Операция «Клипер». В июле сорок пятого (СИ)

Планируя войну против Советского Союза, Черчилль делал главный акцент в ней на захват Польши, и для этого у него были свои причины. С самого начала большой войны в Европе британский премьер уделял особо пристальное внимание двум странам Старого Света — Греции и Польше. При всех поражениях и неудачах, сотрясавших Европу, Черчилль делал все возможное и невозможное, чтобы эти две страны оставались под контролем британской империи.

И если при помощи Греции Черчилль намеревался поставить под британский контроль проливы Босфор и Дарданеллы, свою давнюю и несбывшуюся мечту, то Польша была нужна ему как очаг напряженности на границах с Советским Союзом. Лишившись прежнего «санитарного кордона» на границах СССР в лице Румынии и Финляндии, Черчилль хотел сохранить польский плацдарм, с которого намеревался оказывать давление на Сталина посредством послушного воле Лондона правительства Миколайчика и Армии Крайовой.

Ознакомившись с творением имперских штабистов, сэр Уинстон возрадовался душой, но не надолго. При обсуждении плана операции «Клипер» на совещании начальников объединенных штабов, фельдмаршал Брук заявил решительный протест даже на рассматривание проведения операции против русских. Начальника Генерального штаба не смогли переубедить ни обещание Черчилля привлечь к проведению операции американские войска, ни поддержка планов премьера со стороны фельдмаршала Александера. Назвав рассматриваемую операцию опасной авантюрой, Аллен Брук вынудил Черчилля отказаться от её проведения и отправить план в архив.

Единственно в чем премьер смог одержать победу на этом совещании, это в переименовании обсуждаемой операции. Для утонченной натуры английского аристократа название «Клипер» совершенно не соответствовало внутреннему содержанию, и потому было изменено Черчиллем на дерзкое и звучное «Немыслимое».

Именно в реализации «Немыслимого», Черчилль увидел для себя спасительный шанс удержаться у власти и успеть принести Британии максимальную пользу её неизменным интересам. И в этом английский лорд не видел ничего предосудительного. Просто время изъявления воли британского народа будет немного отложено и это, позволит Черчиллю провести агитацию в свою пользу.

Запущенные внезапной искрой озарения, мозги лидера британской нации усиленно заработали, с каждой секундой своей деятельности набирая стремительные обороты. Прошло всего каких-то две минуты, и он уже имел полное представление о своих действиях на ближайший период.

Опасаясь забыть что-либо важное, он стал торопливо набрасывать карандашом в блокноте основные пункты своего плана, попутно добавляя, расширяя и улучшая его. Охваченный азартом творения, время, от времени прихлебывая бренди, спаситель английского народа полностью излечился от угнетавшей его хандры.

Когда вызванный звонком секретарь вошел в кабинет, то он просто застыл от удивления. Вместо виденного им полчаса назад упавшего духом человека, перед ним сидела совершенно иная личность. Глаза его были полны боевого задора, речь звучала уверенно, движения быстры и решительны.

— Позвоните военным, Бригс, и пригласите ко мне на вечерний прием начальника оперативного отдела Генерального штаба генерала Мэрдока. Только его одного, — многозначительно приказал Черчилль, чем поверг своего секретаря в определенное замешательство.

— Позвольте уточнить, сэр. Следует ли известить об этом фельдмаршала Брука? — осторожно поинтересовался исполнительный секретарь.

— Ни в коем случаи, Бригс, — с расстановкой произнес Черчилль. — Сегодня вечером мне нужен именно генерал Мэрдок и никто иной. Передайте ему, что будет обсуждение плана операции «Клипер», точнее «Немыслимое», — поправился премьер, — он должен его хорошо помнить.

Вызывая к себе начальника оперативного отдела Генерального штаба, Черчилль был уверен, что на этот раз он сможет обойти строптивого фельдмаршала, и сумеет вдохнуть жизнь в дорогое его сердцу детище. Ведь именно генерал-лейтенант Мэрдок был автором плана операции «Клипер», и был очень огорчен сдачей его в архив. Кроме того, Мэрдок недолюбливал Брука, считая, что фельдмаршал откровенно затирает его в чинах и наградах.

