Щит на вратах

Конхобар, кивнув, подошел к мачте и что-то громко произнес по-хазарски.

— Что он говорит? — оглянулся Овидий.

— Молится, — кратко пояснил князь.

Все трое и примкнувшие к ним матросы покинули судно, испытывая весьма противоречивые чувства: огорчение от потери товара и корабля и радость оттого, что все так легко закончилось.

— Ну, что? — Проводив взглядом удаляющуюся процессию — помощника эпарха с секретарями — князь оглядел воинов.

— Они пришли внезапно, князь, — шмыгнул носом Твор. — Все, как ты и велел, работали в трюме, лишь у сходней стоял страж, Ждан. — Десятник бросил уничтожающий взгляд на безусого юношу, совсем еще отрока. Тот смутился, покраснел и, такое впечатление, вот-вот собирался заплакать.

— Они подошли, спросили, почему на мачте флаг, я повернулся, чтобы посмотреть, и…

— Тюря ты, тюря! — сплюнул на землю Твор. — «Посмотреть»! Хорошо хоть, все так закончилось…

Ждан уткнулся взглядом в землю и, казалось, готов был провалиться со стыда.

— Ладно, — Князь тихо засмеялся. — Чего встали? Разжигайте костер — обсушитесь, да и поедим, что послали боги.

Команда бросилась врассыпную — собирать пригодные для костра палки, обломки кораблей и бочек — мусора у причалов хватало. Вскоре между складами весело запылал костерок, забулькала в котелках вода — слава богам, догадались прихватить с покинутого судна кое-какие припасы. Тихо было кругом, темно, звездно. Прятавшаяся за кипарисами луна освещала полную кораблей гавань, где-то в отдалении вдруг зазвучала удалая песня — видно, возвращались на корабль подгулявшие матросы. Далеко в море виднелись огни — горели кормовые светильники стоявших на рейде дромонов. Один, два… десять… двадцать пять… сорок…. бессчетно!

— Силища, — с уважением произнес князь. — Надеюсь, Вятша с Хаснульфом сообразят, что суда могут высадить десант.

— Сообразят, — улыбнулся Твор. — Не знаю, как Хаснульф, а воевода Вятша — он умный.

Выставив часового — Ждана, пусть исправляется! — улеглись спать, подстелив под себя плащи. Лишь Хельги с «компаньонами» да примкнувший к ним Твор еще долго сидели у костра, размышляя. Честно говоря, они очень рассчитывали на выручку от продажи жита. Да и корабль тоже можно было бы продать, — впрочем, чего уж теперь рассуждать об упущенных возможностях? Думать надобно о другом — как быть дальше? Пока что-то ни с чем не везло — ни с постоялым двором, ни с судном. Можно было, конечно же, остановиться где угодно — уж чего-чего, а постоялых дворов в столице хватало, — однако хотелось сделать это, не привлекая особого внимания. Хельги сильно подозревал, что отыскать друида вряд ли удастся под личиной купцов — не так все просто, возможно, потребуется надевать новые маски, тогда придется менять постоялый двор — а это расходы, и самим что-то кушать надо, и воинам — бывшим матросам. А солидов, между прочим, осталось мало, да и те, как подозревал Хельги, возможно, уйдут на взятки алчным имперским чиновникам. Следовало придумать, как добыть средства. На первое-то время, конечно, должно было хватить, но потом… Никифор предложил пока поселиться в предместье, в монастыре Святого Мамы, где обычно жили купцы-русы.

— Держать руки в гнезде гадюк? — резко возразил Ирландец. — Да там наверняка соглядатай каждый второй, не считая каждого первого. Ведь за нашими купцами ведется неусыпный присмотр, и ты, князь, прекрасно о том знаешь.

— Сейчас там наших нет, сезон закончен, — пояснил Никифор. — Обитель открыта для паломников.

— Да уж, — подумав, согласился Хельги, — лучше всего прятать свечу под солнцем. К тому же там, верно, дешевле… Где бы только раздобыть рясы?

— Купим, — заверил Никифор. — Здесь все купить можно, звенели бы в кошеле монеты.

С раннего утра, когда первые лучи еще жаркого октябрьского солнца золотили кипарисы и оливы предместья, к стенам монастыря Святого Мамы подошла процессия из тринадцати монахов в длинных черных рясах с наброшенными на головы капюшонами. Остановившись у часовенки при обители, сняли капюшоны и принялись истово молиться, после чего поклонились и направились к воротам…

— Мир вам!

