Проект "Плеяда" (СИ)

— Нам тоже повезло, что это случилось, — подал голос финн, — если бы не этот — как ты его называешь, «бабаган»? — мы бы выскочили прямо в засаду.

— Так тут и золотишко, наверное, где-то валяется, — возбужденно поднялся Мирских, — может пошукаем. На обратном пути, тогда…

— Вот на обратном пути и будем думать, — отрезала Илта, — некогда нам по этой чаще рыскать. Матти верно говорит, повезло нам, что «медвежий онгон» убрал с пути красных.

— Странно это, — задумчиво протянул якут, — они сидели как раз на выходе из ущелья, будто ждали нас. Место-то для лагеря не самое подходящее.

— Угу, не самое, — кивнула Илта, — и все же сидели. Может и вправду — ждали.

— Да ну, ерунда, — махнул рукой кержак, — откуда они могли знать?

Илта покачала головой. Вообще-то некоторые подозрения насчет «откуда» роились у нее в голове, но пока четких оснований у нее не было.

— Все это хорошо, — вмешался в разговор украинец, — только вот меня больше эта зверюга беспокоит. Кто это вообще — бог, демон, дух лесной? И как ты Илта с ним договорилась.

Куноити покачала головой, глядя в пышущее перед ней пламя костра.

— Буряты рассказывают, — начала она, — в старые времена жил черный шаман, который после смерти сделался заяном. Раньше ему приносили человеческие жертвы, но потом Хормуста, небесный владыка, а черного шамана обратил в медведя и запретил принимать жертвоприношения человеком. После этого у бурят появился «бабаган-онгон», «медвежий онгон», дух-покровитель.

— Что-то тот медведь не похож на безобидного мишку, — хмыкнул Мирских, — я тоже слышал эту легенду. В ней говорится, что онгон с тех пор стал просто сосать лапу зимой и питаться смородиной. А этот зверюга…

— Те, кто рассказывают эту легенду, знают не все, — усмехнулась Илта, — . После запрета Хормусты, бывший шаман пришел к Эрлэн-хану — это ведь он создал медведя. Владыка закона облегчил наказание Хормусты — теперь бабаган-онгон принимает человеческие жертвы — но только в благодарность за те дела, что он совершает во имя Эрлэн-хана. Ну, вот, — Илта сделала неопределенный жест рукой, — собственно деяние.

— Так что же Акира, получается и был этой жертвой? — Мирских с опаской посмотрел на Илту, — за то, чтобы тут этих красных замочили? Цена не велика ли?

— По-твоему было лучше, если бы красные нас тут всех положили? — жестко глянула на него Илта, — Акира самурай и был готов умереть. А он еще и стрелял в «медвежьего онгона», не признав его сразу. А как понял свой грех — так и осознал, что иной дороги нет, что иначе мы бы все не вышли из этого ущелья. Там куда он попадет, ему зачтется.

— Погоди, какой грех? — недоумевающе спросил Василь, — Акира же не бурят, чтобы верить в монгольских духов? Знаю я, как японцы относятся ко всем местным суевериям.

— Он японец по отцу самураю, — кивнула Илта, — потомку обнищавшего рода, переселившегося на Хоккайдо после революции. А его мать — айнка, тоже из рода каких-то тамошних вождей. Акира айнские легенды знал неплохо, всех их богов и духов. Айны медведей почитают за первопредков, а в «бабаган-онгоне» Акира признал Цуриканда-камуя, злого бога, в обличье медведя-людоеда. И понял, что если он сам не отдаст себя в жертву — Цуриканда-камуй нас всех вслед за краснюками растерзает.

— Так это, — спросил Василь, — кто же все-таки этот зверь? Бурятский черный шаман или злой бог айнов? Не может же он быть всеми ими сразу?

— Это ты у шаманов спроси — хмыкнула Илта, — кем он может быть, а кем нет. Разные народы придумывают имена «богу-медведю», а он…просто есть.

— Я уже запутался в этих ваших языческих сувериях, — передернул плечами кержак, — голова пухнет. Может, хватит уже? И так страшно все.

— Может и хватит, — кивнула Илта, — не думай много об этом. Помянем, давай лучше Акиру, который дал нам продолжить путь.

