Будет День (СИ)

А с другой стороны, как еще объяснить смену модуса операнди?

"Не так и глупо…" — согласился он с Кайзериной.

— В какой-то степени, каждый из нас переживает свою смерть в каждое мгновение жизни.

— Баст, я знаю, что ты умный…

— Но не железный, — улыбнулся он и даже погладил ее грудь. — Тебе придется неделю откармливать меня мясом с кровью, чтобы я вернул себе хотя бы часть сил, оставленных за пару часов в тебе.

— Пару часов? — нахмурилась Вильда и оглянулась на окно. — О, господи! Уже вечер, а Кейт…

— А Кайзерина догадалась, что мы не поедем на прогулку уже через полчаса, после того, как мы не спустились вниз.

— Ты думаешь?!

— Знаю.

— И насколько хорошо ты ее знаешь? — тихо спросила Вильда, покрываясь румянцем. Краснела она стремительно и весьма впечатляюще.

— А ты? — вопросом на вопрос ответил Баст, отмечая, как розовеют уже плечи и грудь Вильды. — Да не смущайся, — добавил он через секунду. — Кисси очень хороший человек и не любить ее крайне сложно. Согласна?

— Да.

— Тогда, чего ты стесняешься или кого ревнуешь?

Весна в Баварии выдалась просто замечательная. Впрочем, если верить "воспоминаниям детства", так здесь было заведено с начала времен или, вернее, с окончания последнего оледенения. Баст, разумеется, не возражал. Чем торчать в сыром промозглом Берлине, лучше путешествовать по Швабии и Вюртембергу, спускаясь к Баденскому озеру, где — в Оберлингене — у него состоялся приятный во всех отношениях разговор с Виктором Вайцзеккером, или "поднимаясь" в Австрию — в Вену и Шарнштейн — где доживали свой век некоторые небесполезные "обломки австрийской империи".

Передвигались, большей частью, на автомобиле и без излишней спешки, останавливаясь на ночлег то в сельских гостиницах, то в замках "друзей дома" и дальних родственников. Пили франконский "штайнвайн" — белые вина из долины реки Майн, и — что следует отметить, — вюрцбургский Hofkeller мог запросто конкурировать с лучшими французскими и итальянскими винами. Впрочем, и пиво здесь было дивное. Даже дамы отдали должное множественности "Францисканеров", "Капузинеров" и прочих "Шпатенов". Ну, а о том, чем и как потчевали путешественников в "рыцарских" замках и деревенских харчевнях можно рассказывать долго и со вкусом, но…

— Как полагаешь, Баст, меня не разнесет от этого швабского изобилия? — спросила Кейт, заявившись к нему в "семейный" номер вместо "законно" ожидаемой Вильды.

— Э… — в данный момент это было единственное, что он мог сказать, созерцая, как вошедшая без стука "кузина Кисси", не мешкая, начинает снимать через голову дорожное платье.

— Горячая вода? — деловито осведомляется женщина, голова которой все еще скрыта подолом, тогда как все остальное тело — от груди и ниже — уже открыто для обозрения.

— Четверть часа назад была, — беря себя в руки, ответил на вопрос Баст и потянулся за сигаретами. — И я не вижу причин, почему бы ей вдруг исчезнуть.

— Вы, баварцы, — зеленые глаза хитро блеснули из-под подола, и платье наконец летит на спинку кресла. — Слишком шумны и темноволосы, — еще один "проникающий до печенок" взгляд, и начинается хитровыстроенная пантомима: "Освобождение от чулок".

— И к тому же католики… Какие же вы немцы? — левый чулок медленно скользит к тонкой лодыжке, а за глазами Баста следит хитрый, как у Рейнеке-лиса, глаз австрийской баронессы. — Скажи, Баст, может быть вы — итальянцы?

— И это говорит женщина, девичья фамилия которой Кински? — "Главное не захлебнуться слюной!" — А кстати! Куда ты подевала мою верную супругу?

— У Вильды, видишь ли, разболелась голова, — самым невинным тоном объяснила Кайзерина и принялась за правый чулок. — Я отправила ее спать в мой номер.

"Она отправила… М-да…"

— Как тебе это удается? — Баст был искренне поражен манипулятивными способностями "кузины".

