Завещание Императора

— Нет, нет, — сказал он, — с географией здания я в некоей мере знаком, посему – к вашим услугам.

— Почту за честь! — возрадовался философ. — Весьма, весьма… Простите, не ведаю, как величать…

— Барон фон Штраубе.

— Весьма, весьма признателен, господин барон!

— Так идемте же, — сказал лейтенант. — Я плачу. — Не дожидаясь развязного полового, он швырнул на скатерть целый рубль, хотя недостойный завтрак не стоил и четверти того, и встал из-за стола.

Инженер с готовностью вскочил вслед за ним. В перешептывании кокоток, разочарованных уходом обоих мужчин, фон Штраубе отчетливо расслышал весьма недвусмысленный намек на содомическую связь между собою и почтеннейшим брандмейстером. Не желая ввязываться в ссору, он поскорей заспешил к выходу.

— …Многие считают наше ведомство лишним, существующим только для мздоимства, — говорил брандмейстер, поднимаясь за лейтенантом по лестнице. Он был довольно-таки грузен, страдал одышкой, что, однако, не мешало ему в перерывах между вдохами лопотать. — Мздоимство, конечно, присутствует, не буду этого отрицать, — в первую очередь, среди низких чинов, с чем, кстати, мы боремся неустанно; что же касается важности поставленных перед нами задач… В условиях происходящих то и дело нынче катастроф (надеюсь, вы в курсе, господин барон?) наше дело, быть может, впрямь наиважнейшее. Повсюду взрывы, пожары, — кто-то же должен предотвратить! А с угрозой приближения этой самой звезды (пардон, заметил ненароком – вы как раз читать изволили в газетке) наш статус повысился просто до чрезвычайности. Поверите ли, шеф наш, Сергей Аполлонович, на днях получил тайного советника, с перескоком через чин, — это ли не свидетельство? Скажу вам entre nous [44] , в правительстве, действительно, весьма и весьма обеспокоены. Даже, как изволите видеть, статью самому Мышлеевичу заказали (аж пятьсот рублей уплачено, я знаю), дабы в случае чего население не предалось панике. Вообще средства выделены немереные. В этой связи бескорыстная, даже малая помощь любого достойного гражданина, — как в данном случае с вашей стороны, господин барон, — особенно ценима и, безусловно, заслуживает всяческого… Ох, однако, скажу я вам, и лестницы же тут у них!..

Они уже поднялись на знакомый лейтенанту второй этаж, где усач в униформе уже заканчивал уборку коридора. Безмолвный каких-нибудь полчаса назад коридор теперь снова оживал звуками. Фон Штраубе приостановился у двери, из-за которой доносилась органная музыка и гнусавый голос опять что-то выводил на латыни.

— Странно, — сказал лейтенант. — Католическая служба в российском департаменте.

— Ничего удивительного, — пояснил отдышавшийся брандмейстер. — По последним распоряжениям, в большинстве департаментов созданы клерикальные отделы. А при учете того, что мы живем в многоконфессиональной стране… Но из-за нехватки места порой представители различных конфессий вынуждены попеременно ютиться в одном и том же помещении – вот что мне кажется не вполне, так сказать… Не далее как позавчера в одном департаменте, имеющем, кстати, прямое касательство к народному просвещению, собственными глазами наблюдал, как под православными иконами что-то там тарабарит, черт его… (прости, Господи!) самый натуральный жидовский раввин; по-моему, все-таки оно как-то уж слишком… Не мне, впрочем, судить… — Тон его с доверительного сменился на строго официальный: – Что же касается моей миссии, то, согласно инструкции, я обязан досматривать все помещения, независимо от их принадлежности. А посему… — с этими словами он без стука решительно открыл дверь.

Комната с затемненными окнами освещалась лишь зажженными свечами. За небольшой фисгармонией сидел служка в черной рясе и старательно выводил мелодию. За алтарем стоял не больше не меньше как кардинал в муаровой красной мантии и по книге читал что-то на латыни. При виде вошедших служка вскочил, а, услышав о миссии брандмейстера, тут же с согласия его высокопреосвещенства бросился показывать примыкающие кладовки на предмет наличествования брандшлангов и других средств пожаротушения.