Она сделала крупный глоток ханшина и передала бутылку Василю. Быстро пустеющая бутылка ходила по кругу, пока Илта и ее следопыты справляли поминки по человеку, отдавшему себя в жертву Медвежьему Богу.

— Господи, да что же они так орут? — Наташа с отвращением поморщилась, отворачиваясь от окошка, забранного кованной решеткой.

— Жрать хотят, вот и орут, — меланхолично пожала плечами сидевшая на соседней кровати Василиса — крупная рыхлая деваха, в белом халате, накинутом на голое тело. Под стерильно чистой тканью угадывалось раздувшееся чрево. Кроме Наташи и Василисы в небольшой палате были еще четверо девушек. Двух из них — высокую статную хохлушку и раскосую бурятку, Наташа видела в страшной пещере, где свершалось противоестественное насилие. Первую, как выяснилось звали Аленой, вторую все называли Таней — ее бурятское имя было слишком сложным для запоминания. Василису и еще одну товарку по несчастью Наташа видела впервые, но это не имело особого значения — в темной вонючей пещере, с ними произошло то же самое, что и с Наташей, Аленой и «Таней». Разве что случилось это парой месяцев раньше — поэтому их беременность была уже достаточно заметной. Выглядели пленницы совершенно безучастными ко всему, односложно отвечая на любые Наташины вопросы и, похоже, совершенно смирившиеся со своей участью. И самое страшное — Наташа чувствовала как это безразличие охватывает и ее саму.

Не так она себя вела три дня назад — когда, потеряв сознание в жуткой пещере, очнулась в камере с обитыми войлоком стенами. Жутко болело тело, особенно меж бедер, где все, казалось, превратилось в сплошную рану. Во рту ощущался горький привкус желчи.

В тусклом свете освещавшей камеру лампочки, Наташа увидела несколько кроватей, с которых на нее с сонным любопытством смотрели молодые женщины. Не успела Наташа заговорить с ними, как дверь распахнулась, и в комнату вошли два обезьяноподобных существа, волочащих под руки азиатку. Словно куль с мешком они взвалили ее на оставшуюся свободной кроват. Один из зверолюдов поднял ее веко, второй рывком раздвинул ноги, по-хозяйски запустив туда лапу и что-то внимательно рассматривая. В этих движениях не было ни похоти, ни садистского удовлетворения — уродливые твари просто проверяли состояние подопытного экземпляра. И вот от этого нечеловеческого безразличия, от осознания неправильности, уродливости ситуации, когда подопытное животное меняется с человеком местами, наконец, от недавно пережитого и все еще не оставившего ее страха и унижения в голове у Наташи лопнул какой-то предохранитель. Девушка сама не поняла, когда она, выкрикивая что-то нечленораздельное, повисла на спине уродливой твари, царапаясь и норовя вцепиться ногтями в глаза. В этот момент она сама напоминала дикое зверье из джунглей. Отпрянувшие по углам девушки наблюдали за ней со смешанным чувством страха и любопытства. Откуда-то снизу раздался оглушительный вой и хохот, тут же подхваченный полдюжиной голосов.

Бунт оказался недолгим — что-то острое вонзилось в бедро девушки, перед глазами у нее потемнело и Наташа безвольной грудой упала на пол.

Первое, что она увидела, очнувшись, была безобразная волосатая рожа, с которой заботливым, проникновенным взглядом на нее смотрели глаза Ильи Иванова. За его спиной маячили старые знакомцы — Спартак и Савмак.

— Ай-яй-яй, — укоризненно покачал головой профессор, и Наташа заскрежетала зубами, — как не стыдно, Наташа? Советская девушка, ведет себя как деклассированный элемент из Харбинских трущоб. А еще комсомолка!

— Да пошел ты! — девушка дернулась и с досадой обнаружила, что в очередной раз прикована к кровати. Профессор словно и не заметив ее рывка, продолжал разглагольствовать.

— Вы должны своим примером показывать товарищам настоящую большевистскую выдержку, быть образцом поведения для «хомо новуса», — он благосклонно посмотрел на Спартака и тот в ответ издал некий довольный звук — не то рык, не то хрюканье.

— У них и так перед глазами вечно дурной пример, — продолжал доктор, — вон полюбуйтесь на их собратьев, — он кивнул куда-то вбок и Наташа невольно проследила за ним взглядом.