В третью стражу. Трилогия (СИ)

   Он словно смотрел исторический фильм. Смотрел и одновременно как бы озвучивал. Вот Митенька с няней гуляет по харьковским улицам. Некоторые дома, кажется, и сейчас в Харькове стоят, хотя теперь сказать трудно. Но церковь, куда "младенца Димитрия" регулярно водят к причастию - восстановлена. Более того, в ней же - вот совпадение! - крестили и внучек исчезнувшего из "нашего мира" Федорчука. И "отца" своего Виктор вспомнил, что называется, во всех деталях. Вот он Юрий Дмитриевич Вощинин: красавец-инженер в белом чесучовом костюме стоит у чертежной доски. Впрочем, в белом кителе Виктор его тоже, кажется, видел. Хорош, другого слова не подберешь. И социалист в молодости... как же разночинному интеллигенту в России без этого? Потом-то, конечно, отошел от политики, остепенился и женился, но симпатии, как водится, никуда не делись - остались симпатиями. А потом случилась война, и Вощинин-старший. отправился на фронт. Добровольно. Прапорщик, подпоручик, поручик. "Станислав и Владимир с мечами украшают недаром вам грудь". А в 1917 году пришла весть о его гибели. Восьмилетний Митенька, гимназист второго класса, тогда долго рыдал, колотил ногами по стене и все не мог поверить, что

папенька

больше не вернется. Пятиклассник Витька Федорчук тоже плакал, когда умер от сердечного приступа его отец, главстаршина Балтфлота Иван Макарович Федорчук, служивший в Нахимовском училище.

   Но это другая история, к Мите Вощинину никакого отношения не имеющая. А вот профессор Медников, дед Митенькин, - "новой" памятью хорошо помнится. И вроде бы фамилия эта знакома не только Вощинину, но и Федорчуку... Крупная величина был Сергей Викентьевич в науке, а позже и в среде русской эмиграции. Один из идеологов сменовеховства. Но вот помнит, незнамо откуда, Федорчук: убьют профессора в Париже фашисты, потому что старик примкнет к Сопротивлению.

   Вощинин-младший в Харькове вместе с семьей пережил и две революции и большевистское правительство Украины, о чем в памяти, остались какие-то нечеткие сумбурные образы. А потом профессор Медников перевез семью в Крым, который Митеньке запомнился куда лучше. Там его отдали в кадетский корпус - "

кадет - на палочку надет

" - заставив вкусить все прелести казарменной жизни. И в Крыму при Врангеле, и позже в Галлиполи, куда семья эвакуировалась вслед за белогвардейцами, и в Югославии, в Крымском кадетском корпусе, но вместо того, чтобы стать "злостным белогвардейцем", напротив, получил весьма эффективную прививку от белого дела. В 1926 Вощинин окончил корпус, в этом же году дед решил перебраться в Париж, к этому времени окончательно сблизившись со "сменовеховцами" и активно призывая деятелей эмиграции сотрудничать с Советской Россией. Ну, а Дмитрий в Париже совмещал учебу в университете с военно-научными курсами. Взгляды деда он разделял и даже помогал ему в написании статей в местной русской прессе.

Романтик ты, Митька, как и дед твой

!

   А потом... За что боролись, на то и напоролись. Впрочем, все это можно было предвидеть. Ненастным январским утром 1931 года, кафе к Дмитрию подсел человек с невыразительным, будто смазанным погодой, лицом.

   - Месье Вощинин? Дмитрий Юрьевич? Я, видите ли, в известном смысле являюсь поклонником вашего таланта...

   Вербовка сотрудником ИНО НКВД произошла вполне буднично, без особых метаний и душевных терзаний. Для начала, Дмитрию

посоветовали

постараться вступить в РОВС, от чего пришлось разругаться с дедом вдрызг. Бедного старого профессора едва удар не хватил. Может быть, стоило ему сказать правду? Но это Федорчук полагал, что стоило. Точнее, он твердо знал, что стоило послать "товарища в штатском" куда подальше. И не потому, что Федорчук так любил белогвардейцев. С какого бодуна ему их любить? Просто пришлось соприкоснуться некогда, ещё в Афгане, с "Конторой", и воспоминания о товарищах чекистах остались у него не самые лучшие...

