Прыжок в прошлое. Дилогия (СИ)

Моя первая морда, пролежав в воде несколько дней, развалилась, но вторая получилась намного лучше и, по крайней мере, рыбой мы с бабушкой были обеспечены. Поэтому можно было целиком посвятить себя стройке. Бревна были напилены и на катках притащены к месту постройки. Я, чтобы сильно не мучиться, решил, землянку будем делать односкатную. Пришедшие утром два здоровенных лба, сыновья Фаддея, в момент разметали хилую крышу, сделанную когда-то Марфой, весь скарб был вынесен и мы, вчетвером взявшись за лопаты, расширили котлован почти в два раза. Переночевали мы с Марфой ночь у костра, а на следующий день уже приступили к укреплению стенок кольями, переложив их тонкими жердями. После чего был сделан из толстых бревен каркас, на который вплотную уложили тонкий накатник, который сверху был закидан лапником. Фаддеевские парни оказались неплохими плотниками и показали мне, как сделать доски, расщепляя бревна железными клиньями и потом получившиеся пластины ровнять топором. Таким образом, у нас появились доски для дверей. К вечеру мы с бабушкой переехали опять в землянку, которая стала почти в два раза больше, потолок, пах смолой и хвоей. А тамбур с двумя дверями берег нас от ночного холода.

На следующий день мы уже снова вдвоем продолжили работу, в выкопанной в земле яме, размешивали глиняный раствор, и заливали крышу, покрытую еловыми ветками. Работа была очень утомительная, и я после обеда уже еле таскал ноги, но все же к вечеру вся крыша была покрыта слоем раствора и таким же раствором была сделана отмостка вокруг землянки, так, что дождь был уже нам не страшен.

Теперь оставалось только закрыть всю эту красоту дерном, и мы будем готовы к зимовке. В продушину в потолке была вставлена деревянная труба с задвижкой, также сколоченная из тесаных досок для вентиляции и топки очага, который выложили из речных камней. Когда я спросил бабушку, как мы раньше бы заготавливали дрова, она сказала, что зимой каждый день ходили с санками за хворостом. Меня такая перспектива абсолютно не устраивала, а так, как до зимы было еще далеко, то мы начали пилить и колоть дрова, складывая их под навес сделанный из жердей и лапника.

После удачной операции Фаддей быстро поправлялся, и в селе заговорили о "легкой" руке кузнецова сына. В отличие от моей бабушки, меня почему-то никто не боялся, когда я заходил в деревню встречали меня приветливо, и никто не держал фиги, и не сплевывал мне вслед, как это обычно было с бабушкой.

Вот только деревенские парни смотрели на меня с превосходством, и я понимал почему, худой и тощий слабосильный мальчишка среди них не котировался. Меня самого это сильно раздражало, и я старался приложить все усилия, чтобы стать сильней. Мои рыболовные снасти работали без остановки и поставляли нам рыбу в достаточном количестве, что мы даже начали ее сушить на зиму. Пациенты тоже у нас не переводились, по молчаливому согласию я взял на себя всех хирургических больных, а бабушка в основном занималась наговорами и прочей белибердой. Выдав очередной просительнице " приворотного зелья" она смеялась своим басом и говорила:

– Вот видишь Данька, какое зелье хорошее, от чего скажу, от того и поможет.

Не верила она в такие зелья абсолютно. Но вот заговоры получались у нее классно. Наши психологи наверно и близко не могли представить, как может заговаривать, например зубную боль обычная деревенская старуха, но даже я, когда слушал ее монотонный голос, читающий очередную мантру, поддавался этому колдовскому воздействию. Все эти передаваемые по наследству ритмы и слова, вырабатывались веками поколениями знахарей были потеряны в наше время научной медицины.

Благодаря болящим, у нас была мука, и кое какие припасы вроде пригорошни соли, у бабки было несколько кадушек, и скоро они были заполнены моченой брусникой, клюквой и грибами. Я договорился с одним из деревенских мужиков, который был кем то вроде скорняка и тот за приносимую мной рыбу потихоньку сшил нам с бабушкой тулупчики из порченой овчины, которую более состоятельные крестьяне не брали, да и нам он шил все это, только потому, что в деревне всё предпочитали делать дома, не обращаясь за этим ни к кому.

