Гонки с дьяволом

– И вы утвердите любой наш приговор? – с сомнением переспросил Кандыба.

– В этом нет необходимости. Во-первых, преступления были совершены по отношению к вам и вам надлежит судить преступников. Во-вторых, вы еще не входите в нашу общину и, следовательно, не нуждаетесь ни в каком одобрении вашего решения.

– Но мы решили присоединиться к вам!

– Этого недостаточно. Теперь вас должно принять собрание общины.

– Ну, это формальность.

– Не формальность, дорогой мой, а принцип. А если принцип сводится к формальности, то тогда со временем он исчезает.

Кандыба усмехнулся:

– Трудновато с привычками.

– Ничего, привыкнете.

– Ладно, я пошел.

– Это все продолжение нашего спора на поляне? – спросил Виктор.

– А ты что, после всего, что видел, продолжаешь еще со мной спорить?

– Не то чтобы спорить… Есть сомнение: удастся ли все это осуществить? Ты же видишь, с чем мы сталкиваемся. Сколько раз пытались переделать человека, переделать его биологическую природу, его страсти, его желания. И что вышло?

– Ты меня не понимаешь! Я не собираюсь переделывать человеческую природу, страсти и желания! Это никогда никому не удастся. Да и не нужно. Просто надо выделить главное в человеке и это главное по мере сил развивать.

– И ты знаешь это – главное?

– Знаю!

– Интересно? – он не скрывал иронии.

– Чувство собственного достоинства. С этого надо начинать. Воспитать его у человека, сделать главной духовной ценностью. Унижение убивает гражданственность, порождает апатию и безразличие…

– Можиевский это прекрасно понимал.

– То есть?

– Я имею в виду его «бабушек». Они предварительно секли захваченных девушек. Постой, постой! Мне сейчас пришла аналогия. Может быть она тебе покажется нелепой. Ведь чем занимались наши бюрократы в семидесятых и в начале восьмидесятых годов? Они, образно выражаясь, «секли», то есть подвергали унижению своими запретами и различного рода инструкциями чуть ли не всю мыслящую часть населения. Это та же экзекуция, унижающая достоинство человека и порождающая апатию!

– Аналогия абсолютно верная. Если помнишь, нашу биологию высекли, как публичную девку, в тридцатых и сороковых годах, после чего она, действительно, стала публичной девкой!

– Начали не с биологии, а с литературы, искусства…

– Вот! Видишь, у насилия очень ограниченная, примитивная, но действенная методика. Перво-наперво – подавить у человека чувство собственного достоинства. Происходит своего рода селекция. Тех же, которые не поддаются и становятся врагами, уничтожают физически. Остальных превращают в рабов. Понял?

– И в этой простоте – действенность!

– Ты в этом имел возможность убедиться. Вспомни, как вела себя Ильга и какие слова она тебе говорила.

– Не напоминай мне об этом! – он встал и заходил по комнате, – как вспомню ее – покорную, беспомощную… Ее слова «…ты не отдашь меня всем?..», хочется выть от бешенства.

– Вот что бывает, когда переходишь от абстрактной теории к конкретным обстоятельствам…

– Я думал, что ты простил меня…

– Причем здесь я? Ты разберись с собой…

– Мне простить себя трудно. Наверное, это до конца жизни будет преследовать меня. Я видел своими глазами, к чему такая теория может привести!

– Тем не менее она реальна! Даже, пожалуй, реальнее, чем наши планы…

– И это говоришь ты?!

– Знаешь, если я ненавижу ее, это не значит, что я не учитываю ее реальной силы. Дело в том, что мы идем против, если не исторической необходимости, вызванной неизбежной деградацией производства, то против проторенного пути развития. Хотим избежать этих этапов. Надеюсь, что это нам удастся. Но только надеюсь, а не уверен.

– Не уверен, но все-таки взялся?

– Взялся и буду действовать так, пока есть силы.

– Однако, ты кое в чем противоречишь сам себе.

– В чем же? – спросил я, набивая трубку.

– Во-первых, ты унизил меня тем, что напомнил о моем падении, ударил по больному месту.

– Если бы я не считал тебя своим другом, я бы, конечно, воздержался в данной ситуации напоминать тебе.

– А другу, значит, можно? Хотя, спасибо! Ты меня впервые после всего происшедшего назвал другом.

– Другу можно, если друг понимает! Потом, я очень ценю твою способность к нестандартному мышлению. Такие удары по больному месту стимулируют мысль. Я надеюсь, что ты сможешь много чего подсказать нам!

