Последняя торпеда Рейха. Подводные асы не сдаются!

Оставлять его под водой больше не безопасно.

* * *

— Вы — счастливчик, герр Кальвадес, — улыбаясь заявил Густаво. — Вы пользуетесь успехом у женщин. Те, кто хорошо знаком с фрау Солер, считают ее первостатейной стервой, а у вас так быстро получилось с ней поладить. Вы знаете какой-то секрет?

— Видите ли, Густаво, — отвечал после небольшой паузы Ройтер, уж какова Анна в жизни, ему рассказывать не надо, — мне кажется, все это пустое. Успех у женщин… Не понимаю что это. Либо вы встречаетесь взглядом, и вы уже все знаете, что произойдет и как, и тогда это происходит помимо вашей воли. Просто происходит. Делаете вы что-то для этого или нет, либо не происходит уже никогда…

— То есть вы не верите в долгие осады?

— Мне не нравится военная терминология, любовь — это не война. На войне есть победители и побежденные, а кто победитель на этом поле боя? Если уж пытаться как-то сравнивать, то скорее любовь — это минное поле, — он чуть было не сказал «минная банка», но удержался. — Идешь, и вдруг «бах!». Мина никогда не взрывается дважды. И никто не знает, кому она предназначена.

— Может быть, оно и так… Но эта мина — золотая, уверяю вас. Так что вы и вправду везунчик — знаете даже, на какой мине подорваться.

— Как дела у Хайди? — Ройтеру не нравились эти разговоры, и он попытался изменить тему. — Как успехи в Университете?

— Я рад, что она уехала, — задумчиво протянул Густаво. — Я понимаю, большой город, соблазны и все такое, но лучше ей быть там, чем здесь. Мне кажется, в ближайшее время в этих краях будет очень неспокойно.

— Что вы имеете в виду? Бандитов?

Густаво кивнул.

— И их тоже…

Если в округе и были какие-то бандиты, то уже давно зарыты где-нибудь подальше в степи и завалены камнями.

А ведь не так уж и плохо все складывается. Не этого ли ты хотел, все спокойно и просто. Вы вместе. Бизнес развивается, деньги делают деньги, на спокойную жизнь добропорядочного бюргера вам с Анной хватит, а потом наступит момент, когда ты спокойно себе умрешь на белых простынях в спальне какой-нибудь виллы в Барилоче или на побережье. Ты все имеешь, чего хотел. Разве нет? Ты шел во флот, чтобы показать ей, на что ты способен. Ты был хорошим моряком, хорошим командиром, не пора ли тебе, дорогой, в отставку? Такие вопросы себе задавал Ройтер и понимал, что ответ на них у него уже есть. Он не тот Ройтер, что был 10 лет назад, когда он отвечал лишь за себя и больше ни за кого. Он не на службе у фюрера, где можно просто так вот взять и сказать «до свидания!» — будьте добры мне пенсию. Нет, те люди, которые ему поверили, которые шли за ним, рискуя жизнью и безгранично веря ему, шли за ним еще и потому, что были убеждены — пока он жив, он их не предаст, пока он жив — каждый из них будет иметь миску супа и медицинскую помощь, погибших похоронят с почестями, для раненых найдутся врачи и лекарства. Он их единственная надежда и гарантия того, что они рано или поздно вернутся домой, и вернутся домой не как побитые псы, а как победители. Их жены и дети снова смогут гордиться ими, их родители получат на старости лет их заботу, пускай даже, если им останется совсем немного времени, но это не имеет значения. Имеет значение путь и конечная точка этого пути.

Анна, ради которой так много было сделано всего: ошибок, подвигов, озарений, глупостей — вдруг стала тем препятствием, которое он не мог преодолеть. Его жизнь, которую он понимал как «жизнь во имя нее», разрывалась с его жизнью с ней. Это были две части одного целого, и они не были единым целым. Анна — мечта и миф должна была быть принесена в жертву живой Анне и Ади из плоти и крови. Но мало того, вместе с этим мифом приходилось принести в жертву будущее, жизнь и, возможно, честь полутора сотен человек, потерять перед ними лицо, стать предателем. И этого он сделать не мог. И как объяснить это Анне, которая, при всей ее взбалмошности и свободолюбии, хотела того же самого, чего и обычная крестьянка в провинции Санта-Крус, то есть обыденного бытового комфорта и мужского плеча, он не знал.