Лицо кардинала показалось лейтенанту знакомым. Тот его тоже узнал и, отложив книгу, приблизился:

— Рад вашему появлению, сын мой. Был вами крайне заинтересован, увидев недавно вас, если помните, во дворце. Ваше лицо показалось мне наиболее любопытным из увиденных там. Признаться, с некоторого момента наблюдал исключительно за вами. А после инцидента с сожжением… все, конечно, были смятены, но что касается вас… Когда на лице запечатлено откровение Божие – такое нечасто нынче увидишь. Хотел тогда еще подойти, благословить…

— Весьма польщен, ваше высокопреосвященство, — пробормотал фон Штраубе, — но должен сообщить, что род наш уже в четвертом поколении придерживается православного вероисповедания…

— Нет, нет! — подъял обе руки кардинал. — Вовсе не намереваюсь обращать вас в свою веру, и по уговору со Святейшим Синодом, заниматься прозелитизмом среди российских подданных нашей церкви строжайше возбраняется. Но по тому же уговору, церкви наши считаются равноблагодатными, и благословение любого из иерархов в равной степени благодарующе, независимо от того, произносите вы, обращаясь к Господу, "Отче наш" или "Te, Deum…."

— Но чем, я не понимаю, вызвано…

— Минутку, сын мой, — перебил его кардинал.

В это время из открытой кладовки слышалось, как служка пререкается с исполненным служебного рвения Вязигиным:

— Но ваша честь должны понять, что отпускаемые средства не всегда позволяют…

Голос брандмейстера был сама власть, суровая и лишенная снисхождения:

— Вы это мне перестаньте, милостивый государь! Средств отпускается более чем достаточно. На ваши сорок восемь квадратных саженей полагается иметь два брандшланга, два ведра и один пожарный топор. Отпущенных на это четырнадцати рублей с полтиною – более чем!.. Один брандшланг я, вправду, наблюдаю, одно пожарное ведро тоже; а где, позвольте вас спросить, еще один шланг и еще одно ведро, не говоря уже о топоре?..

— Да вот же оно, вот, ведро… Только что, буквально третьего дня…

— А мне вашего "третьего дня" не нужно, мне нужно, извольте понять, чтобы – сей миг! Или желаете, чтобы упомянул в отчете как полное манкирование?

— Сын мой, — вмешался подошедший к ним кардинал, — не стоит гневаться, гнев противен Господу. Видит Бог, найдем мы сейчас ваше ведро…

— Третьего ж дня, душой клянусь, ваше высокопреосвященство!.. Может, мулла к себе прибрал?

— А ты не клянись, не клянись, сын мой Теофил, то грех – клясться бессмертной душою; ты поищи получше, в других кладовых. У раввина, у муллы, у всех посмотри. Да порасторопней – господин советник, сам видишь, при исполнении государственной службы…

Гремя ключами и что-то продолжая бормотать про "скудные средства" и про "ведро от третьёго дня", чернорясник повел непреклонного брандмейстера в другой угол, а кардинал вернулся к фон Штраубе:

— Не осудите, сын мой, сами видите – мирские дела, без них, увы, тоже никуда… Я – о вашем лице в тот момент. Печать Божия на нем была, свидетель Господь! Некая высшая тайна… Скажите, вы что-нибудь знали о том сожженном письме? По-моему, вы там были единственный, кто…

— Простите, ваше высокопреосвященство, — сказал лейтенант, крайне смущенный, — но я бы не хотел какие-то свои догадки… прежде, чем удостовериться…

— Что ж, вполне похвальная осторожность… — смиренно кивнул кардинал. — Но – уж не взыщите, мой сын, за навязчивость – возможно, вам понадобится помощь с моей стороны?.. Признаюсь, я был настолько заинтригован, что возымел дерзновение тут же навести о вас кое-какие справки. По списку приглашенных во дворец узнал вашу фамилию, затем запросил Ватикан, и вот не далее как вчера имел длительный телеграфный переговор с главным ватиканским архивариусом. К удаче моей, ваш род, фон Штраубе, прежде, чем перебраться на восточный берег реки Зеи и там, с переходом на российскую службу обратиться в православие, пребывал в лоне римско-католической церкви и потому проходит по нашим церковным актам на протяжении долгих веков. Там, во тьме веков, прослеживается несомненное пересечение вашего рода с древней династией Меровингов – да, да, тех самых, благочестивых, первых франкских королей, прозванных еще Ленивыми. Что же касается происхождения самих Меровингов и основателя их рода герцога Меровея, то тут… — Он понизил голос. — Даже боюсь вам сказать, сын мой… Боюсь ереси, которая, возможно, выглядывает за этими словами… Однако же, в ту минуту, во дворце, увидев ваше лицо… Скажу вам: вопрос о священном Граале когда-то, еще в иезуитском колледже, был темой моей диссертации. Тогда уже я уяснил себе, что трактование его всего лишь как чаши с кровью Христовой есть только следствие не вполне точного перевода с древнефранкского языка… Быть может, грешники-тамплиеры первыми приблизились к истинному значению, а затем передали тайну мальтийцам, от коих, в свою очередь, уже император Павел, будучи мальтийским гроссмейстером, смог проведать… Уж не знаю, какая тайна содержалась в том сожженном письме, но возьму на себя смелость высказать предположение… О, конечно, всего лишь только предположение!..