– Ну, после такого объяснения у меня нет никаких претензий, – он широко улыбнулся и я впервые увидел в его глазах блеск, знакомый мне раньше, когда наши споры затягивались далеко за полночь.

– Какие же еще противоречия? – я взглянул на часы.

– Ты спешишь. Может, в другой раз?

– Можно и в другой раз. Тем более, что нас ждут дела, – я направился к двери.

На выходе столкнулся с Алексеем. Он ворвался красный от возбуждения.

– Ты должен немедленно вмешаться! – потребовал он.

– Что случилось?

– Это зверство! Я отказываюсь понимать!

– Сядь и объясни толком.

– Некогда! Идем скорее!

– Я никуда не пойду, пока ты не скажешь, что случилось, – сказал я, усаживаясь в кресло.

– Сейчас только закончился суд и их повели на казнь!

– Кого, их? Бандитов?

– Да! Главаря и старух.

– Ну и что?

– Ты знаешь, к чему они их приговорили?

– Это их дело.

– Нет! Ты послушай. Их сейчас повели на какую то баскетбольную площадку, где осужденных растерзают собаки. И знаешь, как это называется? Представление!

Мы с Виктором переглянулись. Для меня сообщение Алексея не было неожиданным. Я уже догадывался о том, что именно такую казнь изберут для Можиевского и его «горилл».

– Сядь и успокойся, Алексей! У них есть достаточно оснований.

– Какие могут быть основания? Я понимаю – расстрелять, повесить, наконец… Но – так?!

– Месяц назад на этой площадке была растерзана девушка только за то, что оказала сопротивление насильнику, – тихо проговорил Виктор. – А вчера, если бы мы вовремя не подоспели, была бы еще одна такая жертва.

Алексей, пораженный, глядел по очереди на меня и на Виктора, как бы спрашивая, говорим ли мы серьезно или шутим. Наконец, сообразив, что такие шутки не к месту, все-таки попытался возразить:

– Но мы тем самым приравниваем себя к бандитам.

– Ничуть. Никто из наших не участвовал в суде и, надеюсь, никто не пойдет смотреть на казнь!

– Женщины все пошли!

– Это их право. Ты должен их понять. Потом, они еще не члены нашей общины и мы не можем нести ответственность за их действия.

– Ты прячешься за «параграф»!

– Да, прячусь. Тем более, что это иногда удобно. Ты мне лучше скажи, скот отправили? Это сейчас меня больше интересует.

– М-да…

– Нам нельзя быть слабонервными, Алеша. Ситуация не позволяет. Ты мне не ответил: отправили или нет?

– Отправили часа два назад. Сразу, как только решили переселяться.

– Охрана?

– Пятьдесят конных автоматчиков. Думаю, достаточно! – Алексей уже окончательно пришел в себя.

Я задал ему еще несколько вопросов, связанных с переселением людей и перевозкой имущества, как вдруг раздались автоматные очереди. Мы с Виктором вскочили, но Алексей сделал успокаивающий жест.

– Это там, – сказал он, – все кончено.

Переселение шло полным ходом. Я мог ехать, но решил задержаться на пару дней, хотя, откровенно говоря, в этом не было особой нужды. Просто я хотел побыть еще с Беатой. Там, дома, я не смогу с ней часто видеться.

В кладовых и погребах усадьбы хранилось много копченых окороков, колбас домашнего изготовления, соленое свиное сало. Изголодавшиеся по мясу ребята ели его с жадностью. Это вполне естественно. Большинству из них было по шестнадцать-восемнадцать лет, возраст, когда организм растет и требует мяса. Они ели, отдыхали от еды и снова принимались за нее. На лицах расползались блаженные улыбки, а глаза светились довольным сытым блеском. Скоро и мы сможем делать такие заготовки. Я также рассчитывал, что со временем немного мяса будет доставлять охота. Ежегодно мы расчищали от собак все большее и большее пространство. В лесах теперь плодилась дичь. На месте мелиорационных каналов появились болота. Они уже кишели утками. Освобожденная от хозяйственной деятельности человека природа начинала восстанавливать свои силы. Сначала воспрянул растительный мир. Придет время и очередь дойдет до животного. Поля поросли многолетними травами. В лесах появилось множество родников, сбегающих тонкими ручейками между корнями деревьев к озерцам и болотам. Сможет ли только человек подняться из той пропасти, куда его бросило собственное безумие? А если поднимется, то учтет ли он горький опыт погибшей цивилизации или начнет повторять те же ошибки?