Боги слепнут

Легко. Без всякого усилия. Как будто не был искалечен.

– Хромой Вулкан, – шепнула она ему на ухо между поцелуями. Она знала: ему нравится, когда его так называют.

– А ты Венера?

– Аглая. Твоя любимая Грация…

Занавеси были задернуты, она лежала, притулив голову ему на плечо. Оказывается, все назначенное сбывается. Рано или поздно. Надо только уметь ждать. Она – сумела. Летиция так гордилась собой.

– Никак не могу поверить, что ты вернулся. Ты рядом. Твое плечо, – она поцеловала его в плечо. – А я не верю. Не верю и все… Если я закрою глаза, ты не исчезнешь?

– Постараюсь, Августа.

Какой странный у него голос. Почти как у гения. Это из-за шрама на шее. И как странно он произносит ее титул. Ну какое значение имеет титул? Он – Цезарь. Она – Августа.

– А ты привез мне подарок? Или тоже следуешь древнему запрету не дарить супруге подарков?

– Летти, ну что за ерунда. Я скупил бы для тебя весь Танаисский рынок. Да только нас с Кордом обокрали в дороге. Осталось на все два золотых. Ехали в последнем вагоне.

– Замечательно.

Она коснулась пальцем этого нового шрама на шее. Еще один. А сколько их всего?

– Ты мой Муций Сцевола, – шепнула она.

– Что? – Он задумался, и, кажется, не слушал ее.

– Мой Муций Сцевола [55].

– Не надо.

– Нет, правда, – горячо зашептала она – ей казалось из скромности он стесняется этого сравнения. – Тот сжег свою десницу на жертвеннике, чтобы показать, что не боится пыток после неудачного покушения на этрусского царя. А ты тоже все время добровольно суешься в огонь, чтобы оградить Рим от всяческих бед.

– Я не люблю, когда упоминают Муция Сцеволу.

– Завидуешь его славе? – не унималась Летиция.

– В детстве, в войну… – Элий помолчал, мысленно возвращаясь в то время. – Мы, мальчишки, тоже создали общество Муция Сцеволы. Хотели пробраться через линию фронта и убить главнокомандующего виков, как Муций хотел убить осадившего Рим царя этрусков. Но боялись, вдруг покушение не удастся, нас схватят и будут пытать. Мы были уверены, что будут пытать. И тогда решили испытать друг друга. Пойти мог только тот, кто вынесет пытки.

– Это же глупо, Элий!

– Разве не все в этом мире глупо, Августа? А то, что умно, не стоит ни жертв, ни жертвенной муки. Да и вообще ничего не стоит. Так вот, мы раздобыли жаровню, насыпали углей. Пламя то вспыхивало, то гасло. И мы подходили по очереди. Я был вторым. И отдернул руку сразу же, едва почувствовал жар. Вновь попробовал, и вновь ничего не вышло. Рука покраснела, вскочил волдырь. Но этого оказалось мало, чтобы стать Муцием Сцеволой. М-да… Мне было стыдно. Хотелось провалиться в Тартар, немедленно умереть. А другие, они держались, они смогли. И дольше всех – Секст, наш вожак. Он держал руку целую вечность. Я не мог этого видеть и зажмурил глаза. Но и с закрытыми глазами слышал, как трещит, лопаясь, кожа и шипит что-то, капая в огонь. И запах горелого мяса, как во время жертвоприношений. Рука Секста обуглилась, как у Сцеволы, до кости. Секста отвезли в больницу. Руку ему ампутировали до локтя. А с фронта шли эшелоны раненых. Один за другим. Больницы были переполнены, лекарств не хватало. Секст умер от заражения крови. И с тех пор я не люблю, когда при мне говорят о Сцеволе. Он спас Рим от этрусков, не спорю. Но я не люблю о нем вспоминать.

– Хорошо, не буду сравнивать тебя с Муцием Сцеволой. Имя Дециев тоже что-то да значит.

– Летти, ты любишь меня?

Она изумилась. Вот так вопрос!

– Да, конечно.

– Точно любишь?

– Хочешь знать, изменяла ли я тебе?

– Нет, не хочу.

– Так вот, не изменяла, ни разу! Вот! – выпалила она, задохнувшись от обиды. Как он мог усомниться?! Или все-таки мог?…

– Летиция, я не рассказал тебе одну важную вещь.

– Не будем ни о чем говорить больше, а то поссоримся. – От у нее обиды дрожал голос.

