СТАНЦИЯ МОРТУИС

   А время шло, месяц за месяцем, год за годом. Ближе к совершеннолетию жизнь начала показывать коготки, да и я норовил высвободиться из под родительской опеки. Властно заявлявший о себе инстинкт самоутверждения и невесть откуда появившиеся соблазны подталкивали меня к нарушению привычных запретов и к приятию неведомых мне ранее правил игры. В старших классах мои школьные отметки стали более пестрыми, - слава богу, у меня хватило ума не портить их окончательно. Футбол, шахматы и походы по окрестным холмам несколько сдали позиции, взамен я научился играть в карты - особенно часто мы с ребятами сражались в джокер и кинг, хотя до секи и преферанса дело тогда не доходило. Каникулы я по-прежнему проводил в Цхнетах и там, волей-неволей, перезнакомился со многими известными моему поколению старшеклассников забияками, драчунами и даже наркоманами, благо летом из города их сюда наезжало немало. Хулиганье липло к правительственным виллам, к "золотой" и "позолоченной" молодежи, к сыночкам подпольных магнатов или влиятельных чинов, которые и составляли основной контингент цхнетских дачевладельцев. Городские искатели легкой жизни слетались поближе к ним, как мотыльки к свету, ведь "золотых" и "позолоченных" сподручно было и Вовлекать и Доить. Все случалось: драки, поножовщина, кражи - последние особо ценились среди молодых людей, искавших и находивших себе идеал в многоцветье сиюминутных развлечений и принципиально отвергающих все, связанное с традиционными грузинскими представлениями о Добре и Зле. Спутаться с этой публикой рисковал любой парень моего возраста, проводивший в Цхнетах летние каникулы. К счастью, мое место в том смешанном обществе всегда было не в первых рядах, а так - с бока припека. Нет худа без добра, даже не в очень большой дозе эти сомнительные знакомства сослужили мне полезную службу, постепенно я стал больше и лучше видеть. Период невольного преклонения перед животной силой довольно скоро сменился периодом откровенного презрения к ее адептам. Природная осторожность удерживала меня от возможных глупостей, искусы преступных соблазнов оказались не столь уж притягательными и вскоре я, в богом и семьей данных мне пределах, научился пускай не отделять, но хотя бы немного отличать плевелы от зерен. Ввиду того, что я довольно быстро - наверное, в силу того, что много читал, - раскусил подлинные и поразительно дешевые амбиции многих "героев" того времени, избежал я и бремени дружбы с ними. Я старался не лезть на рожон, стремился к относительному покою, даже карточную игру забросил, сходился больше с теми, кто чем-то походил на меня и, в результате, у меня не возникало серьезных, травящих душу конфликтов с покуривавшими "травку" обладателями ножей и кастетов. Это рассудочное умение оставаться в стороне, кстати сказать, неоднократно помогало мне в жизни. Зато я узнал чем дышат эти люди, что они представляют из себя на самом деле, и это знание сыграло важную роль чуточку позже, в студенческую пору, когда определялись взгляды и окончательно формировались жизненные установки.

   Часто наведывался я в Цхнети и в университетские годы, - то просто погостить у друзей-товарищей, то всласть наиграться в футбол, все-таки этот вид спорта всегда находился в Грузии вне конкуренции. Здесь у "министров" были сооружены неплохие спортплощадки и нас, любителей погонять мяч, не страшили проволочные заборы средней высоты, через которых мы, в случае необходимости, перемахивали, и в это так трудно вериться сейчас. Все - прах, все - тлен.

   Удивительными свойствами обладает человеческая память, этот непонятый никем до конца феномен на грани реального и придуманного. Неужели все было? не мертвец, которого понемногу и без опаски съедают непривередливые черви, а полный энергии и жизни, а порой даже внушавший симпатию молодой человек, из года в год втискивался то в набитый пассажирами старенький, пыхтящий на сплошных подъемах автобус, то в маршрутное такси, то, если средства позволяли, в такси обычное - желтоватое, с чашечками по бокам, зеленым огоньком за ветровым стеклом и нещадно щелкающим счетчиком. А ведь так бывало. Бывало и в те времена, когда Цхнети еще был заполнен деревенским ароматом, и в те, когда наступавший большой город окончательно заключил модный дачный поселок в свой грубоватые объятия.