— И вам мир, Божьи странники, — ласково ответил вышедший навстречу монах. — Что привело вас в обитель?

— Ищем приюта и милости Господа, — скромно сообщил Хельги, стараясь не слишком шнырять вокруг любопытным взглядом.

— Мы из Каппадоккии, — пояснил Никифор. — Идем в Иерусалим, поклониться гробу Господню.

— Долгий путь, — закивал монашек. — И благостный.

Все перекрестились, лишь незадачливый Ждан забыл — засмотрелся на сидевших на кипарисе ворон, пришлось Твору хорошенько двинуть отрока кулаком в бок. Чтоб не забывался.

— Проклятые язычники-русы задержали нас на нашем пути, — продолжал Никифор. — Придется ждать, пока не изгонит их непобедимое воинство базилевса.

— Дай-то Бог, это случится скоро, — снова перекрестился привратник. — Что ж вы стоите? Проходите во двор, проведу вас к отцу-келарю.

Отец-келарь, бойкий жукоглазый чернец с круглым, как блин, лицом, хитрым и каким-то масляным, потряс висевшими на поясе ключами и пригласил представителей странников в свою достаточно просторную келью.

— Приюта? Конечно-конечно, Божьи люди. Предоставим вам гостевые покои, они все равно пустуют. Нет-нет, какая плата, что вы! Страждущего — приюти, так ведь сказано, нешто мы будем идти против Господних заповедей?

— Так, значит, не нужно ни за что платить, ни за кров, ни за пищу? — дотошно уточнил Ирландец.

— Ну конечно же, не нужно! — перекрестившись на висевшую в углу икону, истово заверил келарь. Масляные глазки его прищурились. — Только вот в чем дело… Обитель наша не богата, сами видите. Братия невелика, крыша прохудилась, и…

— Мы охотно пожертвуем все, что у нас есть, — тут же заверил Хельги. И, вытащив кошель, высыпал на стол солиды и денарии, мысленно хваля себя за предусмотрительность — большая часть денег находилась у Никифора.

— Вот и славненько! — бросив косой взгляд на монеты, обрадовался монах. — Прошу, идите за мной, покажу вам гостевые кельи.

Кельи оказались так себе — маленькие, сырые, темные, — впрочем, это было все же лучше, нежели ночевать на улице. Быстро расположившись, Хельги разрешил воинам отдыхать, строго-настрого наказав не забыть сходить к вечерне. Сам же улегся спать на узкое ложе, велев до утра не беспокоить. В соседней келье давно уж храпел Ирландец. Что же касается Никифора, тот, используя возможность, прошел в общую келью, где старательно поучал лже-монахов, как им надобно себя вести, чтобы не вызвать никаких подозрений, а заодно и просвещал, цитируя Святое Писание. Вообще-то он и сам не знал, кого сейчас признавать первосвященником — Римского Папу или константинопольского патриарха. И тот и другой являлись первыми епископами, только патриарх — на Востоке, а папа — на Западе. Решив вопрос для вящей конспирации в пользу патриарха, Никифор поведал воинам о десяти Христовых заповедях, научил нескольким молитвам, ну, и ближе к ночи принялся рассказывать историю живни Бога-Сына. Дошел уже до Его странствований по Святой земле, когда вдруг услыхал храп — все воины давно уже спали, кроме отрока Ждана, тот до утра должен был нести стражу, и желтолицей девушки Ирсы, телохранительницы Ирландца. Вообще, эта Ирса была не совсем обычной девушкой: явно из хазарских краев, с самого детства она была тренирована для убийств — поджарое тело, маленькая грудь, движения то стремительные, то мягкие, словно у рыси, и такие же рысьи глаза — чуть вытянутые к вискам, серовато-зеленые. Круглое лицо Ирсы, в общем-то, выглядело довольно приятным. Подумав так, Никифор тут же устыдился своих мыслей.

— Ты говоришь, Христос велел возлюбить своих врагов? — недоверчиво переспросила Ирса.

— Да, именно так.

— Какой же это Бог? Боги должны быть сильными, мстительными, страшными. Только тогда их будут уважать, бояться! — убежденно произнесла девушка.

— Ты думаешь, уважение и страх — это одно и то же? Вот взять твоего господина, Конхобара Ирландца. Ты его уважаешь?