «светочами». А я потеряю полезного человека.

Мне не нужно «знать и уметь всё лучше всех» — я ему не «отец родной».

Но нужно доказать, что я — умнее не только его самого, но и его будущих учителей. У меня есть преимущество — «первое слово». Убеждать легче, чем переубеждать.

Я не знаю всего русского средневекового богословия, я не могу ко всякому эпизоду Ветхого и Нового Заветов дать оригинальный и обоснованный комментарий. Но если я хочу остаться «в авторитете» для своего «железного дровосека», то нужен яркий пример по теологии.

— Посмотри на себя, Чимахай. Ты — закоренелый и не раскаивающийся грешник. Ты даже — не слуга Антихриста. Ты сам — Антихрист.

Ну и глаза у мужика! Да, Ванюша, при твоей склонности к парадоксам — «рублёвые глаза» — непременный атрибут пейзажа.

— Ну что ты так смотришь? Не веришь? — Доказываю. Ты любишь дерева валять? Доски тесать? Углы вязать? Любишь видеть, как из-под твоего точёного, правильно насаженного, соразмерного топора, из-под точного, сильного удара летят щепки? Как хрустят, разрываясь, волокна подрубленного ствола падающего дерева? Как раскалывается на прямые, ровные доски бревно? Ты любишь свою усталость после работы на лесосеке? Чуть тянет мускулы, чуть пахнет твоим потом, кушать хочется. День прошёл не зря, не в пустую. Ты работал. Ты делал и сделал. Для тебя это… радость?

Люди редко пытаются понять себя. «Хорошо-плохо» — вот обычный уровень детальности. А вот разделить это «хорошо» на части, понять — что, конкретно, «хорошо»… Какое оно, именно конкретное, на вкус, цвет, запах… Выделить самое «вкусное», описать словами, запомнить…

Однажды молодой тридцатилетний мужик, мой дальний родственник, набравшись смелости, спросил:

— Дядя, чего-то вот… жизнь радовать перестала. Чего делать-то?

Я тогда несколько растерялся от неожиданности. Поэтому ответил просто и честно:

— Ловить моменты счастья. Пытаться понять — чем именно ты счастлив. Сохранять эти воспоминания, перебирать их, искать в жизни похожие. И радоваться не вообще — «хорошо», а конкретному, ожидаемому и предвкушаемому. Не «хавать житуху» в стиле «не жёвано летит», а как гурман — «наслаждаться вкусом жизни».

Правда, для этого надо несколько… «утомить глотательные рефлексы»?

Чимахай повздыхал, похмыкал, покрутил пальцами.

— Ну… это… да, дерева валять… — это хорошо.

— Это — плохо.

Медленно доходит. Паузы идут, как реплики в театре пантомимы: «антракт»… снова «антракт».

В нашей ситуации это нормально: противоречие между «божественным наказанием трудом» и человеческой радостностью осмысленного труда не удалось внятно разрешить и Патриарху Московскому Кириллу. А уж он-то… «собаку съел». Целую стаю.

— Радоваться своему труду — грех. Твоя радость — прямое противопоставление тебя — Господу. Противником Господа является Антихрист. Поскольку тебе этого — «радоваться работе» — никто не приказывал, ты же сам это делаешь, по своему желанию, значит — Антихрист ты сам.

Мужик аж поперхнулся. Отодвинулся от меня опасливо. Посмотрел по сторонам — мир, вроде не перевернулся. Река блестит, солнышко светит, бурлаки в такт рявкают. Сейчас будет отнекиваться да отбрёхиваться. Нет, я ошибся, контратакует:

— А ты?

— И я. И Звяга, с которым вы ругались и плотничали на пару. И Николай, когда он мозги себе выворачивал, чтобы наши товары купцам продать, и Аким, когда он свой труд ратный славил да победам радовался. Таких людей, которым их работа в радость — на земле много. И все они — против бога.