   Никогда не было у меня таких идеальных условий для отдыха, раздумий и всяческого рода воспоминаний как сейчас. Здесь, под землей, именно память возлагает на себя функцию времени. Оно, время, как бы сконцентрировалось в малом пространстве и, вместе с тем, осталось бесконечно растянутым. Такая сосредоточенность времени, - это удачно и очень удобно. Время словно сгусток, словно обладающая объемом материальная точка, по ее поверхности можно бродить сколько угодно, никаких границ нет и в помине, а при желании или необходимости можно подняться в "атмосферу", удалиться на любое расстояние от поверхности и рассматривать этот сгусток под любым углом зрения, и тогда в его поле попадают то далекий предок современного человека, идущий с каменным топором в волосатых лапах на другого такого же получеловека-полузверя, то молодые люди со спортивными сумками через плечо, расталкивающие недовольную и медленную очередь на автобус. Можно мгновенно перенестись на двести лет вперед и узнать как разрешило выкарабкавшееся из люльки человечество проблему экологически приемлемого энергоснабжения мегаполисов; потом перевести стрелку часов обратно лет, эдак, тысячи на три, отведать царских лакомств на пиру у ассирийского властителя, воочию убедиться в том, что надсмотрщики не церемонились с голыми, блестящими от пота, надрывающимися в каменоломнях рабами, а миг спустя приземлиться среди рисовых полей какой-нибудь Демократической Кампучии, свободной птицей пропорхать над ее реками и долами, полюбоваться, как людей другие, тоже люди, сбрасывают в водоемы с жирными крокодилами, отметить про себя охотничий блеск в глазах вошедших в раж палачей, и заодно поприсутствовать в здании на Ист-ривер на сессии Генеральной Ассамблеи ООН во время обсуждения кампучийского вопроса и послушать как утонченные дипломаты с наивысшим образованием и изящно повязанными галстуками, с рвением, достойным лучшего применения, защищают самых, пожалуй, отвратительных людоедов двадцатого столетия. Не нужны визы, никто не требует от вас ни заграничных паспортов, ни специальных пропусков; никто не проверяет отпечатков ваших пальцев и не интересуется содержанием вашего досье. Если только вы наделены некоторым воображением, оно, воображение, само стремится материализоваться. И основным элементом этого процесса является, безусловно, память, так как в конечном счете воображение ничто, кроме как множество расцвеченных картинок, извлекаемых из прошлого по прихоти хозяйна и настраивающихся и наслаивающихся друг на друга. Ну а после, в заданную точку пространства-времени, в ваш собственный гроб, всегда можно вернуться, ваше последнее убежище никуда от вас не убежит. Не исключено, что со временем я в еще большей степени осознаю преимущества своего нынешнего положения. Может смерть и есть истинно полноценная жизнь.

   Сейчас мне кажется, что прогостил я на матушке-земле вполне достаточно для того, чтобы не превратиться в немощную обузу для близких людей и должен быть благодарен всевышнему за это. И хотя еще совсем недавно, отмеренный мне судьбой срок в семьдесят лет показался бы мне коротковатым, нынче я вполне удовлетворен. Ощущение такое, будто мой уход из жизни, не имея ничего общего с самоубийством, был сознательным актом, совершенным мною в здравом рассудке. Только немного жалею, что в далеком прошлом переживал минуты, когда, стыдно признаться, побаивался скорой и безвременной гибели. Или случайной, нелепой, - что равноценно. Скажем, от меланомы в тридцать два года, от инфаркта в сорок, или в авиакатастрофе в сорок пять. Сколько раз, бывало, напряженно вглядывался в пустячные болячки, беспокоясь не задета ли родинка, или с тревогой вслушивался в равномерный гуд собственного сердца, явственно представляя себе искрошенную атеросклеротическими бляшками стенку кровеносного сосуда. А сколько раз замирало сердце что при взлете, что при посадке, пусть и стыдновато было признаваться себе в такой трусоватости. Пожалуй, без этих, как выяснилось потом, никчемных и беспочвенных страхов легче было бы жить. Хотя, кто его знает, никогда не бываешь уверен в таких делах наверняка. Может подспудная возможность внезапной смерти играла стимулирующую роль, подталкивала к действиям, служила лекарством от лени, гарантировала день сегодняшний.