Всеволод Залесский. Дилогия

Комиссар сделал паузу, внимательно глядя на Севку, ожидая, пока тот сообразит, что «посмертно» – это о нем, Всеволоде Александровиче Залесском. И, увидев, как собеседник вздрогнул, комиссар удовлетворенно кивнул и продолжил:

– Понимаете, нельзя вас было показывать людям в том состоянии… – Комиссар указал взглядом на пол. – Сегодня я бы попытался с вами поговорить еще раз, а потом…

– То есть я сегодня не только массажиста убил, – с трудом шевеля непослушными губами, сказал Севка, – но и жизнь себе выторговал?

– Не совсем. – Комиссар скрестил руки на груди. – Еще пока не выторговали. Но имеете возможность.

Ливень за окном усилился, оконный проем был похож на зеркало, кривое, бугристое и шевелящееся.

– Вас такая возможность интересует? – прищурился комиссар.

– Да, – не задумываясь ответил Севка.

Конечно, это его интересует. Он ни на секунду не усомнился в том, что комиссар говорит правду. И о том, что собирался его тупо грохнуть после разговора, и о том, что может сохранить жизнь.

– Что я должен сделать? – спросил Севка. – Я…

– Вы не имеете никакой ценности в нашем времени? – подхватил комиссар. – Вы это имеете в виду?

– Да.

– Это правда. И одновременно – не совсем. Знаете, что самое ценное в моей работе?

Севка пожал плечами.

– Кадры, уважаемый Всеволод Александрович. Кадры. Полагаете, так просто найти человека, который не переметнется на сторону… даже не противника, а коллеги и сослуживца? К каждому можно подобрать ключик. Почти к каждому. Вот до недавнего времени я был уверен, что ко мне ключик подобрать невозможно. А сейчас… – Комиссар взял баранку из вазы, положил ее на ладонь. – Вы обращали внимание, что баранка всегда ломается на четыре части? Вот так…

Кулак сжался, что-то хрустнуло, пальцы разжались – на ладони лежали четыре четвертинки бублика.

– В детстве меня это потрясало, казалось доказательством предопределенности всего происходящего и незыблемости законов природы. Не падение камней сверху вниз, а вот эти четыре кусочка баранки. И еще неделю назад я был уверен, что меня нельзя вот так вот, на четыре четверти, что я либо не поддамся, либо рассыплюсь в пыль… Или даже взорвусь, если слишком сильно нажать… – Комиссар чуть понизил голос и с заговорщицким видом наклонился вперед. – И скажу вам, все окружающие были уверены в том же. Со мной можно договориться, но заставить меня нельзя… Это так льстило моему эго… И тут появляетесь вы…

– Из будущего?

– Из прошлого, Всеволод Александрович, из прошлого… – Комиссар вздохнул. – Это сложно объяснить вот так, с ходу. Давайте перенесем этот разговор на завтра… Завтра у нас с вами еще будет время поговорить на отвлеченные темы. Никита!

Комиссар позвал негромко, но дверь открылась, и на пороге возник лейтенант.

– Никита, возьми, пожалуйста, Всеволода Александровича и надрессируй его по теме «Участие в получении награды из рук высокого начальника». Чтобы он все правильно сказал и сделал.

– Хорошо, Евгений Афанасьевич, – кивнул лейтенант.

– И, пожалуйста, поосторожнее с ним… во всех отношениях. Если повезет, он с нами останется надолго…

– Если ему повезет, – сказал Никита.

– Да, – согласился комиссар. – Но ни на секунду не забывайте, что он одним ударом убил Маэстро, а это…

– Я помню, – со странным выражением произнес лейтенант. – И буду осторожен. Во всех отношениях.

Севка встал.

Лейтенант отошел в сторону, пропуская его в дверь.

– Так почему вы решили, что я – подходящий кадр? – не оборачиваясь, спросил Севка.

Он смотрел в лицо лейтенанта, а тот не отводил взгляда от его лица.

– А я еще не решил. Я решил попробовать. А вам нужно надеяться.

– Я подумаю, – пообещал Севка.

– И примите к сведению, Всеволод Александрович… – Севка снова не оглянулся.

Лейтенант чуть прищурился и коротко дернул головой, приказывая обернуться.

– Да пошел ты… – одними губами прошептал Севка.

