Записки грибника

Кажется, всё обошлось. Открыл глаза и увидел одного урода сидящего за станочком для вырубки, а второй стоял у вальцов для прокатки фольги. Стояли и смотрели на меня. Выжидательно так. Внимательно. Готовые каждое мгновение дать деру. Я повернулся к двери, закрыл на засов, обвязал его веревкой.

— Так голуби мои сизокрылые, летать вы не умеете, в трубу не сбежите. Подходите по одному, буду наказывать.

Они что-то заканючили, закричали, наперебой обвиняя, друг дружку в неуемном любопытстве.

Но я не собирался сортировать их по степени вины. Не говоря больше ни слова, подкатил к двери чурбак и сел на него. — Я могу так сидеть очень долго. Ивашка, иди сюда черт не умытый.

Ванька опустил свою рыжую голову, чуть ли не до коленок, подошел ко мне.

— Давай правую руку. — Он вытянул свою грабку.

Две недели назад, мне удалось сделать витую пружину, и всё это время таскал собой два готовых запала с ослабленным зарядом, капсюль и пяток грамм пороха. Чтоб не делать всё заново, система была многоразовая, можно сказать однозарядный ствол. Когда я испытывал её на работу, одна такая грохнула в кулаке, дня на три ладонь, чувствительность потеряла.

Вот этой штуковиной и решил наказать рыжего.

— Держи, сожми как можно крепче. — Когда он исполнил приказание, выдернул чеку. Стрельнуло. Ванька взвизгнул и заткнулся после затрещины. Отскочил в сторону и затряс отбитой ладонью.

— Теперь ты, — позвал я блондина.

' Блондинизм, кажется, заразен и для парней, не только для девок'

Тот затряс головой, отказываясь.

Я пожал плечами, — Бате скажу, он тебе с жопы шкуру спустит вместе с портками, так что ходи ко мне мой Дарагой.

Его хватило на пять минут, потом был второй бабах, ещё один визг, придавленной крысы, шлепок и мертвая тишина.

Я оглядел обоих, ран нет, ссадин нет, на нажим реакция нормальная.

— В следующий раз. Отрежу по мизинцу, не дойдет до вас, отрежу ещё. Прежде чем лезть куда-либо, спросите меня. На ладони не обращайте внимания, через пару дней все станет нормально. Вы меня поняли, рыбки мои, серебристые. Чего молчим, кивните хотя бы.

Дождавшись исполнения своей просьбы, продолжил, — А теперь повторите, что я вам только что сказал.

Хором, почти в унисон повторили основной постулат моей инструкции по правилам безопасности.

'Никуда не лазить. Поганый нос нигде совать'

— Молодцы, а теперь за урок принимайтесь. — Отпустив гавриков, отпер дверь и пошел заниматься дальше.

Этот эпизод имел продолжение на следующий день.

Утром на подходе к сараю, меня остановил здоровый мужик. И без разговоров попытался ухватить меня за грудки, ему это удалось. Он подтянул к себе и, дыхнув в лицо чесночным перегаром, спросил, — Ты почто маво малого забижаешь?

— Отпусти. Тогда и поговорим.

Но этот неандерталец и не думал, освобождать ворот моей рубахи, он только встряхнул меня и повторил свой вопрос.

— У тебя дома лопата есть? — Спросил у него.

Он слегка опешил, — Зачем?

— Отпусти, пока не порвал. Сыночка прикопать, отпускай, я не сбегу.

Он разжал свои грабли, и я облегченно вздохнул. Стоять на мысочках и нюхать амбре… М — да, не 'красная Москва'

— Меня Федор зовут, а тебя?

— Да знаю, как тебя кличут, ты мне зубы не заговаривай. — Он продолжал бычиться, но уже хоть лапы не тянул. — Сказывай, давай.

— Ты кем работаешь? Кузнец?

— Да! А…

— Не торопись, — я поднял руку, останавливая его речь, — Ивашка твой сын, что ли?

— Ну, — В голосе ещё слышалась угроза. Кулаки сжимались и разжимались.

— Он у тебя всегда такой дурной? В котел со щами голыми руками лезет? Или вместо клещей из горна раскаленную заготовку берет? Так и у меня есть места, куда лезть нельзя, можно издохнуть, утром понюхал, а на вечерню, уже отпевать будут. Вот я у тебя и спрашиваю, лопата есть у тебя? Я его вчера в сторону оттащил, не дал всякого зелья нанюхаться, а сегодня заново делать буду, и как раз его туда мордой засуну. Ты пока иди, ямку на погосте выкопай, Ванька твой к вечеру как раз и остынет.

