Палач. Нет милости к падшим

— Не буду тебя утомлять длинными разговорами о нашей родословной. Откуда мы вышли и чьими потомками являемся, ты знаешь не хуже меня. Ну, вот. Есть старое предание, в суть которого я бы хотел тебя посвятить. — Отец поднялся, подошел к книжному стеллажу, нажал на один из томов, приведя в действие потайные пружины, и стеллаж отъехал в сторону, открыв вход в небольшую комнату, забитую старыми вещами и книгами. Николай Павлович прошел внутрь, взглядом приказав сыну следовать за ним, после чего дверь так же бесшумно закрылась. Сев в глубокое кресло, Труваров-старший достал из ящика большого дубового шкафа свернутый в рулон свиток, судя по цвету и фактуре бумаги, весьма преклонного возраста, развернул его и начал читать записанный на нем текст:

«Пророчество

(Изборск, 1666 год от Р.Х.)

Свидетельство сие записано со слов князя Михаила Всеволодовича Труварова

Это день был похож на все предыдущие дни моего добровольного отшельничества. Погруженный в чтение старинных книг, я мирно сидел в своей светелке, когда услышал шум и брань, доносившиеся со двора. Время было смутное. Церковная реформа разобщила народ. То тут, то там сторонников старой веры силой принуждали принять новые уложения. Но люди не понимали, чего от них хотят, и убегали в леса, прятались на болотах, а если и это не защищало от преследований Москвы, прибегали к самосожжению.

Выглянув в окно, я увидел, как дворовой сторож пытается отогнать стоящего у ворот старика, лица которого я не мог разглядеть. Что-то привлекло меня в облике странника, и я приказал Пафнутию впустить его в дом. Как потом выяснилось, этот человек шел из самой Москвы, спасаясь от преследовавших его патриарших ищеек. Я распорядился дать ему кров и ночлег, накормить как следует и отпустить с миром. Наш род никогда не был согласен с воцарением на русском престоле Романовых, а то, что Тишайший и его духовник Никон сотворили с верой, вызывало глубокое отвращение.

На следующее утро слуга доложил, что старец перед уходом хочет поблагодарить меня за гостеприимство. Что ж, решил я, с меня не убудет. Коли сделал раз богоугодное дело, негоже теперь привередничать. После чего погрузился в чтение древней рукописи, доставленной на прошлой неделе из Пскова. Через какое-то время я почувствовал, что не один в комнате. Оторвав взгляд от книги, я увидел перед собой старика в светлых одеждах отшельника, похожего больше на сказочного лесного жителя, чем на обычного крестьянина. Не знаю, с чем это было связано, но с его появлением в комнате стало светлее.

— Позволь мне поблагодарить тебя, боярин, за доброту твою. Дал отдых ты костям старым, уставшим от бегства ради спасения. — Старик, не дожидаясь приглашения, сел на высокий табурет с резной спинкой и оперся на свою палку, весьма странного вида: внешне обычная лесовина при ближайшем рассмотрении напоминала искусно сделанный посох, украшенный замысловатым узором. Он долго молчал, сидя тихо с прикрытыми глазами, и только его едва шевелящиеся губы говорили о том, что он не спит. Судя по всему, старик молился. Я не хотел ему мешать, всецело пребывая в его власти. Эта встреча была необычной хотя бы потому, что негоже мне, наследственному князю, терпеть присутствие рядом с собой этого, хоть и благообразного, смерда. Я чувствовал какое-то оцепенение, но это не пугало, а наоборот, давало ощущение спокойствия и умиротворения. Постепенно я начал погружаться в дрему, а старик продолжал тихо напевать (именно напевать) какие-то молитвы. Всем своим обликом он напоминал мне колдунов-волхвов из старых сказаний и притч. Его присутствие действовало на меня самым чудесным образом. Я был удивительно спокоен, а потом вдруг почувствовал, что веду со старцем беседу, при этом мы обменивались не словами, а мыслями. Я почему-то открыл ему душу, рассказав о несчастиях нашего рода, претерпевшего за последнюю сотню лет царский произвол, преследования и казни, разорение и воровство.

