Всеволод Залесский. Дилогия

– А это идея. – В дверях появился старик, держа мокрые руки с растопыренными пальцами перед собой, словно хирург, отвлеченный в момент операции. – Замечательная идея. Пожалуй, нам и не понадобится человек, который неспособен разобраться в пустяковом произведении… Или просто промолчать, чтоб хотя бы выглядеть глубокомысленным…

Евграф Павлович ушел.

Севка оглянулся на комиссара, тот кивнул с самым серьезным видом.

А они могут. Вполне себе могут принять такое смешное решение. Вот подождут немного, честно давая возможность Севке вымучить что-нибудь эдакое из нелепой сказочки, потом, может быть, покормят ужином, выпьют, не чокаясь, за его здоровье, и разрешат Никите продемонстрировать Севке, кто здесь крутой боец, а кто – голый засранец из будущего.

Ситуация напоминала Севке экзамен по русской литературе девятнадцатого века. Достался вопрос по Достоевскому, ни одного романа которого Севка так и не смог себя заставить прочитать. А вопрос был про специфику романного мышления великого писателя. Тогда Севка, читавший только рассказы классика, предложил провести исследование романного мышления на примере рассказов, сообщив потрясенному преподавателю, что рассказы Достоевского – это небольшие романы, со всеми признаками… и так далее. А ведь тогда Севке грозила только пересдача, а не пуля в лоб.

Неужели ты, Севочка, самый подающий надежды студент филфака, не сможешь наплести? И не нужно тут бормотать о гордости и нежелании поддаваться давлению. Хочешь жить – будешь выглядеть и смешным, и мерзким. Если действительно решил выжить и выпросить у комиссара поездку в Сибирь до сорок пятого года.

Севка откашлялся.

– Ну-ну, – подбодрил его комиссар.

«Ведь все равно не убьют», – подумал Севка. Сейчас они его чисто конкретно разводят. Прикалываются. Ну и пожалуйста.

– Значит, так. – Севка поднял указательный палец. – Пуля решила, что является очень важной особой, потому что слишком сложным и трудоемким был процесс ее изготовления… Она не учла, что если таких исключительных изготовлять миллионами, то себестоимость падает значительно…

– Раз, – сказал комиссар.

– Но не смешно, – сказал Евграф Павлович, снова появившись в дверном проеме с тряпкой в руке. – Не хватает легкого безумия.

– Дальше. – Севка решил не обращать внимания на подколки. – Пуля не поняла, что именно убийство человека было ее предназначением. Она не проанализировала всех факторов…

– Два, – кивнул комиссар.

– Я бы сказал – полтора, – прокомментировал Евграф Павлович. – Но два так два.

Севка вздохнул и медленно выпустил воздух, сосредоточиваясь.

– За кадром в сказке осталось мнение винтовки о ее предназначении… Винтовка ведь тоже вполне могла себя осознавать самой главной. Она должна была отправлять в белый свет пули. Почти педагог-наставник. И делала она это четко и ловко. – Севка даже улыбнулся, поймав себя на желании разукрасить свое выступление. – Порох, опять же, бился за свободу пули из гильзы, а гильза честно сжимала в объятьях пулю, спасая ее от сырости, например. Капсюль начинал восстание пороховых крупинок, зажигал революцию, боек пробуждал капсюль…

– Три, четыре, пять, шесть, семь… – загнул пальцы комиссар. – Уже лучше.

– Вынужден признать – наш юный друг сумел поймать кураж, – согласился старик. – А дальше?

– Дальше… Дальше я мог бы рассуждать о мыслях черепа и мозга, о последней фразе убитого человека… Еще можно сказать о том, кто целился из винтовки и нажимал на спуск, о том, кто приказал ему это делать, и о том, кто вообще всю эту кашу заварил…

Комиссар спрятал руки за спину.

– Но я скажу лучше о другом. – Севка потер ладонями о стол. – Я скажу о том, что никто из всех миллионов явных и неявных участников этой вашей сказки не сможет гарантировать, что пуля и на самом деле не была предназначена для чего-то необычайного, высокого и значимого. И то, что все они ее бездарно уронили в песок, вовсе ничего не значит. Это не делает озарение пули ложью. И мы приходим к осознанию того, что сказка не может быть закончена никогда. Как, впрочем, и любая другая.

Комиссар захлопал в ладоши. К нему присоединился Евграф Павлович. Севка встал и раскланялся.

– Да, такого бреда я не слышал, – сказал Никита и снова ушел на кухню.

– Восхитительного бреда, – воскликнул старик. – Я бы сказал – бредового бреда! Пожалуй, я с тобой соглашусь, Евгений, не будем сегодня убивать юношу.

Севка попытался засмеяться, но когда старик подошел к книжной полке и положил на нее пистолет, который достал из кармана брюк, Севка своим смехом чуть не подавился.

Евграф Павлович посмотрел на Севку и, словно спохватившись, вынул из пистолета магазин, положил его возле книг, потом передернул затвор и, поймав вылетевший патрон, поставил его туда же, на полку.

Это он все время был со взведенным пистолетом, понял Севка. И в любой момент мог… и шутка о готовности убить Севку за общую тупость была не совсем шуткой…

Севка вытер разом вспотевшие ладони о скатерть.

– Через десять минут можно будет поужинать, – провозгласил старик и вышел из комнаты.

– Такие дела, Всеволод. Такие дела… – Комиссар взял с полки пистолет, вставил в него магазин, сунув в магазин патрон. – Любовь к театру – у него в крови.

– По самые локти, – добавил Севка мрачно.

– Сева. – Комиссар спрятал пистолет в ящик секретера. – Я вам говорил о трудности подобрать надежные кадры… И намекал, что вы…

– А потом оказалось, что все это ложь и провокация.

– Не все. Мне действительно нужны верные люди. Скажем, вы подходите, ибо у вас нет здесь родственников, на вас трудно надавить, шантажировать вас нечем… пока, во всяком случае. Вы, опять-таки, можете мне помочь выявлять… как вы сказали? – попаданцев.

– И убивать?

– Зачем? Изолировать. И попытаться понять, зачем их сюда несет… И чем это нам грозит…

– Вам – это кому? – спросил Севка, почувствовав какую-то странную эмоцию у собеседника, уловив в этом «нам» не всеобщность, не фигуру речи, а намек на совершенно конкретных людей.

– Нам – это мне и еще нескольким людям, – спокойно ответил комиссар.

– А как же родина? И партия?

– И родина, – сказал комиссар. – И она – тоже. Вы можете быть нам полезны. А мы можем быть полезны вам. Если сразу определимся в целях и не будем держать фигу в кармане.

– Вот они, ручки. – Севка покрутил руками в воздухе, как в детском саду, когда делали «фонарики». – Никаких фиг.

– Значит, тогда можем торговаться. Вы – очень хороший кандидат для вербовки. Вам нужно здесь, в нашем времени, прижиться. Мне нужен надежный человек, которого мои коллеги и недруги не смогут подкупить. Но есть человек, который имеет на вас влияние. Может иметь на вас влияние. Потому что для вас есть сейчас только одна важная вещь.

– Жизнь?

– Бросьте, Всеволод Александрович! Сами того не заметив, вы уже давно переступили ту черту, за которой дорожили своей жизнью. Нет, вам хочется выжить, но не настолько, чтобы не бить ногами в челюсть своего мучителя, не настолько, чтобы не посылать ко всем чертям Евграфа Павловича, и не настолько, чтобы не вести себя нагло и вызывающе по любому поводу. Вы еще не осознали, что уже готовы умереть. И не знаете, что осталось только выбрать – за что вы готовы умереть.

– Чушь…

– Пусть будет чушь, – не стал спорить комиссар. – Вы это услышали, с ходу не приняли, но у вас будет время все осознать.

– А человек, который может иметь на меня влияние, это Орлов? Почему? У меня на сегодняшний день есть сильное желание его пристрелить… Я, кстати, если его увижу, могу стрелять на поражение?

– Я бы на вашем месте этого не делал. Все равно не получится. Скорее это он вас подстрелит. Если, конечно, это тот самый Орлов, которого я пытался убить в двадцать первом году. Влияние на вас может иметь человек, организовавший вашу переброску в прошлое. Я полагаю, что он мог бы вас перебросить и обратно, в ваше время. Скажите честно, если бы к вам обратился человек, имеющий такую возможность, вы бы смогли ему отказать?