   Впрочем, карьера Дмитрия Вощинина в Русском Общевоинском Союзе сложилась в некотором смысле удачно.

Дмитрий Вощинин, редакция журнала "Часовой", Париж, май

1933

года

   Взбежав по лестнице на второй этаж, Дмитрий буквально с разбега столкнулся с главным редактором.

   - Миль пардон, Василий Васильевич! Ради Бога, простите! Мне нельзя быть таким рассеянным, - он восстановил равновесие и вежливо склонил голову в знак извинения и приветствия.

   - Полноте, Митенька. Не казнитесь, - отечески усмехнулся в ответ Орехов. - Не иначе статью новую обдумывали?

   - Да. В следующий номер надобно успеть.

   - Сознайтесь, это будет нечто инфернальное? - заговорщицки подмигнул редактор и даже причмокнул губами, как бы предвкушая будущую статью. - Нечто

этакое

, - тут Орехов как-то по особенному повернул полураскрытую ладонь, - о зверствах кровавых чекистских палачей?

   Ответить Дмитрий не успел, "патрон" сменил тему, как умел делать, кажется, он один.

   - Впрочем, я отвлёкся, - лицо редактора вдруг поскучнело, - как раз хотел пригласить вас, Дмитрий Юрьевич, к себе. Есть серьёзный разговор.

   Переход от покровительственного тона к сухому официальному языку ничего хорошего не обещал.

   "Не суетимся. Улыбаемся. Вот идёт по коридору старшая машинистка, игриво машет рукой, старая перечница! Так. Улыбаемся и машем в ответ. Какого рожна ему от меня потребовалось? Всё чисто. Связник добрался нормально. При передаче нас никто не видел. Улыбаемся и машем".

   - Присаживайтесь, Дмитрий Юрьевич, - начал "главный", когда они оказались в его кабинете. За закрытой дверью, так сказать. - Чай, кофе?

   - Благодарю вас. Пожалуй, кофе, - Дмитрий уселся на свободный стул. - Никак не привыкну к тем опилкам, какие здесь за чай выдают. Простите, великодушно.

   Редактор повел бровью, но ничего не сказал, нажал кнопку звонка и "вежливо" приказал вошедшей секретарше:

   - Два кофе, будьте любезны.

   И внимательно посмотрел на Дмитрия:

   - Дмитрий Юрьевич, вы ведь знакомы с полковником Зайцовым?

   - Что вы, Василий Васильевич, Господь миловал, - поднял в протестующем жесте руку Дмитрий. - Лучше уж, как говориться, они к нам, чем мы к

Ним

. Хотя хрен редьки не слаще, извините за прямоту.

   - Так мне господин полковник и намекал, - кивнул Орехов, - мол, Вощинин меня чуть ли не за Малюту Скуратова, не к ночи будь помянут, держит, знакомства чурается. За версту, да дальней дорогою обходит. Потому и поручил переговорить с вами мне, вашему непосредственному начальнику, так сказать...

   Внутри Дмитрия всё замерло. Показалось, будто часть его нутряного естества оборвалась и скользит куда-то вниз, словно ледянки с горы в детстве, а впереди - полынья парит разверстым зевом. Сил нет, даже зажмуриться.

   "Так. Выпрямимся ещё больше, подбородок вверх, губы подожмём. Самую мерзкую гримасу оскорблённой полковником Зайцовым невинности изобразим".

   - Василий Васильевич. Господин капитан. Я не понимаю. Если есть какие-то сомнения в эффективности моей работы или преданности общему Делу... - Дмитрий так нажимал на голос, что тот ожидаемо дрогнул. Чрезвычайно драматически, надо отметить, и крайне уместно.

   А внутри Орехова, поначалу благостно взиравшего на начинающуюся истерику, будто пружина развернулась.

   - Встать! - гаркнул он совершенно по-строевому. - Смирно! Господин юнкер, извольте вести себя как русский солдат перед офицером, а не как венсенская блядь перед клиентом!

   И уже совершенно иным тоном с лёгкой долей сарказма, вполголоса добавил, обращаясь, будто не к вскочившему по стойке "смирно" Дмитрию, а к некоему третьему собеседнику: - "Дома мы не можем, дома нас тошнит..."