— Что-нибудь ещё, сэр?

— Позвоните, лейтенант, полковнику Фимсу. Скажите ему, что доклад, о котором мы с ним сегодня говорили, должен быть готовым к этому вечеру. Никакие возражения не принимаются. За полчаса до прибытия генерала Мэрдока, я хочу ознакомиться с его содержанием. Сориентируйте его по времени сами.

— Понятно, сэр — перо секретаря проворно запорхало по листу блокнота.

— Завтра мне нужна встреча с мистером Старбеком и мистером Кэнингемом. Желательно во второй половине дня. Как подсказывает мой жизненный опыт, в это время финансовые деятели более сговорчивы.

— Очень точно подмечено, сэр.

— И разыщите мне мистера Стэмплтона. Мне нужно с ним поговорить.

— Будет исполнено, господин премьер-министр, — заверил секретарь.

Приглашая к себе Чарльза Стэмплтона, Черчилль хотел поговорить с человеком, обладавшим весом среди британского истеблишмента и всегда имевшим свое мнение, которое он мог высказать, не взирая на чины и должности своего собеседника. Для Уинстона старый ворчун был своеобразным оселком, на котором он уже много лет оттачивал идеи перед их официальным представлением широкой публики.

Следуя негласной традиции, обсуждение происходило после чашки бразильского кофе, к которому Стэмплтон относился с большим обожанием. Черчилль с большим нетерпением ждал окончание ритуала, с трудом поддерживая разговор о погоде, крикете и о новостях у общих знакомых. Наконец чашки были отодвинуты в сторону, удобно откинувшись в креслах, джентльмены закурили сигары и, переполненный энергией, Черчилль заговорил.

— Не раскрою большого секрета, если скажу, что на сегодняшний день для нас нет важнее вопроса, чем послевоенное устройство Европы, в котором вопрос о Польше занимает главенствующее положение. Мы никак не можем закрывать глаза на попытки Сталина полностью подчинить своему влиянию нашего давнего и преданного союзника. Я имею в виду те, якобы свободные, выборы, которые Москва намерена провести в Польше в ближайшее время. Все мы прекрасно понимаем, что пока там стоят советские войска, ни о каком честном и непредвзятом изъявлении воли польского народа не может быть и речи. Сталин никогда не допустит этого, и всеми правдами и неправдами приведет к власти послушных ему коммунистов. Поэтому нам любой ценой надо вернуть измученную войной Польшу в лоно европейской демократии.

— Понятие «любой ценой» имеет очень широкое и весьма опасное толкование, Уинстон. Мне кажется, что ты несколько сгущаешь краски. Насколько мне помниться, в Ялте Сталин обещал устроить в Польше максимально честные и прозрачные выборы. Никто, кроме лиц, запятнавших себя в сотрудничестве с немцами, не будет лишен в Польше избирательных прав. Кроме того, он согласен на присутствие во время выборов наших наблюдателей. Я давно наблюдаю за Сталиным, и у меня сложилось убеждение, что он неуклонно выполняет все взятые на себя обязательства перед нами. Отказ от поддержки греческих коммунистов — наглядный тому пример.

— Мистер Сталин не такой простак, как хочет им казаться. За право обладать Грецией мне пришлось уступить ему влияние над Румынией, Болгарией, Венгрией и Югославией в придачу. Ничего не скажешь, справедливый и щедрый обмен! Что касается присутствия на выборах наблюдателей, то ты слишком преувеличиваешь их значение. Они проконтролируют чисто техническую сторону дела, но ни один из них не сможет оградить поляков от диктата со стороны Советов. Под дулами автоматов русских солдат, под давлением местных коммунистов и от страха перед репрессиями со стороны НКВД, они проголосуют так, как нужно будет Сталину, — уверенно вещал Черчилль.

— И как далеко готова шагнуть Британия ради свободных выборов в Польше?

— Очень далеко. Вплоть до введения британских войск в эту страну, перед которой мы в неоплатном долгу с осени тридцать девятого!

— Но ведь это очень и очень опасно! Такой шаг может иметь очень серьезные последствия, вплоть до начала новой мировой войны, — с опаской молвил Стэмплтон.