— История твоя печальна, — не услышал, а почувствовал я голос старца. — Утешать тебя не стану, лучше расскажу, что со мной приключилось.

Сколько мне лет, сам не знаю. Родился я за тысячу верст от этих мест, в стороне иноземной, латинского корня. Учился много, сумев постичь то, что обычным смертным недоступно. Наставник же мой был человеком строгим и требовательным, владел тайными знаниями, позволявшими ему заглядывать в глубокое прошлое и прозревать будущее. По окончании учебы направил он меня в Царьград, который доживал тогда свои последние дни…

— Сколько же тебе лет, старик?! — изумился я, памятуя о том, что город сей пал двести лет тому назад.

— Не перебивай меня и слушай внимательно, — и я опять погрузился в полусон.

— Учитель знал, что вскорости турки захватят священный город. Я же должен был сохранить реликвию, дарующую силу. Нельзя было допустить, чтобы древний перстень страны Раш, дающий власть смертным, попал в руки к османам, — на какую-то минуту повествование прервалось.

— Похоже на сказку, — успел подумать я.

— Ты нетерпелив, — укорил меня старец и продолжил рассказ. — Этот перстень имеет очень древнюю историю. Его обладателем был персидский владыка Кир, потом наследник персидской славы и державы Александр, прозванный Македонским, затем он был переправлен в Рим, где со временем украсил перст Помпея Великого, а после его трагической гибели перешел к Цезарю. Почти пять столетий он принадлежал императорам Рима, а затем их правопреемникам — цареградским базилевсам. Но ничто не вечно под Луной. Тысячелетняя Византия должна была пасть, а реликвию следовало сохранить и передать третьему Риму, Москве. Вот я и был направлен в столицу восточного мира для этой цели. Придя в Царьград, я вскорости сумел войти в доверие к семье императора, который был человеком достойным, но несчастным. Чувствуя приближение гибели своего царства, он отправил своих близких в Рим, и с ними в обозе ушел и я, так как перстень был уже у Зои, племянницы императора. Ее судьба была предрешена — став женой московского князя и передав ему перстень, она выполнила свою миссию. Отныне новое царство должно было возникнуть здесь, в Московии. Оно и возникло.

Долгие годы мы добивались этого, и добились, венчав на царство Иоанна, отпрыска Рюрика. Но тот, передав перстень власти бесплодному Федору, предопределил судьбу реликвии. Я вынужден был снять его с пальца умершего царя и сохранять до лучших времен. Ни Годуновы, ни Шуйские, ни шведско-польские Вазы, ни тем более Романовы не могли быть носителями сакральной власти. И я ждал лишь знамения, которое укажет мне достойного. Недавно явлено мне было то, что редко кому из смертных доводилось увидеть. Внутренним взором своим узрел я страну сказочную, где мудрость управляет жизнью людей и где счастье действительно есть. Но не в богатстве оно и не в обладании. А в видении пути истинного и в пребывании в согласии с чистотой душевной.

— Ты, старче, больно мудрено говоришь. Не пойму я тебя. Что открылось-то тебе? — пытался уловить я смысл сказанного.

— Смири гордыню свою и позволь душе своей прозреть! — настойчиво потребовал он.

— И что же я тогда увижу? — Я был нетерпелив и невежлив. Но Мудрец не обратил на это никакого внимания. Он долго молчал, погруженный в какие-то свои, одному ему ведомые мысли, потом открыл глаза и голосом, полным суровой праведности, сказал: „Слушай меня, раб Божий. И слушай внимательно. Эта земля, которая родила тебя, благословенна. Пройдет какое-то время, смуты и войны закончатся, и на нее снизойдет благодать Божья. Народ, населяющий ее, станет воистину великим на всем протяжении от моря Варяжского до океана восточного. И долго дьявол будет искушать ее, и обрушатся на нее несчастия всякие, и голод, и мор, и войны несправедливые. Но за терпение и страдание вознагражден будет сей народ Отцом нашим небесным без меры. И воцарится здесь Белый Царь. И так возникнет предреченное пророками Белое Царство Правды“.

— Мне-то что от того, что это произойдет? Какое все это имеет касательство ко мне и к моей семье, в опале находящейся и властями преследуемой?