Завещание Императора

— Нашел, монсеньер, я нашел! — раздался из угла голос служки. — Тут оно, второе ведро! Как вы в Божьем просветлении и сказали – точно, у муллы!

— Уж как-нибудь делите свое хозяйство, — недовольно пробурчал брандмейстер. — Записывали бы у кого что – поди, грамотные. А с топориком что?

— Так ведь только что у раввина в кладовой видеть изволили, помните, я еще показал?

— М-да, пожалуй… Ему-то зачем – мацу, что ли, рубить?.. А второй брандшланг, значит, говорите, у православных?

— Точно так! У владыки! Отпереть?

— Ладно, не будем тревожить. Только извольте уж отныне навести порядок, дело, поймите, государственной важности, под надзором у его превосходительства.

— Отныне, видит Бог, со всей непременностью! — радостно выкрикнул служка.

Вязигин, что-то еще бурча, направился к фон Штраубе и его преосвященству.

— Увы, сын мой, не дадут нам здесь поговорить, — вздохнул кардинал. — Быть может, все-таки наведаетесь еще когда-нибудь для разговора; смею предположить, он небезынтересен также и вам.

— Да, да! — с готовностью сказал фон Штраубе. — Непременно! Когда и где я вас могу?..

— Да здесь же, в двенадцатом нумере. В мои дни – по вторникам и четвергам.

Брандмейстер уже стоял рядом с печатью своей государственной значимости на лице.

— Тут, кажется, разобрались, — сказал он. — Ох ты Господи, бестолковство кругом какое! Что ж, пойдемте дальше, любезный барон.

Лейтенанту было жаль сейчас покидать столь многознающего кардинала, но ему впрямь хотелось еще кое-что в этом здании осмотреть, тут помощь облеченного властью Вязигина представлялась, в самом деле, бесценной. Он положил для себя принять участие в досмотре двух соседних нумеров, тех, что вызывали у него особое любопытство, а затем, сославшись на неотложные дела, распрощаться с брандмейстером и вернуться к сюда, к кардиналу. С этими мыслями он почтительно поклонился его высокопреосвященству, а тот, в свою очередь, неожиданно перекрестил его четырехпало и, к удивлению вытаращившего глаза служки, расцеловал тоже ошеломленного лейтенанта в обе щеки. Затем прошептал на ухо нечто загадочное:

— Благословляю тебя, сын мой, в предстоящих муках – не возроптать.

Фон Штраубе не понял, о каких муках он говорит, но спрашивать пока что не стал – Вязигин уже томился в коридоре, ожидая его.

— Меня что больше всего потрясает, — заговорил брандмейстер, когда лейтенант вышел к нему и закрыл за собой дверь, — так это полное такое вот головотяпство! Что случись – опять, уверен, ведер не сыщут. Оштрафовать бы их вместе со всеми ихними раввинами – так себе ж дороже обойдется: по опыту знаю – прескандальный народ! Ладно, черт им (прости, Господи!) судья… А не знаете ли, господин барон, каминов тут случаем нигде не топят?

— Да, да, — поспешно сказал фон Штраубе, зардевшись от своего мелкого доносительства, но слишком уж ему хотелось проникнуть снова в тринадцатый нумер, как-то связующий с этим как дым ускользнувшим от него Хлюстом. — Имеется камин. Пожалуйте, вот здесь. Собственными глазами наблюдал, как вчера топили.

— Гм, — снова посуровел брандмейстер. — Камины, согласно инструкции, требуют повышенных мер, — и решительно двинулся в указанную сторону.

Когда они приближались к тринадцатому, из-за двери соседнего с ним четырнадцатого нумера стали все явственнее доноситься уже знакомые лейтенанту звуки – свист розги и на сей раз чей-то заливистый тенорок: "…А-а-а, нимфа моя, Генриетта Самсоновна!.. Еще, нимфа моя!.. Посильней напоследок! Вот так вот, прошу! Посильней!.." Вязигин тоже эти срамные возгласы слышал и все больше хмурился. Перед дверью тринадцатого, однако, — за нею тоже шла какая-то возня, перемежаемая сладострастным постаныванием, — все-таки приостановился и постучал.

Возня стихла, и женский голос (Мадлен! безусловно, она!) спросил из-за двери:

— Какого дьявола? Что надо?

— Бранд-инспекция! Немедленно отворите, мадам, — произнес Вязигин достаточно грозно.

Ответно последовал незамысловатый совет "идти в задницу".

