Аргентина: Кейдж

— Отец Юрбен! Ведите нас, ведите! А не то мы сами! Набат! Крестный ход! Бей! Жги!..

Кейдж вновь мотнул головой. Не воду сбрасывал — мысли утрясал. Ни до чего не додумавшись, поглядел на Черного Коня, со всех сторон теснимого. Вспомнились виденные еще в детстве «белые балахоны» с горящими крестами. Здесь цвет иной, но не в цвете сила. А кресты те же, «Огненные».

Каков Авалан, таков и Клан...

— Пойду туда, гражданин мэр. Что-то не нравится мне это.

— А кому нравится? — поморщился Барбарен. — Вместе и пойдем. Ведь чего я здесь?

Переглянулись, шагнули, не сговариваясь, с левой ноги.

— Горе вам, грешники!!!

Капли дождя замерли в полете.

— Не там смерть ищете! В себя загляните, лицемеры. Не вы ли говорите ближнему: давай выну сучок из глаза твоего? А у самих — даже не бревно, кол заостренный!..

Глас отца Юрбена гремел над площадью. Зонтики сникли, некоторые уже начали пятиться. Кюре взмахнул рукавами мокрой сутаны:

— Часовня не угодила? Не каменья сокрушать вам надлежит, но собственные грехи!

Вдохнул поглубже, блеснул отчаянными глазами:

— На колени!!!

Дождь, осмелев, вновь ударил каплями в мокрый булыжник. Ни слова, ни дыхания. Была толпа — нет ее. Только склоненные головы, только поникшие плечи.

— Божья дудка, говорите? — прошептал Крис, боясь спугнуть тишину. — Я бы, гражданин мэр, другой инструмент поискал.

Максимилиан Барбарен внезапно хмыкнул.

— А чего вы хотели? Всю войну оттоптал, сержант, три медали. Справится! Другое плохо, Кретьен. Эти сюда приползли, а остальные по домам сидят — но рассуждают точно так же. Вроде как прокляли город. Вы не подумайте, я, конечно, материалист...

На ней тоже был плащ, легкий, в цвет осенних листьев. Мокрый берет, сумочка в каплях дождя. А за спиной — черные камни Альбигойской башни.

— Ну, что мне с тобой делать, Кретьен?

Он лишь развел руками.

— Не знаю.

Мари-Апрель, шагнув ближе, стряхнула с кончика носа очередную каплю. Кристофер Жан Грант вновь попытался вспомнить, на кого похожа странная девушка. Лицо, голос, даже капля воды на носу... Не смог и в который уже раз огорчился.

— Они там, в городе, словно с ума сошли. Наверное, ты права, Мари, это все — просто страх. Можно подумать, графиня полтора столетия их за каждым углом подстерегает!

Девушка взглянула серьезно.

— А если и так? Ее убили без всякой жалости, а потом зарыли, словно собаку. Даже часовню, построенную ради ее памяти, хотят сломать.

Отвернулась, взглянула в мокрое серое небо.

— Но, думаю, дело все-таки в чем-то ином. Я узнавала, самой стало интересно... Ни разу призрак никого не убил, не тронул. Просто черная безмолвная тень, просто старая память. Не она ищет покоя — они не могут себя простить.

Мари-Апрель с силой провела ладонью по лицу, улыбнулась.

— А еще я поняла, что ты придешь, пришла сама, и вот теперь мы оба мокрые... Что дальше, Кретьен?

Кейдж оглянулся по сторонам. И вправду! Не спрятаться, не согреться...

Внезапно девушка взяла его за руку.

— А знаешь, на что это похоже? На нашу с тобой историю, Кретьен. Встретились, друг на друга взглянули — и фотоаппарат на траве.

— Точно! — выдохнул он.

Мари-Апрель покачала головой.

— Защитники этой башни верили в промысел Божий. Мы с тобой люди современные... Так давай поверим Эйнштейну. Запутались в трех измерениях — ищем четвертое!

Оглянулась, кивнула в сторону трещины.

— Ты меня подсадишь, а я тебе руку подам. Внутри можно спрятаться. А в сумочке у меня — фляжка с граппой. Понял, маловер? Ну, чего стоим?

И Кристофер Грант шагнул в четвертое измерение.