— Удается, — взгляд ее на мгновение стал серьезен, но только на мгновение. И не будь Баст тем, кем он был, мог бы и усомниться: "а был ли мальчик?"

"Был", — твердо решил он, но взгляд красавицы уже изменился, и следующей "жертвой" процесса стала шелковая сорочка.

— Потрешь мне спинку?

— Не стоит, — покачал головой Баст. — Это же сельская гостиница, Кисси. Ты видела, какого размера здесь ванные комнаты?

— Да? — с сомнением в голосе произнесла Кайзерина и "в задумчивости" расстегнула бюстгальтер. — Тогда, наверное, не надо…

Зато у Фогельвейзенов — в "новом доме", поставленном в середине девятнадцатого века близ живописных "руин" принадлежавшего их предкам "разбойничьего логова" — была устроена настоящая "русская баня". Покойный барон служил еще при кайзере в посольстве империи в Петербурге и вывез из России не только меха и серебро, но и стойкую любовь к банным забавам. Во всяком случае, на взгляд Баста, их "ban'ja" выглядела вполне аутентично, но, если он и "потер кому-нибудь спинку", то этим кем-то была его собственная супруга. Не то чтобы Шаунбург возражал, — отношения с Вильдой чем дальше, тем больше становились похожи на "человеческие" — однако Кайзерина к этому времени окончательно заняла в его уме и сердце положение единственного и непререкаемого авторитета. Как так вышло? Он, впрочем, об этом и не задумывался, почти полностью потеряв за прошедшие месяцы способность к рефлексии. Теперь он думал "короче", хотя чувствовал — видит бог — "больше и глубже". Такая вот негегельянская диалектика.

А после бани, хозяева пригласили на "кофе с ликерами", и разговор — не Баст его инициировал, но таким поворотом беседы был вполне доволен — зашел о последних событиях в Чехословацкой республике.

— Если бы вы видели то, что видел я, — Вольфганг Шенк, зять хозяина дома, оказался весьма эмоциональным и легко возбудимым субъектом, но он знал, о чем говорит, и за это ему многое можно было простить. — Если бы вы только видели, Себастиан! В Кульмбахе и окрестностях мы развернули пять временных лагерей для беженцев. Люди уходят из долины Егера в чем были, без денег и вещей…

— Это их выбор, Вольфганг, — а вот Матиас, шурин герра Шенка, более сдержан. — Их никто не заставлял бежать с родины. Они ведь там всегда жили…

— Но не всегда были меньшинством, — возразила Кайзерина, с благодарной улыбкой принимая поднесенный Бастом огонёк. — Как подданные австрийской империи они принадлежали к правящей нации. Но в восемнадцатом году…

— О, да! Восемнадцатый год, — Клаудиа фон Фогельвейзен перевела взгляд на окно гостиной, словно ожидала увидеть там трагические картины прошлого. — Вы, молодежь, даже представить себе не можете, что мы пережили, когда рухнули устои, и под руинами двух империй исчезла наша прошлая жизнь. Вы были слишком малы…

"Н-да, вишневый сад…"

— А с той стороны что-то есть? — спросил Баст вслух и пыхнул сигарой.

— Рейхенберг еще держится, — ответил Вольфганг. — А из Егера и соседних городков отряды фрайкора ушли в горы, но если чехи не прекратят творить насилия, наверняка последует новый взрыв.

— Не думаю, — покачал головой Матиас. — Люди напуганы… Если они уходят в Германию, значит не верят, что что-то еще можно сделать.

— Почему же мы не вмешиваемся? — спросила Петра — жена Матиаса.

— Потому что чехи сильнее, — пожал плечами Баст. — Сейчас они сильнее, — объяснил он удивленной его словами Вильде. — У них не было ограничений…

— Вчера в Рейхстаге выступал рейхсканцлер… — Баст сразу же обратил внимание, что Матиас не называет Гитлера по имени, и фюрером не называет тоже. — И хотя он был весьма красноречив, по сути, его выступление сводилось к констатации простого факта: мы ничего не можем, а другие — прежде всего англичане — ничего для нас, немцев, делать не хотят. Не говоря уже о французах.