Взбешенный инспектор, не находя слов от такой наглости, изо всей силы замолотил в дверь кулаком. Тогда из-за двери вступил насмешливый мужской голос (уж не самого ли Хлюста?):

— Но-но! Поаккуратнее, господин инспектор! Вам уже сказано было проваливать. Даже, кажется, (хе-хе!) ясно указали направление маршрута.

Вид у брандмейстера был такой, словно он проглотил фунт горчицы, лицо побагровело, как свежее мясо. Неизвестно, что бы могло воспоследовать с его стороны после такого оскорбления, если бы в этот самый миг дверь загадочного четырнадцатого не распахнулась и оттуда не выкатился маленький толстячок в партикулярном пиджаке, из-под которого свисали на брюки непристегнутые помочи. Несмотря на партикулярный и столь встрепанный вид господина, фон Штраубе сразу вспомнил, что недавно видел его во дворце, причем там этот колобок был в форме ни больше ни меньше как тайного советника.

Брандмейстер, только что походивший на грозовую тучу, даже в размерах как-то вмиг опал на глазах, руки сами собой вытянулись по швам.

— Сергей Аполлонович… — ошарашенно пробормотал он. — Ваше пре…

Тенорок, минуту назад взывавший к своей Генриетте Самсоновне, теперь звенел начальственно-надменно:

— Господин Вязигин, никак? Что за шум устроили? Снова, я вижу, самоуправствуете?

На брандмейстера было жалко смотреть.

— Никак нет, Сергей Апо… Ваше пре… Титулярный досмотр… В полном соответствии… Постучался только… А они – не желают отворять…

— Постучался он, понимаешь!.. — сморщил Тайный лицо – печеное яблоко. — Ты бы еще кувалдой-то постучался! Не открывают – стало быть, имеют на то свои причины и основания. Не велика птица – вдругорядь зайдешь, чай, не перетрудишься. Грохоту на весь этаж наделал – святых выноси! А не забыл, что тебя только что представили на повышение в чине? Вот о чем бы тебе, Вязигин, думать, а то он, вишь, "постучался"!..

— Виноват! — Вязигин так вытянулся во фрунт, что, казалось, туловище вот – вот оторвется от поясницы, чтобы воспарить ввысь.

— Ладно, — уже миролюбивее промолвил колобок, — службу-то, конечно, неси, но – сколько уж говорил! — побольше надобно этого… политеса, коли не хочешь вечно – в коллежских секретарях. Лет тебе сколько?

— Сорок пять, ваше пре…

— Вот-вот. Кабы не характер – небось, давно бы уже в статские. Понял хоть, что я говорю?

— Точно так, ваше…

— То-то… — Колобок наконец перевел глаза на фон Штраубе, тоже его узнал и вдруг воскликнул: – Ба, знакомые, гляжу, всё лица! А я-то думаю – с кем это мы? — Опять посмотрел на Вязигина, но теперь взгляд его снова сделался начальственно строг: – Хоро-ош, нечего сказать! — пропел он своим тенорком. — Вот с кем, значит, на пару инспектируете? Ну-ну, в эдакой компании будет тебе, жди, повышение, Вязигин, все тебе будет!.. — и, как-то с особой бережностью неся травмированные, очевидно, ягодицы, зашагал прочь по коридору.

Брандмейстер еще некоторое время стоял истуканом, осмысливая сказанное. Лишь после того, как шаги начальника затихли, что-то наконец сообразив, вытаращенными глазами посмотрел на лейтенанта.

— Боже мой! — проговорил он. — Боже мой, как я-то сразу не вспомнил! Слышу – фамилия вроде знакомая!.. Но вы-то, молодой человек – вы как могли? Когда я, вам известно, при исполнении, когда я к очередному чину представлен, — как вы могли осмелиться?!

— О чем вы, извольте объяснить! — опешил ничего не понимающий лейтенант.

Вязигин теперь смотрел стеклянно и покачивал, покачивал круглой своей головой.

— Всему Петербургу известно – только, вишь, не вам! Дурачком меня выставить решили! Да еще перед его превосходительством!.. А я-то, я, старый – тоже хорош! Слышу же: фон Штраубе! И ничегошеньки, Господи, даже не шевельнулось в душе!.. Ах, да не делайте, пожалуйста, удивленный вид – при мне же вот эту самую газетку читали!… А я-то, я-то, старый дуралей!..

Фон Штраубе развернул газету, которую все время держал в руке, и на последней странице, где печатают криминальную хронику, сразу зацепился глазами за собственную фамилию. Заметка гласила: