Александр III - богатырь на русском троне

Николай Петрович Негош являл собой неоднозначную, но чрезвычайно колоритную фигуру. Прирожденный актер, он больше всего на свете любил политические игры. Он ссорил дипломатов друг с другом, «чтобы поочередно получать сведения об их коллегах». Его отличавшиеся бесспорной красотой дочери Милица и Анастасия создали при петербургском дворе могущественную партию. Переняв от отца стремление властвовать путем заговоров, они возвели интригу в искусство, ввели в царский дворец Распутина, втянули Россию в войну 1914 года.

Николай Негош был не прочь дружить с Россией, но заигрывал с Австро-Венгрией, одну из своих дочерей, Елену, выдал за итальянского короля и готов был к союзу с Германией.

Так что Россия была еще более одинока, чем это представлялось императору.

Война интриг

Мощь России была настолько велика, что она не чувствовала себя в опасности в этом одиночестве.

Та близость с Германией, или, вернее, с Пруссией, которая оставалась русской чертой политики со времен Екатерины Великой и проходила красной нитью через царствование Александра I, Николая I и особенно Александра II, сменилась заметным охлаждением. Едва ли было бы правильным, как это иногда делают, приписывать это развитие событий антигерманским настроениям императрицы Марии Федоровны, датской принцессы, сохранившей ненависть к захватчикам после Прусско-датской войны 1864 года.

Все началось из-за Шлезвиг-Гольштейна — исторической провинции на севере Дании, раскинувшейся в южной части Ютландского полуострова, с ее островами Сент-Фриз и Гельголанд в Северном и Ферморн в Балтийском море. До 1767 года он принадлежал России, которая добровольно от него отказалась. Эта территория веками была камнем преткновения Европы. Частью завоеваниями, но больше полюбовно, брачными союзами, датский Шлезвиг объединился с немецким княжеством Гольштейн. В 1460 году датский король, знаменитый Кристиан I, был избран герцогом объединенного Шлезвиг-Гольштейна, однако не в качестве датского короля, а лично на условии, что провинция не будет инкорпорирована Данией.

Страна обладала высокоразвитым сельским и молочным хозяйством и являлась самой богатой и изобильной частью Датского государства. Король Кристиан IX обнародовал конституцию, закрепляющую единение Дании с немецкими провинциями. Германия, расценив это как провод к войне, двинула на земли Шлезвиг-Гольштейна свои войска. Жители Ютландии доблестно сопротивлялись, и поначалу перевес сил был на их стороне. Но Пруссия и Австрия, объединившись и втрое превосходя датчан по численности, стали их теснить. Датский флот регулярно громил неопытных немецких моряков, а морскую разведку в пользу Копенгагена вели английские корабли. Но судьба провинций решалась не на море, а на суше. Датские войска вынуждены были капитулировать.

Горе побежденным! Теперь 200 тысяч датчан и фризов должны были терпеть угнетение немцев; им было запрещено читать датские газеты, петь датские песни, говорить на датском языке. Между коренным населением и захватчиками всюду вспыхивали драки и поножовщина.

Мария Федоровна так и не простила Германии этого захвата.

Таким образом, политические осложнения не смягчались, как в предшествующее царствование, личными добрыми отношениями и семейными связями династий. Напомним, что Александр II был сыном прусской принцессы Шарлотты Гогенцоллерн, в православии Александры Федоровны, и, следовательно, племянником прусского короля.

На самом же деле причины охлаждения между странами были преимущественно политическими.

Заключенный Бисмарком тройственный австро-германо-итальянский союз послужил причиной недовольства России. Берлинский конгресс, на котором этот альянс был оформлен юридически, оставил горечь в русском общественном мнении. На верхах начали звучать антигерманские нотки. Известна резкая речь Скобелева против немцев; Катков в «Московских ведомостях» вел против них кампанию.

В свою очередь Бисмарк поднял таможенные тарифы, чтобы защитить Германию от конкуренции российских товаров, и постепенно закрывал германский рынок для российских ценных бумаг. Императора Александра III это обострение тревожило, и в 1887 году на трехлетний срок был заключен так называемый «договор о перестраховке». Его удалось добиться насколько тактичному, настолько и упорному русскому министру иностранных дел Гирсу, несмотря на ограничения со стороны царя, взамен «Союза трех императоров», к обновлению которого Александр, находясь под влиянием Каткова и Победоносцева и следуя своим собственным склонностям, не был готов. Это еще раз помешало окончательному разрыву с Германией. Александр не решался на этот шаг, вероятно, из уважения к старому кайзеру Вильгельму, своему двоюродному дедушке, но, может быть, и из-за осознания, что Россия еще недостаточно сильна для того, чтобы предпринять такую смену курса.

«Договор о перестраховке» был секретным русско-германским соглашением, по которому обе стороны обещали друг другу «благожелательный нейтралитет» на случай нападения какой-либо третьей стороны на одну из них. Соглашение это составляло существенную оговорку к акту Тройственного союза. Оно означало, что Германия не будет поддерживать какие-либо антирусские выступления Австрии. Юридически эти договоры были совместимы, так как Тройственный союз предусматривал поддержку только в том случае, если кто-либо из его участников подвергнется нападению (что и дало возможность Италии в 1914 году объявить нейтралитет, не нарушая союзного договора).

Но «договор о перестраховке» не был возобновлен в 1890 году. Переговоры о нем совпали с моментом отставки Бисмарка. Его преемник генерал фон Каприви с военной прямолинейностью указал Вильгельму II, что этот договор представляется нелояльным по отношению к Австрии. Со своей стороны Александр, питавший симпатии к Бисмарку, не стремился договориться с новыми правителями Германии.

Этому в немалой степени способствовали человеческие качества нового германского кайзера Вильгельма II. Самовлюбленный, тщеславный, любитель театральных поз и напыщенных речей, всегда стремившийся к эффектной подаче своей персоны, он не стал профессионалом в политике, хотя так долго вблизи трона с холодной расчетливостью ожидал смерти сначала своего деда, а потом отца. И в своем окружении последний Гогенцоллерн терпел только легковесных и самоуверенных дилетантов.

В истории сохранилась крылатая фраза Александра III: «Европа может подождать, пока русский царь ловит рыбу!» В действительности она звучала не так пафосно — царь вообще не был склонен к пафосу — и относилась к назойливости германского посла. По воспоминаниям Я. Л. Барскова, Александр рыбачил, когда посол потребовал немедленной встречи. «Германия может подождать. Приму завтра в полдень», — ответил император.

После прекращения «договора о перестраховке», во время резкого ухудшения русско-германских торговых отношений, император предпринял определенные шаги для сближения с Францией в противовес Тройственному союзу Германии, Австро-Венгрии и Италии.

Однако царь не ринулся сломя голову в союз с Францией. Он не слишком доверял французским республиканцам[14], стабильности их правительства и способностям Франции в военной области. Правда, русское Министерство финансов начало искать во Франции новые источники кредитов, чтобы конвертировать существующие займы или сделать новые для экономического развития страны. Это в значительной степени удалось. Специально для французских банкиров были выпущены займы.

Страны заключили военную конвенцию, заложившую основу русско-французского союза. Республиканский строй и государственное безверие не могли располагать русского царя, хранителя консервативных и религиозных начал, к Франции. Поэтому многие считали франко-русское сотрудничество исключенным. Кроме того, не склонный к притворству Александр нарочно осудил республиканскую форму правления во Франции. Торжественный прием моряков французской эскадры в Кронштадте, когда русский царь с непокрытой головой слушал «Марсельезу», показал, что симпатии или антипатии к внутреннему строю Франции не являются решающими для императора Александра III. Мало кто, однако, мог предположить, что уже с 1892 года между Россией и Францией был заключен тайный оборонительный союз, дополненный военной конвенцией, указывающей, какое количество войск обе стороны обязуются выставить на случай войны с Германией. Договор этот был в то время настолько секретным, что о нем не знали ни министры, ни даже сам наследник престола.