И снова дядя Жора

Вот таким образом в самом начале октября я и оказался в воздухе, в сопровождении еще одной «Пчелки» взяв курс на Георгиевск. Вообще-то у меня были сомнения – а не поехать ли на поезде, потому как начало октября было по нашему календарю, а по европейскому октябрь уже перевалил за середину. Погода стояла мерзкая, и, хотя мои «Пчелки» много чем отличались от стандартных, большого энтузиазма предстоящий перелет не вызывал. Но как раз в это время где-то в районе Пскова шел внеплановый ремонт путей, и поезда еле тащились, и раньше чем через неделю улучшения ситуации не предвиделось. Так что я все-таки решил лететь, причем первым пилотом, как обычно летал на этом знакомом мне до последнего кустика маршруте.

Однако техника – она и есть техника, и где-то за Вышним Волочком температура правого движка бодро поползла вверх. В принципе «Пчелка», как и ее военная сестра «Выхухоль», вполне могла лететь и на одном моторе, но зачем в мирное время устраивать подобный экстрим? Тем более что требовалось не просто лететь, а с набором высоты, потому как над Москвой облачный фронт поднимался на шесть с половиной километров. В результате разговора с диспетчером я принял решение садиться в Твери. Да, Москва лучше хотя бы тем, что там у меня есть дом, но до нее еще полчаса лета, да и больно уж гадостная там сейчас погода. Ничего, и в Твери мне вряд ли придется ночевать на вокзале, подумал я и прибрал газы, опуская нос машины для захода на посадку.

«Пчелка» нырнула в облака, а за спиной что-то забубнил в свою рацию старший группы охраны. Вообще-то ничего внештатного в ситуации не было, инструкции имелись для посадки на любом аэродроме по маршруту, а также на большинство подходящих площадок, так что я сосредоточился на пилотировании. Второй пилот сидел на связи с тверскими диспетчерами.

– Прошли дальний привод, – сообщил он мне, – нижняя кромка облачности восемьсот метров.

Ага, значит, совсем скоро мы увидим землю, прикинул я, чуть подрабатывая штурвалом. И действительно, через минуту в разрывах облаков замелькали какие-то рощицы, потом река, и вскоре самолет вышел на посадочную прямую.

В строгом соответствии с инструкциями наш прилет никакого ажиотажа не вызвал, у конца рулежной полосы нас ждал дежурный выпускающий, который и проводил гостей в диспетчерскую. Там мне сказали, что машины от местного шестого отдела будут минут через пять. Я обратил внимание – несмотря на мерзкую погоду, две «Пчелки» явно готовятся к вылету, и получил ответ, что это рейсы в Калязин и Углич, где погодные условия чуть лучше здешних, а пилоты имеют первый класс и опыт полетов над Атлантикой. Тверь была одним из первых губернских центров, где мы начали организовывать местные пассажирские авиалинии.

А потом приехали алафузовские сотрудники. Старший из них, ротмистр, доложил мне, что имеется готовый к выезду тепловоз, а вот с салон-вагоном, принадлежащим местному губернатору, придется обождать, он будет подан примерно через два часа. Я хотел было спросить – неужели в Твери не нашлось простого вагона или даже теплушки, ехать-то тут всего часов семь, но передумал. В конце концов, я ведь не говорил, что куда-то спешу, и вместо этого поинтересовался:

– К отправке в Гатчину у вас что-нибудь есть?

– Срочного – ничего, – последовал вполне ожидаемый ответ, ибо важные сведения всегда отправлялись немедленно, – а к текущей отправке в понедельник подготовлено четыре доноса на губернатора и бумага об открытии театра.

– Доносы ложные или дурацкие? И почему про театр надо писать именно мне?

– Два – и ложные, и дурацкие. Два других совершенно правдивые и хорошо написанные, но они про супружескую неверность. Один от мужа любовницы губернатора, другой от ее подруги. А про театр мы решили поставить вас в известность потому, что вместо актеров там кошки.

– У вас открылся театр кошек? – удивился я. – Не знаете, когда там представление? Все равно делать нечего, пока вагон не приехал.

– Начало дневного спектакля через пять минут, это будет «Отелло», – сообщил старший группы. – Места для вас на всякий случай уже должны быть забронированы, но к началу мы точно не успеем.