6

Харальд Пейпер отпустил такси чуть не доезжая до Парижской площади возле первой же попавшейся витрины. Сомнительных заведений, спасибо Колченогому, на Унтер-ден-Линден давно уже нет, и самый бдительный таксист ничего не заподозрит. А вот если проехать дальше через площадь и повернуть строго на запад... Что делать нормальному человеку на Вильгельмштрассе?

Паранойя ласково улыбалась.

...«Контакт» в Министерстве авиации был старый и не слишком полезный. Мелкого чиновника поймали на такой же мелкой мерзости и, ткнув носом, заставили расписаться в бумажонке под соответствующим грифом. Многого не потребовали: список фамилий под номерами, назначено, прибыл, убыл. Обычная ячейка в густой сети. Ловись, рыбка, большая и малая!

Гауптштурмфюрер звонил по нужному номеру не слишком часто, но регулярно, чтобы не забывали. Никакого риска, главное, не говорить по телефону-автомату больше сорока секунд. Для «контакта» же он безлик и безымянен. Пароль, нужный номер — и новости вкратце. Сеть густа, несть числа ячейкам, однако эта считалась ценнее прочих. Не слишком легко достучаться до конторы Толстого Германа!

Сын колдуна давно уже не пытался искать обычную человеческую логику в поведении партийных вождей. Чистый Дарвин, хоть книжку пиши. А для зверья главное сила, подкрепленная клыками и когтями — и конечно же вид, чтобы стаей не ошибиться. Еще с югенбунда молодой национал-социалист научился различать два основных: шакалы и волки. Однако, тоже строго по Дарвину, виды не оставались неизменными. Волк превращался в шакала, а тот, пугая стаю, внезапно отращивал волчьи клыки. Но шакалов с каждым годом становилось все больше, и для волков настали плохие времена. Самые сильные, Рем и Штрассер-старший, погибли, Рудольф Гесс, а с ним целая стая помельче, поспешили накинуть шакальи шкуры.

Фюрера сын колдуна волком не почитал. Разве что вервольфом.

Агроном, поначалу не слишком клыкастый и сильный, очень рисковал. Сразу после чрезвычайных декретов января 1933-го кто-то на самом верху скомандовал «Ату!». Пришлось прятаться, петлять и огрызаться. Вроде бы отбился, даже сумел войти в тесную стаю вожаков. Но самым сильным по-прежнему оставался Главный Волк — Герман Геринг.

Сослуживцы, поверив болтовне, любили повторять, что Толстый Герман уже не прежний, и самое ему место — в витрине музея национал-социализма, и то в виде чучела. Гауптштурмфюрер думал иначе.

На Вильгельмштрассе было не слишком людно, и Харальд старался не смотреть по сторонам. Знакомых в министерствах и посольствах у него не слишком густо, но нарваться всегда можно, как и на слишком бдительных шуцманов. Хорошо еще, не вечер, тогда бы точно остановили, хотя бы у британского посольства. Но сейчас ясный день, и сын колдуна без всяких помех дошел до серого корпуса, издалека похожего на саркофаг с крышкой, первого из многих. Кое-что еще достраивалось, но уже сейчас злые языки прозвали то, что получилось, Соломоновым Храмом. Толстый Герман, истинный ариец королевских кровей, узнав об этом, смертельно обиделся за любимое детище — Имперское министерство авиации. Харальду же скопище больших и малых саркофагов сразу же напомнило тюрьму Шпандау. Даже цветом — один в один.

Оставалось найти нужный вход, но возле него не останавливаться, пройти дальше — и свернуть за угол, к автомобильной стоянке. Там и подождать. Не слишком долго, совещание должно закончиться с минуты на минуту...

Колченогий прожил бы еще долго, если бы не цеплялся за кресло гауляйтера Берлина. Хозяин имперской столицы мешал многим, но прежде всего Главному Волку и Агроному. Оба — смертные враги, однако закон Дарвина допускает и не такие чудеса. Козел, тоже рвущийся в волки, был уверен, что поиск «марсианской» техники — прежде всего удар по излишне зарвавшемуся министру авиации...

Есть!

...Девушка шла между двумя военными, молодыми крепкими парнями в летной форме. Сама в штатском, скромный серый плащ, маленькая шляпка. Улыбалась, о чем-то рассказывала. Один, званием постарше, хотел взять девушку под руку, но получил щелчок в лоб. Сын колдуна усмехнулся и поспешил отойти подальше, за долгий ряд авто.