– Нет, послушай. Я был в плену. И я был рабом.

– Рабом? Но рабство запрещено.

– Именно так. Но меня провели под «ярмом». Ты знаешь про этот обряд? Я стал рабом. И чтобы избавиться от позора, должен был посетить храм Либерты, надеть шапочку вольноотпущенника. Претор коснулся меня своей палочкой.

– Подожди. Тебя что, записали в списки освобожденных?

– Да.

– Под каким именем?

– Гай Элий Перегрин.

До Летиции только сейчас дошел смысл случившегося:

– Элий, ты что, не гражданин Рима?

Он кивнул. Она молчала. Не знала, что сказать. А она приготовила для него новую пурпурную тогу, привезла с собой. А он и белую тогу обычного гражданина надеть не имеет права. Летиция отвернулась, уткнулась лицом в подушки. Перегрин…

– Вот так получилось: выходила замуж за Цезаря, а оказалась женой перегрина, – продолжал он со странным смешком. – Кстати, формально ты теперь не моя жена. Придется вновь заключить брак, если, конечно, ты согласишься. Ведь ты – Августа. А я…

– Какой абсурд! Абсурдный преабсурдный абсурд! Подашь прошение на имя императора, и тебе тут же вернут гражданство. – Она стиснула зубы. Глаза ее сверкали. Она была готова драться за него со всем миром.

– Гражданство я могу вернуть. Но меня внесут в списки эрарных трибунов [56], а не в патрицианские списки.

– Ну и что? Что это значит?

– Думаю, для тебя очень многое.

«Для тебя многое, а мне на все титулы плевать,» – хотела уточнить она, но хватило ума этого не сделать.

– Для меня это не имеет значения. Ты – гладиатор, а я твоя девчонка, которая ездит из одного города в другой, от одного места битвы к другому за любимым бойцом. Вчера ты проиграл, тебя уволокли в сполиарий. Но разве от этого я буду меньше любить тебя?

Она думала – он поблагодарит ее, скажет: милая, ты гений доброты. А он не сказал ничего. Достал коробочку из серого картона, вынул табачную палочку. Хотел закурить. Передумал. Смял коробочку и отшвырнул в угол.

– Когда ты должна вернуться в Рим?

– Да завтра и вернемся. – Она постаралась подавить обиду. Да и в самом деле – с чего это она ждет похвалы. Вот дурочка. Она же поступила так, как и должна поступить умная преданная жена… «Уже не жена, еще не жена», – поправила она себя, и червячок сомнения ковырнулся в душе. На мгновение представила заголовок какого-нибудь подлого вестника: «Августа в постели с рабом». Значит, все-таки зацепило. Но ведь подло, подло! – Нет, завтра не получится. Надо попрощаться с царем Книвой. Все эти дурацкие формальности сводят меня с ума! Я и так торчу здесь дольше положенного. Но послезавтра мы с тобой возвращаемся. Вновь поженимся в какой-нибудь из праздничных [57] дней. Как ты думаешь, я после этого буду считаться универой [58]? – Она вновь легла рядом с ним и попыталась пристроить голову у него на плече.

– Летиция, я не могу вернуться в Рим.

– Что?

– Я дал обет.

– Тебе не кажется, что два подобных признания за день – слишком. – Она засмеялась через силу.

– Я дал обет, что не увижу Город двадцать лет.

– Это невозможно! – она села на постели, подогнув ноги и уставилась на Элия. Она не могла поверить, что он говорит серьезно. – Зачем?

– Если я исполню обет, боги не позволят урановой бомбе взорваться вновь.

– Так давно никто не поступает.

– Знаю. Но я решил.

– Бред! Бред! Бред! – Она несколько раз стукнула кулачком его по груди. – Ты спятил. А обо мне ты подумал? О Постуме, наконец, ты вспомнил?

– Мы можем видеться за пределами Города. Вернее, Италии. Так точнее будет исполнен обет. Я клялся не видеть Город, а не сына.

– Вечно ты что-то придумаешь! То Нисибис, то это! Я тебя не ненавижу! – Она соскочила с кровати, подошла к окну. Губы дрожали. Но она справилась. – Так нельзя, Элий. – Она обернулась. Строгий педагог, разговаривающий с провинившимся лицеистом. – Подумай, как это отразится на Постуме. Он ведь маленький. И он император. Должен жить в Риме. А ты будешь все время вдали. Вы будете видеться изредка, урывками.