Голиаф

Тост подхватили все собравшиеся, а когда официанты шагнули подлить джентльменам еще бренди, Бовриль сквозь сон что-то пробормотал. Честно говоря, у Алека были сомнения, что кто-либо из американских гостей всерьез переживает о войне за тысячи миль отсюда.

— Ну, так давайте поговорим всерьез, капитан, — сказал мистер Херст. — Где вы будете делать остановки на пути в Нью-Йорк? У меня есть газеты в Денвере и Уичито. Или вы будете залетать лишь в крупные города вроде Чикаго?

— Гм. — Капитан аккуратно вернул свой бокал на стол. — Боюсь, мы не будем останавливаться ни в одном из этих мест. Нам не разрешено.

— «Левиафан» — корабль одной из воюющих держав, — пояснил Алек. — В нейтральных портах он не может находиться больше суток. Мы просто не можем лететь через вашу страну и останавливаться, где вздумается.

— Но в чем тогда смысл рекламной кампании, если вы не останавливаетесь на показательные рауты! — воскликнул Херст.

— Это вопрос, отвечать на который вне моей компетенции, — сказал капитан Хоббс. — Мне приказано просто доставить мистера Теслу в Нью-Йорк.

Тут подал голос граф Фольгер:

— А как вы, интересно, намереваетесь это сделать, не пересекая Североамериканские Штаты?

— Есть два варианта, — ответил капитан. — Мы планировали идти на север — Канада как-никак часть Британской империи. Но после того как шторм отнес нас сюда, мы сделали вывод, что проще маршрут через Мексику.

Алек нахмурился. Об изменении плана его никто не извещал.

— А Мексика разве не нейтральная страна?

Капитан развел ладони:

— В Мексике сейчас бушует революция. А раз так, то она вряд ли может подтвердить свой нейтралитет.

— Иными словами, она не сможет вас остановить, — рассудил Тесла.

— Политика — искусство возможного, — сказал граф Фольгер. — Но там, по крайней мере, теплее.

— Шикарная идея! — Мистер Херст махнул слуге, и тот услужливо подскочил зажечь ему сигару. — Полет во имя мира через раздираемую войной страну — чертовски славная байка!

Все воззрились на мистера Херста — быть может, он шутит? В ходе Османского восстания Алек и Дэрин лишились своего друга Завена, одного из тысяч погибших. А мексиканская революция, надо полагать, куда кровопролитней.

Когда воцарилась неловкая пауза, Алек, кашлянув, произнес:

— А у меня, знаете, двоюродный дед был однажды императором Мексики.

Херст уставился на него:

— Я думал, ваш двоюродный дед был императором Австрии.

— То другой дед, — пояснил Алек. — Я о Фердинанде Максимилиане, младшем брате Франца Иосифа. Правда, в Мексике он продержался года три, не больше. Затем его застрелили.

— Да что вы. Так, может, вы пролетите над дедушкиной могилой, — сказал Херст, сдувая пепел с сигары, — сбросите на нее сверху цветы или еще что-нибудь.

— Ну да, возможно. — Алек пытался скрыть свое замешательство, опять недоумевая, шутит этот человек или говорит всерьез.

— Императорское тело возвратилось в Австрию, — сказал граф Фольгер. — Времена были более цивилизованные.

— Все равно эту новость надо как-то осветить. — Херст повернулся к человеку, сидящему между Алеком и графом Фольгером: — Обязательно сделаете несколько снимков его высочества на мексиканской земле.

— Непременно, сэр, — кивнул мистер Фрэнсис, представленный Алеку как глава киностудии Херста. Вместе с молодой репортершей он должен был лететь на «Левиафане» до Нью-Йорка.

— Мы будем оказывать вам всяческое содействие, — заверил капитан Хоббс, салютуя мистеру Фрэнсису бокалом.

— Да что мы всё о политике! — с озорной беспечностью воскликнул мистер Херст. — Пора под вечер и развлечься!

По его знаку официанты проворно убрали со стола последние тарелки. Электрические огоньки в люстрах погасли, а стенной гобелен за спиной у Алека неожиданно собрался складками и отъехал в сторону, обнажив пространство, покрытое серебристо-белой тканью.

