Мы всякую жалость оставим в бою…

— А ведь это — наш Макс, — выдыхает Любочка.

— Какой Макс? — интересуется Кузьмин.

— Ну наш, Макс Шрамм, который часто гостит у нас, помните, соратник секретарь?

Очень может быть. Макс — летчик, и именно летчик-бомбардировщик. Последняя весточка от него была с Дальнего Востока, так что запросто…

И снова голос Левитана:

— В результате действия подводных лодок Тихоокеанского флота, в Восточно-Корейском заливе потоплен тяжелый японский крейсер «Могами». Продолжается наступление войск Кавказского и Турецкого фронтов. В ходе упорных боев нашими войсками заняты населенные пункты: Зара, Дивриги, Элязыг, Диярбакыр, Камышлы и Мосул. По сообщениям из Берлина, доблестные германские войска продолжают вести бои с англо-французским частями, окруженными в районе Нарвика. Несмотря на гуманное предложение германского командования, плутократы отказываются сдаваться и продолжают бессмысленное сопротивление, ежедневно уносящее сотни человеческих жизней.

…Новости кончаются. Кузьмин решительно наполняет стаканы из своей бутылки:

— Я предлагаю выпить за организатора и вдохновителя наших побед, за Верховного Правителя России соратника Кутепова!

Спасибо тебе, умница! От такого тоста член партии Любовь Соколова отказаться не может. Мы поднимаем стаканы. Я быстро сую в рот полпряника, и, пока Люба не успела опомниться, выбулькиваю свою флягу до конца в быстро подставленные Александром емкости.

Третий тост, по традиции, за тех, кто не пришел с войны, кто своей жизнью заплатил за счастье Отчизны!

Пока Люба приходит в себя после коньяка, Кузьмин тихо шепчет мне:

— У меня к Вам…

— К тебе, — поправляю я его.

— К тебе, соратник, дело. Завтра зайду, разрешаешь?

— О чем разговор, соратник? Заходи без церемоний.

Любаша уже пришла в себя, и теперь, оценив количество оставшегося в бутылке коньяку, решительно встает:

— Простите, соратник Кузьмин, но мы, действительно, спешим.

За ее спиной я с несчастной физиономией развожу руками. Что я могу поделать? Кузьмин снова взмахивает рукой в четком партийном приветствии и, дождавшись, когда Люба двинется к дверям, заговорщицки подмигивает. Интересно, что это он задумал?

— Теперь — к Звонаревым, — сообщает Любочка, когда мы выходим на улицу.

К Звонаревым? А, это Ниночка и ее муж — помощник коменданта лагеря. М-да, ничего не скажешь: подарочек. Мне, боевому офицеру, к какому-то тюремщику идти. А с другой стороны — пусть посмотрит, послушает, как другие воюют, пока он, крыса тыловая, в лагере своем подъедается… Вон к Кузьмину у меня претензий нет: не виноват же он, в самом деле, что у него только одна почка! Хоть и молодой, а больной. Да болезни-то возраста не разбирают. А дело свое делает: и в «добровольцах» служит, и всем жильцам помогает, и с детьми возится, и в городской управе скандалит, когда что нужно. Надо было бы и лагерников охранял, не хуже Звонарева…

… — Очень тебя прошу, не напивайся и не скандаль! И еще, хоть в этот раз оставь свои колкости и казарменные остроты. Ты меня слышишь? Ну, можешь ты хоть один раз сделать так, как тебя просят?!

Что? А, это Любаша проводит со мной предвизитную подготовку. Хорошо, хорошо, моя радость, я очень постараюсь не напиваться. Уже пришли?

Вот и дом, в котором обитает семейство Звонаревых. Перед их дверью моя супруга заставляет меня застегнуть шинель, поправить фуражку и придирчиво оглядывает меня со всех сторон. Удовлетворенная осмотром она принимает устало-благородный вид, и мы звоним.

Ниночка Звонарева, эдакая маленькая стерва, уже лет десять отмечающая свое двадцатипятилетие, встречает нас в прихожей. Смазливая горняшка помогает мне снять шинель, принимает Любино пальто, и мы проходим в столовую. Однако! Квартирка, прямо скажем, побогаче моей. Раза в четыре. Не менее десятка комнат, прислуга, а уж стол такой, что куда там нашей бедной Марковне, с ее небогатой сибирско-крестьянской фантазией. Они что, нас ждали? Ах, вот в чем дело! Во главе стола, с физиономией сытого бульдога, восседает целый генерал-майор. Правда, с наградами у него… хм… ну-с, чтоб никого не обидеть, жиденько-с. Юбилейная медаль, пряжка «За выслугу лет» — вот, собственно говоря, и все. Да уж, с моим «иконостасом» я здесь буду «первый парень на селе», как говаривал покойный Куманин.