– Тогда поехали, – предложил я, залезая в «Руссо-Балт Престиж». – Насколько я помню, все равно в этой пьесе самое интересное в конце.

– Ну, там у них не совсем Шекспир, – усмехнулся ротмистр.

– То есть не английское, а какое-то местное Отелло? Ничего страшного, если мне что-то будет непонятно, спрошу. Так что двигаемся обычным порядком, без спешки.

Перед театром я полюбовался на афишу, извещающую, что тут идет пьеса В. Шекспира в художественной обработке М.К. Наливайко «Отелло», однако раздел «в ролях» отсутствовал. Мы подъехали как раз ко второму, заключительному акту, и сразу прошли на какой-то балкончик чуть сбоку от сцены, который тут назывался словом «ложа».

А ничего так, думал я, смотря за развитием сюжета. Правда, Дездемона какая-то не очень – только и умеет, что лежать в пеньюаре на трехспальной кровати и томно мурлыкать. Отелло смотрелся куда лучше – черный, как ночь, котяра в галстуке и красных трусах до колен, или как там у кошек называется следующий после таза сустав. Но все-таки чувствовалось, что актер он не драматический, а скорее оперный – пластика отменная, голосина как у пожарной сигнализации, а больше ничего и нет. Кассио тут являлся эпизодическим персонажем, который время от времени выходил на сцену и мелом рисовал на небольшой школьной доске букву «икс» – наверное, потому что был математиком. А держалось все действие на Яго. Увидев его в первый раз, я офигел. Из-за кулис на задних лапах вышел здоровенный манул! Они же вроде толком даже не приручаются? Наверное, все-таки полукровка, но какой колоритный, однако. И как играет! Может, и не совсем как Смоктуновский играл Гамлета, но если и хуже, то очень ненамного. Когда он с таинственным выражением на своей брюзгливой морде зашипел что-то на ухо Отелло, того чуть не сдуло со сцены. Даже я удивился, как это у него получилось. Да, открытый баллон, пожалуй, зашипит не хуже, но ведь там полтораста атмосфер! А от одного его негромкого мява у Дездемоны шесть встала дыбом. Талант, определенно талант.

В общем, после финала, в котором две белых кошечки внесли транспарант «молилась ли ты на ночь, Дездемона?», и потом Отелло, встав в красивую позу, орал на весь зал, изображая раскаяние, а его жена валялась лапками кверху, я пошел познакомиться с М.К. Наливайко – соавтором Шекспира и владельцем этого театра. Михаил Климович, увидев меня, растерялся совсем ненадолго, а потом мы с ним к взаимному удовольствию побеседовали. Когда я спросил его о дальнейших творческих планах манула, собеседник смутился.

– Мы тут с Тимофеем отрабатываем еще один образ, вот только… понимаете, при желании в нем можно усмотреть некую политическую окраску, чего не хотелось бы…

Разумеется, я заверил артиста, что не буду усматривать ничего подобного, и он быстро поставил на полу маленький низкий столик. Потом вышел, но минут через пять вернулся, пятясь задом и приговаривая:

– Пожалуйте сюда, ваша светлость, пожалуйте…

За ним вошел манул Тимофей. Был он в расстегнутом черном кителе с молниями и дубовыми листьями в петлицах, на голове имел фуражку с высокой тульей, а на носу – зеркальные очки. Подойдя к столу, он сел за ним и положил лапы одну на другую, ну точно как я. Поднял на меня равнодушный взгляд и со скукой в голосе осведомился:

– Мр-р-нняуу?

– Класс, – восхитился я. – И где вы тут, Михаил Климович, видите политику? Великолепное проникновение в образ, и все. Насчет гастролей в Питере не думали? Вот и замечательно, я обязательно еще раз схожу полюбоваться мастерской игрой вашей труппы. А Тимофей перед спектаклем может вот в этом своем образе объявить, что данное представление одобрено канцлером. Кстати, потом и насчет политики можно будет чего-нибудь придумать. Мало ли, в Думе там выступить или перед дипломатами, например. В качестве моего личного уполномоченного. И раскройте мне напоследок тайну – откуда у него зеркальные очки?