– Никита, только без рук. Молодой человек хамит с перепугу. Его можно понять. Но вы уже потрудитесь повернуться ко мне. Мы же выяснили с вами, что вы не хотите умирать в ближайшее время.

Севка четко повернулся через левое плечо и даже щелкнул каблуками.

– Вот, – удовлетворенно протянул комиссар. – Чему-то вас даже в вашей независимой армии научили. Кроме тактико-технических данных… как это? Автомата Калашникова, «АК» семьдесят четыре. Так вот, Всеволод Александрович, хочу еще раз указать на основные точки нашего с вами взаимопонимания. Вы можете отсюда сбежать…

Лейтенант за спиной Севки издал странный кашляющий звук.

– Можете, если повезет, – сказал комиссар. – И что дальше? Вы попытаетесь найти кого-то, кто поверит вам больше, чем я? Прошу вас это осознать. И еще – прошу вас выбрать как можно быстрее, лучше немедленно, форму нашего сотрудничества.

– Из чего выбирать? – поинтересовался Севка.

– Ну… Осознанный выбор, основанный на понимании отсутствия альтернатив, – лучший вариант для всех.

– Второе?

– Второе… когда в конце прошлого века…

– Девятнадцатого? – спросил Севка.

– Что? А, да, чуть не забыл, вы же из двадцать первого… В конце девятнадцатого века во Франции встал вопрос о создании контрразведывательной агентурной сети. И кому-то из тамошних специалистов пришла в голову замечательная мысль – употребить в этих целях парижских проституток. Даму брали, заводили в камеру и вручали ей машинописную страницу, заполненную текстом, лишенным всякого смысла и внутренних логических связей, да еще и с обилием цифр и непонятных терминов. И давали даме час-два на то, чтобы она этот текст запомнила. Потом просили воспроизвести. Если проститутка не справлялась, то ее крепко били. Больно, но без повреждений… Вы знаете, как это бывает…

– Знаю, – подтвердил Севка.

– После побоев даме давали новый листок с новым текстом. А потом новый. А потом – два. И три. И в результате ночные мотыльки могли дословно запоминать до часу разговора на незнакомом языке. Поверьте, мы можем…

– Я верю, – сказал Севка. – И я горю желанием сотрудничать.

– Вот и славно, – подвел итог комиссар. – Не задерживаю.

Севка вышел.

Этой ночью спать ему не пришлось, лейтенанты взяли его в оборот, заставили прошагать в общем несколько километров по комнате от стены к стене и обратно, отдать несколько тысяч раз честь и провозгласить: «Служу трудовому народу». Как к утру сообразил уставший и озверевший от повторов Севка, они вовсе не оттачивали его выправку и строевые приемы, им нужно было, чтобы в каждом его движении чувствовался автоматизм, равнодушие к ритуалам и ритуальным фразам.

Когда солнце наконец встало, Никита потянулся, сказал, что, в принципе, на один раз Севки хватит. И даже разрешил подремать часик-другой. Второй лейтенант, Константин, вышел из комнаты, а Никита задержался, прошел к окну, отдернул легкую занавеску, открыл фрамугу.

– Смотри, Сева, – сказал лейтенант. – Вон там, на западе, Москва. Сорок километров. Постов возле дома всего два. Если побежишь, никто тебя останавливать не будет. Думаю, Афанасьич даже нас за тобой посылать не станет.

– И что? – спросил Севка, поняв, что Никита ждет его реакции.

– Ничего. Ответь быстро на мои вопросы. Какие документы должен иметь командир Красной армии при себе? Сколько стоит проезд в московском трамвае и зависит ли стоимость от дальности поездки? Фамилия наркома обороны и состав политбюро?

– Я не знаю…

– Правда? Тогда подумай над тем, как долго ты сможешь оставаться на свободе, если сбежишь отсюда.

Никита вышел.

Севка, не раздеваясь, упал на застеленную кровать и закрыл глаза.

Никита все объяснил очень доходчиво. И все правильно обрисовал. И комиссар… «Евгений Афанасьевич, – сказал Севка. – Евгений Афанасьевич».

У Севки всегда были проблемы с именами-фамилиями, нужно было несколько раз повторить их, чтобы держать в памяти. Евгений Афанасьевич.

Мир качнулся и, словно примеряясь, готовясь к чему-то более серьезному, немного просел.