Кроме генерал-майора, за столом вольготно расположились еще трое офицеров с супругами, и скромный попик с наперсным крестом ротного исповедника. А на столе — Лукуллов пир! Истекает жиром розовая лососина, нахально выпятил вверх шипы рыцарь-осетр, буженина, черная икра всех трех сортов и красная двух, копченая поросятина, свежие овощи… Ощущение такое, что подполковник Звонарев не то, что не проигрывает мне в деньгах, а прилично выигрывает у меня, грешного. Ну, ладно, попробуем выполнить женин наказ…

— Слава Героям!

— России слава! — нестройно откликается хор сидящих за столом.

Показательно, что никто из офицеров даже не делает попытки встать, хотя мои «Георгии», не говоря уже о знаке Героя России, дают мне право приветствовать всех собравшихся вторым, хоть бы они были и старше меня по званию. Только попик вскакивает, точно на пружинках. Ну, раз такое дело, то вот возле Вас, батюшка, я и пристроюсь…

— Водочки, господин подполковник?

— Не откажусь, батюшка.

Ротный наливает мне высокий лафитник и тихонько сообщает, что это — померанцевая, особая, только в Священном Синоде и употребляемая. А и не прост же ты, батюшка… А померанцевая и впрямь хороша. Закусим куском лососины. Хорошо! А ну-ка, повторим…

… — этот бокал за нашего Героя, недавно вернувшегося с полей сражений Маньчжурии! Ура!

Ах, какая честь. Кажется, сам генерал-майор, соблаговолил выпить за мое здоровье. Я тронут. Да пес с ними, я не гордый, я и выпью, раз наливают.

Батюшка рядом тихо представляется. О. Платон. Очень приятно, батюшка. Какую семинарию изволили заканчивать? Мы? На Знаменке…

… — этот бокал за наших боевых товарищей, ломающих хребет мировой плутократии! Ура!

Волк тамбовский тебе… ну, да ладно. За ребят и в самом деле выпить стоит. Что, простите? А, благодарю Вас, о. Платон, с удовольствием. Осетрина по-патриаршьи? Нет, раньше не пробовал…

… — этот бокал за наше боевое братство!

Да я б с тобой на одном поле ср… хм, ну, ладно. Тем более, что выпивка и в самом деле, отменная. Будем считать, что я пью за цириков, берсальеров и эсэсовцев. Нет, батюшка, благодарю. Я больше паюсную предпочитаю…

… — этот бокал за нашу Партию!

Да если б я знал, что в Партии будут такие проститутки как ты… Ладно, в конце концов, партия — это не горстка ублюдков за этим столом. Партия — это Анненков, Кольцов, Волохов, Моресьев, это миллионы честных людей… За Партию! Буженинка… Ну, как Вам сказать, о. Платон, на фронте пост — это когда жрать нечего. Так что грешен, не соблюдаю…

… — за того, кто научил нас по-настоящему любить Родину — за соратника Кутепова!

Хреново он тебя учил, сукин ты сын! Я, хоть и пьяный, а уже слышал, как ты вон тому толстому интенданту шептал про излишки. Гады… Что? Да-да, спасибо, с большим удовольствием. Интересно, а о. Платон, тоже из этой компании? Ах, вот оно что. Дальний родственник хозяйки. А где служить изволите? На Забайкальском фронте? Батюшка, давайте с Вами, отдельно выпьем.

— Разрешите мне? Благодарю. Я хочу выпить за Сибирь. Там живут, служат и воюют настоящие люди! За тех, кто сейчас в Маньчжурии и Китае, в грязи и крови, стоит насмерть!

Правильно, батюшка, не закусывая! Пусть посмотрят, вояки тыловые, как пьют фронтовики!

— Господа, господа. Прошу всех в курительную. Позволим милым дамам отдохнуть от нашего общества.

Куда это мы, а, батюшка?. О-оп! Нет-нет, благодарю Вас, это, должно, с контузии осталось, шатает… Думаю, Вы правы — померанцевой контузило…

— Зря вот Вы, соратник, думаете, что только Вам тяжело. Конечно, на фронте — смерть, раны. А Вы думаете, в тылу легче? Ведь мы же для Вас стараемся… И представьте себе, у нас тоже, случается, гибнут… Вот, не далее как на прошлой неделе. Господа, не дайте соврать, ведь на прошлой неделе, капитан Рузаев погиб? Ну вот, видите…