Он, молчал, слушая меня, только желваки перекатывались.

Я распинался ещё минут пять, описывая всякие гадости происходящие от моего зелья. Кузнец всё больше смурнел, потом стащил с головы шапку, поклонился мне, — Извини Федор, нечистый попутал.

Окликнул своего отрока и ушел. Ванечка вернулся через час и до конца дня, штамповал чашки под капсюли, стоя. Лишь изредка переступая с ноги на ногу, морщась при этом.

С его отцом, мы со временем и подружились, он оказался нормальным мужиком.

Кузнец даже проставился потом, за обиду мне нанесенную. Посидели, попили пивка, бражки. Весело, одним словом, вечер провели…

Вот таким способом была привита техника безопасности к средневековому русскому разгильдяйству.

***

Я сидел в своем закутке, перед накрытым столом на чистой тряпице лежала курочка, жареная. Одна ножка была оторвана и зажата в моей правой руке, а в левой был кусок хлеба. Свежий чесночок, лучок, прочая зеленуха, солонка с крупной серой солью. Только собрался вкусить, здоровой и вкусной пищи…

— Федор, ты туточки?

— Нет его, вышел. — Откликнулся на скрипучий голос Епифана, того самого серого мужичка. К слову говоря довольно зловредная личность. Мне иногда кажется, что его наняли специально доводить народ до белого каления, своим занудством. Я люблю и умею докапываться, но эта морда и меня уже пару раз успела достать.

— Но ты, же здесь, и, ни куда не вышел. — Послышались шаги, и он вошел, держа в руке свиток. Остановился напротив, развернул и принялся читать монотонным голосом.

— Туточки, твоей рукой, писано, что тебе надобна ртуть, один кувшин на две гривны и сорок два золотника, а так же пух хлопковый один берковец. Селитры ты просишь…

— Епифан. Я знаю что написал, зачем ты мне всё это повторяешь? — Писал, правде не я, а Ванька, но под мою диктовку.

— пять пудов, масла купоросного, четверик. Меди катанной один пуд, олова в слитках, пол пуда.

— Епифан, уймись ты за ради Христа. Да помню, я чего просил, там дальше про железо сказано.

Он поднял на меня взгляд, смотря поверх свитка, который держал в руках, — Не торопи, меня. Я спросить должен, все ли это тебе надобно для дела или ты для себя казну взять хочешь.

'Моя первая заявка на расходные материалы, корпел над ней неделю. Три дня переписывал набело. Просил только самое необходимое, но по принципу 'проси больше все равно на хрен пошлют'

И тут явление Христа народу'

В голове щелкнули ролики по шарикам, включаясь, — А что, проверять будешь, куда и сколько класть буду?

— Зачем тебе столько пуха хлопкового? Для чего берешь? Что из него делать будешь?

Ещё на показных стрельбах, проверяющие обратили внимание, что при выстреле совсем мало дыма, но потом как-то вопрос замялся, все были увлечены рассмотрением деталей. Мои запасы ваты подходили к концу, вот и решил не мелочиться и взять больше, все равно казна платит. — Зелье с него особое делаю. С него пищали сильно стреляют.

Епифан кивнул, соглашаясь, — Зачем так много, берешь? Дорого получается.

— Что дорого? Десять пудов? Ой, не смеши, меня. Мне это всего на две седмицы работы.

— Пять пудов, и за каждый золотник ответ дашь. — Безапелляционно подвел черту, срезая заявку вдвое.

— Масло земляное, две бочки. А это тебе зачем? Смолой обойдешься, пуда хватит?

— Епифан, мне масло земляное надо, мне смола не нужна. — Я готов был биться за две бочки нефти.

— Раз не надо, значит не надо.

— Надо. Только мне масло в бочках надо, я не собираюсь, эту вонючку в факелах жечь.

В ответ он поднял на меня взгляд и уставился, требуя пояснений.

Вздохнув, положил на стол кусок недоеденной курицы, вытер руки и полез в комод стоящий у стены, аналог местного сейфа, достал свою заветную папку. — Епифан, то, что я тебе сейчас покажу, про это никому говорить нельзя. Даже не знаю, можно ли тебе простому писцу смотреть на это. Ежели ворог или иной тать про это узнает, тебе тогда писец будет. — Его кислая морда вытянулась, в глазах погасла последняя свечка разума, потом затеплился какой-то огонек.