Глава 17

На изломе

В мирное время сыновья погребают отцов, а на войне отцы — сыновей.

Геродот

(Балтика. Банка Штольпе. 1953 год)

— Это последний! — торжественно объявил Лапшин. Лебедка выуживала из пучины последний, 25-й, ящик, покрытый ракушками и водорослями. Он пролежал в трюмах «Вильгельма Густлова» больше 8 лет. Насколько то, что было в нем, еще могло работать?

Вода стекала с ящика мощным потоком, наконец, иссякла, и стрела лебедки повернулась над палубой.

— Можно брать курс на Кронштадт! — обратился Лапшин к Унтерхорсту.

Тот, как всегда, был абсолютно невозмутим и безэмоционален. Как механический робот. Он лишь едва заметно кивнул. Дверь радиорубки громко хлопнула. Металл по металлу. И еще некоторое время вибрировала, как камертон. Функ делал знаки капитану. Наверное, что-то случилось. Если он так беспокоится.

Унтерхорст сдержанно поклонился Лапшину и прыгнул на трап, ведущий к рубке.

— Герр труппфюрер! — шептал, запинаясь, Функ. — Только что Москва сообщила. Там переворот, по подозрению в шпионаже в пользу Англии арестован Берия…

— Gut! — только и сказал Унтерхорст и, ни слова больше не говоря, вышел из радиорубки и проследовал на мостик.

— Машина полный ход! — резко обрубил он в коммуникатор.

Под кормой судна забурлила вода, оно тронулось и с ускорением заскользило по ультрамарину Балтики.

— Что случилось? — вбежал на мостик обескураженный Лапшин.

— Извините, герр оберст, но обстоятельства складываются таким образом, что нам совершенно необходимо уйти из территориальных вод Польши.

— Что? Как? Почему?

— Я могу вам объяснить только после того, как мы сделаем это. А пока, будьте добры, сдайте оружие.

Лапшин был ошеломлен, что это вдруг случилось с немцами, которые все предыдущие 2 недели были исключительно деловиты и предупредительны? Это было чем-то похоже на июнь 41-го. То, что они не шутят, подтверждал ствол автомата, упершийся в спину.

— Мне нужны инструкции командира. Я сам не могу принять решения, — пояснил Унтерхорст. — Я предпринимаю необходимые усилия для того, чтобы обезопасить себя, вас и груз.

На курсе около 100 градусов появился серый корпус польского пограничного катера.

— Самый полный! — приказал Унтерхорст.

— Да что происходит, черт побери! — Лапшин недоумевал. Это что, банальный соскок? Немцы получили содействие в подъеме оборудования и теперь просто пытаются тупо бежать? Не похоже. Они заинтересованы в большем. Что им эти ящики без технической поддержки? А может, это просто тонкая игра англичан, которые завербовали немцев, чтобы заполучить «Ипсилон». Теоретически возможно, но уж очень многоходовка какая-то получается. Лишние шаги…

Поляки сигналили ревуном. Унтерхорст не реагировал.

Расстояние между противниками все сокращалось. Польский катер попытался перегородить дорогу немцам. В мегафон пограничники требовали немедленно остановиться и грозно поводили пулеметом.

— Тараним! — спокойно произнес Унтерхорст.

— Есть, тараним! — отозвался рулевой и направил форштевень в середину катера.

Глядя на решительность капитана судна-нарушителя, поляки несколько растерялись. Они были убеждены, что оно застопорит ход, а не пойдет на таран. Пойдет! Еще как пойдет! Надо знать старину Унтерхорста.

Удар пришелся по скользящей. В корму. Унтерхорст пнул поляков бортом. Удара форштевнем не получилось. По баку и рубке, круша стекло и деревянные детали перегородок, прошлась очередь из МР-40. Пулемет поляков в этой четверти не доставал, и им пришлось разворачиваться. Несколько десятков метров они упустили.

На катере не ожидали такого серьезного отпора. Они сели на хвост и начали преследование. Но ход у Унтерхорста был резвее.