Рассказы (СИ)

— Батальонов, — хмыкнул Брегвадзе вставая, — четырнадцать человек.

— Зато проводниками поработают. Посоветуемся и прикинем, как идти безопаснее.

— А ты командир, получается, нас любишь, — сказал Борис, когда грузин вышел. — В отличие от суки в генеральских погонах. Не батальон, сплошь беглые из гетто. Да еще с буржуазным душком.

— Кто сказал хоть слово про любовь? — удивился тот. — Да еще ко всем? Для меня все граждане СССР одинаковы. Даже если они не слишком любят советскую власть. Кто ее любит вообще, власть? Она всегда с налогами приходит и с черным вороном, что при капитализме, что при социализме. А среди людей всякие попадаются. Один будет готов умереть в бою, но украдет последний кусок у соседа. Другой будет сидеть на печи, пока лично его не тронут. Вы что думаете, я вас жалею? Я буду спасать, кого могу от рук карателей, не взирая на национальность. Евреи, белорусы или поляки, мне похуй. Каждый спасенный — это списанный грех. И не говорите мне, что я в Бога не верю. Сам знаю. Это мой личный счет. Где каждый убитый немец стоит наравне с выжившим советским гражданином. И то заслуга, и это тоже. Причем неизвестно еще что важнее и значительнее.

Он покачал головой, в изумлении, показывая глупость старого товарища.

— Пока война идет, я любого еврея возьму и в строй поставлю. Потому что это во вред немцам. Для них мы, славяне, все животные и должны стать рабами. Неприятно, но выжить можно. Если повезет. Даже устроиться на сытное место можно. Пока не придут из леса и не кончат за разные гадости. А вот вы бешеные животные, которых надо уничтожать на месте. Значит смертники по определению. Уж служить фрицам не побежите, там вас пуля ждет непременная и без раздумий. Вот и будем вместе немцев с полицаями убивать, пока ни одного на земле нашей не останется. Будем мстить за расстрелянных людей и сожженные деревни. Если не можешь остановить, надо ответить так, чтобы помнили.

— А после войны?

— А ты надеешься дожить? Сколько осталось из тех, с кем мы начинали в сорок первом? Ты, да я, да врачиха наша. Так она в бой не ходит и жива только потому, что мы ее из местечка вовремя вытащили. Не за ней приходили, но так уж вышло. Да и я странно, что от тифа не сдох. 18 дней без сознания….

В Варшаве нас будут бить еще хуже, чем в лесу. Вот и надо жить так, чтобы помнили. Не партработники на собрании, а обычные люди. Там в лесу, под Сталино, кроме двух рот охраны осталось полторы тысячи человек, которых мы защищали. Женщины, дети. Если бы не мы, им бы не жить. Так что погибну я или нет, жизнь прожил не напрасно. Все, — заявил решительно. — Хватит болтологии, начинаем заниматься делом. Выступаем обычным порядком. Впереди — головная походная застава. Рота Брегвадзе, на то они и разведчики. Потом первая рота, основной отряд и в прикрытии пятая рота. Она же осуществляет боковое охранение. Хозчасть, телеги, вообще все лишнее передать в бригаду немедленно. Только боеприпасы и еда остаются. Тут чистый фарт, не прорвемся к реке, все ляжем. Движение начнем ночью. Днем круговая оборона.

— Мы пришли в Варшаву на пятый день с начала восстания, — продолжал рассказывать Воронович. — 7 июля. При прорыве и уничтожении гарнизона, закрывавшего дорогу к реке и моста, потеряли 82 человека убитыми, включая умерших от ран позднее. Много было раненых.

— Ты про Варшаву…

— Да бардак там был, — с досадой сказал Воронович. — Мы то радио поверили, на другое рассчитывали. Готовились к своей Буже (Грозе) ни один месяц, даже ни один год, а на выходе пшик. Восстание началось практически спонтанно, многие отряды не получили оружие и в первое время чуть ли не с голыми руками бегали. Общих приказов тоже не было. Отдельные партии, отдельные подпольные группы, бывшие довоенные офицеры сидевшие дома и воевавшие не первый год на улицах и в лесах. Добровольцы и примкнувшие к ним на радостях. Каждый считает себя самым умным и правильным. Ко всему еще в городе осталась масса очагов сопротивления, и связь между районами была слабая.