В селе, которое имела очень занимательное название Голь, была и церквушка, но своего попа не было, приезжал он редко, и в этот день в деревне обычно была служба, и колокол звонил с раннего утра. Бабушка надевала свой самый приличный наряд, я также надевал свои обноски и мы шли на службу. Слушали попа, вовремя кланялись и стоя шептали слова молитвы. Во время исповеди поп все спрашивал меня, не занимаюсь ли я рукоблудием, не смотрю ли на девочек с вожделением, а также чем занимается бабушка, не прибегает ли она к помощи Сатаны в лечении. На это я только твердил, что мы утро начинаем с молитвы, что у нас в красном углу три иконы и даже по святым праздникам зажигаем лампадку. Разочарованно выслушав это, попик рассеянно крестил меня и, произнеся:

– отпускаю все твои грехи отрок, – выпроваживал меня из исповедальни.

Так за хлопотами пришла осень, а за ней и зима. Нашу землянку замело сугробами, мы большую часть времени проводили внутри, наверх выходили только взять дрова или выбросить помои из деревянной кадушки, приспособленной вместо ведра. Когда уже установился хороший снежный покров, я встал на лыжи, которые мне подарил один из пациентов и пошел ставить петли на зайцев. Я в жизни не занимался этим и делал все на интуиции, заячьих троп были десятки и, несмотря на мое неумение, зайцы попадались, надо было только придти раньше, чем лисы или волки, иначе от зайца оставалось только слегка красноватое пятно на снегу. Кроме того, я проводил эксперименты, в деревне я выпросил кишки свежеубитого барана высушил их и пытался нарезать тоненькие полоски, пригодные для хирургического шитья. В маленьком глиняном горшочке у меня хранилось немного хлебного вина то бишь, самогона, в который я опускал получившиеся нити, там же лежала и обычная толстая льняная нить, а также две страшных иголки, за которые мне пришлось отдать не один десяток зайцев.

Ежедневные физические упражнения, ходьба на лыжах и достаточно приличное питание, наконец, сделали свое дело, я начал поправляться и даже вырос, что с удивлением отметила бабушка:

– Смотри-ка Данила, да ты уже почти с меня ростом, и мясом вон обрастать начал.

Да я и сам чувствовал, что еще недавно слишком тяжелый для меня топор, теперь летает, как перышко. И после круга на лыжах у меня нет ни одышки, ни дрожи в коленках.

Зимой, к нам практически никто не приходил, лишь изредка кому-то в деревне требовалась помощь, и мы с бабушкой сами шли туда. За лечение никто ничего нам не платил, но кормили от пуза. Пока еще у всех было и мясо и зерно. Вот что будет к весне, еще никто не знал.

Но наша жизнь резко изменилась в один момент. Мы сидели в теплой землянке, горел тусклый огонек жирового светильника, я слушал бабушкины заговоры, старясь запомнить их ритм и напевность. Неожиданно сверху послышались голоса, двери распахнулись и к нам спустились двое мужчин, одетые в наряд, похожий на стрельцов.

Эй вы! Ты что ли будешь знахарка Марфа?

– Ну, я, – ответила басом нисколько не заробевшая бабушка и, встав, на голову нависла над низкорослым мужиком.

Тот, отшатнувшись, и уже тоном пониже произнес:

– Так это, ты давай, собирайся, и внука свово бери. Там медведь болярина нашего порвал, Кирилла Мефодьича, и никого здесь кроме вас нету помочь оказать.

Мы с бабушкой молча собирались, одевшись и взяв все необходимое, мы вышли наверх. Спустившись, по промятой к нам с реки, тропинки вниз, мы сели в стоявшие там сани, запряженные тройкой лошадей, и они резко рванули вперед. Трое конных с гиканьем и свистом полетели за нами. Через десять минут мы были уже в деревне. Поезд боярина располагался у околицы, там было несколько санных кибиток, множество дворни. Сам же боярин находился в доме старосты. Когда мы зашли в дом и перекрестились на иконы, было слышно, как в другой половине громко стонет и ругается сам раненый. Там горело несколько восковых свечей, но все равно было темновато, и я попросил зажечь еще несколько, староста, недовольно покосившись на меня, принес еще пару штук и зажег. Стало немного светлей. На коротком топчане полулежал крупный толстый мужчина. Лица у него видно не было, его закрывала, блестевшая внутренней поверхностью на свете свечей, кожа скальпа. Я подошел и осмотрел раненого, сзади на его шее ярко выделялись глубокие следы пятерни медвежьих когтей, и затем рваные края где когти медведя захватив кожу, начали сдирать скальп с головы, выворачивая и нахлобучивая его на лицо. Пульс у боярина был частый, но хорошего наполнения, видимо давление не падало, внутренних кровотечений нет. В это время бабушка развязала тюк, который мы привезли с собой. Слуги молча наблюдали, ожидая, что будет дальше.