— Это у нас что? — прошептал Алек на ухо мистеру Фрэнсису.

— Сейчас будем смотреть последний шедевр мистера Херста. Возможно, одну из лучших кинокартин в истории.

— Ну, если шедевр, то определенно должно быть интересно, — авансом одобрил Алек, разворачивая стул так, чтобы сидеть лицом к экрану. Отец подобные развлечения у себя в доме запрещал; под запретом были, понятно, и публичные театры. Сейчас Алек, признаться, с живейшим любопытством предвкушал, что же это будет за зрелище.

Вот двое в долгополых белых сюртуках вкатили в зал машину на колесиках, расположив ее напротив стола так, что она была обращена к экрану. В целом машина имела сходство с кинокамерами, неотступно сопровождавшими Алека на протяжении всего дня, но глаз у нее впереди был всего один. Когда машина застрекотала, из этого глаза вырвался помаргивающий луч света, заполнив экран мелькающими темными силуэтами. И вот из них материализовались слова…

— Опасности Паулины, — возвещали чуть подрагивающие белые буквы, державшиеся на экране так долго, что их запросто мог бы несколько раз прочесть и перечесть любой малолетка. Затем появился помпезный логотип «Херст-Пате пикчерз». Луч проектора пробивал висящие над столом слоистые облака сигарного дыма подобно тому, как пробивает туман прожектор.

Наконец по экрану как угорелые заметались актеры и актрисы — в их числе, видимо, и та самая Паулина. Через несколько долгих минут Алек опознал в Паулине актрису, сидящую возле доктора Барлоу. В жизни лицо ее было достаточно приятно, но на мерцающем экране оно каким-то образом преображалось в белолицего призрака с глазами, обмазанными темной косметикой.

Мятущиеся образы чем-то напоминали театр теней, виденный ими в Стамбуле. Только его черные тени были до филигранности четки и грациозны, а это мельканье резало глаза суматошной рябью в грязно-серых полутонах с расплывчатыми гранями, и как-то слишком уж живо и одновременно призрачно напоминало реальный мир.

Между тем переменчивая игра света решительно заинтриговала проницательных лори. Проснулся и внимательно смотрел на экран Бовриль; не мигая, поблескивали в темноте глаза зверка доктора Барлоу.

Экранные персонажи целовались, в нелепейших полосатых жакетах дергано играли в теннис, махали друг другу руками. Мизансцены перемежались надписями, поясняющими ход какого-то нервозного сюжета — иезуитский шантаж, роковые болезни, изменники-слуги. Словом, все достаточно неприглядно, если бы не сама Паулина, которая каким-то образом пленяла воображение Алека. Она была молодой наследницей, которой по замужеству полагалось несметное состояние, однако она, прежде чем остепениться, хотела еще и повидать мир.

Эта наследница немного напоминала Дэрин — такая же находчивая и бесстрашная, хотя состояние позволяло ей не маскироваться под мальчишку. По странному совпадению, первым ее приключением был подъем на аэростате, и события разворачивались во многом так, как описывала свой первый день в воздушной службе Дэрин — молодая женщина, уносимая по воле ветра в полном одиночестве и для своего спасения вынужденная полагаться исключительно на собственную сметку, кусок веревки и несколько мешков балласта.

Без намека на панику Паулина выбросила из корзины аэростата якорь и стала спускаться по веревке, а Алек представил себе на ее месте Дэрин. Внезапно подергивание изображения, да и вообще все дефекты фильма словно растворились, исчезли как страницы хорошей книги. Вот шар уже летел мимо крутого утеса, и героиня, выпрыгнув прямо на кручу, принялась карабкаться к вершине. К тому моменту, как Паулина повисла на краю обрыва, а ее нареченный во весь опор кинулся спасать ее на шагоходе, сердце у Алека учащенно забилось.

И тут вдруг кинокартина остановилась, экран потускнел, а бобины с кинопленкой закрутились как пущенные на волю заводные игрушки. Нестерпимо ярко брызнул свет оживших электрических люстр.

Алек непроизвольно обернулся к мистеру Херсту:

— Но ведь это же еще не конец, явно! Что же там дальше?