Между южными и юго-восточными предместьями и Центром города находились полицейские кварталы. Там была Аллея Шуха, где находилось здание гестапо и следственная тюрьма гестапо. Район упорно оборонялся немцами, и взять его не удалось. Там все больше тыловики были, гарнизон Варшавы до восстания в этом смысле похвастаться молодежью с орденами и боевым опытом не мог, но сдаваться они не собирались, а боеприпасов было вдоволь.

Район Гданьского вокзала отделял Жолибож от стального города. Потом это тоже нам боком вышло, когда фрицы подтянули дополнительные части. Бронепоезда подогнали и артиллерию тяжелую на железнодорожных платформах.

Повстанцы заняли Старый город, большую часть кварталов городского центра, часть Воли, Охоты и Мокотува. Из трех десятков важнейших объектов ни один не был взят. Немцы удерживали все вокзалы кроме одного, радиостанции, мосты и аэродромы. Особенно плохо, что аэродромы не удалось захватить. Был расчет на помощь со стороны союзников. Американцев с англичанами, — пояснил он. — А теперь их как раз могли использовать немцы. Все, что было тихоходным и с малым радиусом действий не особо пригодное для фронта перебрасывали к Варшаве. Там все равно ПВО не было и бомби себе безнаказно сколько угодно.

На восточном берегу Вислы в Праге восстание было подавлено в течение нескольких часов фронтовыми частями. Уж очень не сравнимые были категории у пару сотен человек с пистолетами и гранатами и нескольких полков вермахта, направляющихся на фронт в полной готовности. При минометах, артиллерии и даже танках.

В целом, не смотря на все это, получилась огромная пробка, мешающая переброске подкреплений на восток. Нацистам нужна была полная очистка магистралей, оттеснение повстанцев далеко в стороны и недопущение нападений на проходящие колонны. Для них самым важным было провести по варшавским мостам на восток танковые дивизии.

Батальон перешел в подчинение общего руководства восстания, — слов Армия Крайова он произносить не желает, подумал следователь, — при условии использования единым отрядом. Мы приступили к последовательному уничтожению немецких групп, окруженных в глубине Варшавы. Та еще работенка, когда без нормальной ствольной артиллерии и с минимумом боеприпасов надо зачищать несколько зданий прикрывающих друг друга.

Вдоль улицы наступление самоубийственно. Только от здания к зданию, взрывая стены и вламываясь в выбитые окна. Сплошная зачистка, когда в комнату сначала кидают гранату и только потом проверяют, нет ли там гражданских. Сунуться в дверной проем без этого, наверняка нарвешься на очередь. Тут сходятся грудь в грудь. Не только ножами, зубами друг друга грызут. Они еще иногда сдавались, если не в горячке боя, то могли и сдать полякам. Нам пощады бы не было. Вот так и шли. Один опорный пункт уничтожим, к другому переходим.

Между Волей и Старым городом на территории бывшего гетто находился концлагерь и тюрьма Павяк. В концлагере освободили евреев привезенных с запада уже после уничтожения гетто. Больше 300 человек вступили в батальон. Следователь мысленно улыбнулся. Отряд и без того называли жидовской армией. Две трети в нем были вовсе не белорусы.

— Сотню из тех, что покрепче разбросали по ротам. Остальные были на подхвате. Убьют кого, возьмут оружие. А так использовали в строительстве оборонительных баррикад и рытье траншей.

— И что там с тюрьмой произошло? — небрежно спросил следователь.

— А ничего особенно, — тяжело посмотрел на него Воронович. — Они суки пожелали сдаться регулярной польской армии, когда поняли, что конец пришел. Сначала энергично отстреливались. Вот я и послал им Душанского на переговоры. Он подпоручик Войска Польского, призванный в 1939 году. Все было честно. Вот только нельзя сначала убивать заключенных, а потом рассчитывать на гуманное отношение. В камерах после штурма нашли множество убитых. Прямо сквозь эти… окна для кормежки стреляли. Там уголовников не было. Арестованные во время облав, заложники и подпольщики. Почти тысяча заключенных. Очень немногие остались в живых. Просто не успели или не проверили раненых. Торопились.