Крылатая сотня. Сборник рассказов

— Я ехал на верхней полке — сидел, грустил об ушедшем счастье,

Практически не держали меня ни ноги, ни тормоза —

Когда, будто взрыв гранаты, возник за окном белоснежный ястреб…

Где-то неподалёку от маленькой станции Амазар.

И я перестал грустить и гадать, куда увезёт кривая!

На скользкие провода, накренившись, выкатилась луна,

Когда параллельным курсом — не обгоняя, не отставая —

Летел амазарский ястреб, белея в сумерках у окна!

Я верю: ищущий обрящет!

Не просто верю — я знаю наверняка…

Возьми мой адрес, пиши мне чаще,

Смешная девочка с маяка…

Возьми мой адрес, пиши мне чаще,

Смешная девочка с маяка…

Ра-та-та-та! — сказала гитара, и я вздохнула, кладя голову на плечо Светки. Вот сейчас…

— Лишь маховое перо в приоконном ветре дрожало еле…

Дрожало — почти вплотную к моим слипающимся глазам!

И я, засыпая, слышал: "Мели, Емеля — твоя неделя!

Ты сделай свою работу, парень — дальше я справлюсь сам…"

И верю я в эту смесь иллюзии, снов и были —

Что, в клочья порвав экраны, чернее сажи и чёрта злей,

Лихой паровоз Люмьеров ворвался в зал и пошёл навылет,

Разбрызгивая по стенам месьёв, мадамов и мамзелей!

И припев поддержали голоса ещё нескольких мальчишек:

— Я верю: ищущий обрящет!

Не просто верю — я знаю наверняка…

Возьми мой адрес, пиши мне чаще,

Смешная девочка с маяка…

Возьми мой адрес, пиши мне чаще,

Смешная девочка с маяка…

— А тот, кто тебе поможет, уже проявляется — видишь, парень?

Почти что реален, пусть чёрно-белый, но — как живой!

С матом и песняками, подобно гоплиту у Марафона,

Несётся он вниз по склону, вращая оглоблей над головой…

Сейчас… сейчас… Я подняла голову и смотрела на Тимку, не отрываясь.

— А свиньи летят в Австралию — свиньи гордятся собою, что ты!

В планах — машина, вилла, яхта, случка и опорос…

Свиньи летят в Австралию — свинонесущие самолёты,

Рыгая от содержимого, отрываются от полос.

Ну… яхта, конечно — плюс-минус… Свинья рождается старой!

Мечты у неё свиные, вся прошлая жизнь её — попсня!

А вслед, расправляя крылья, взлетает ястреб из Амазара!..

…Я сделал свою работу. Дальше он справится без меня.

А припев теперь пели вообще все.

— Я верю: ищущий обрящет!

Не просто верю — я знаю наверняка…

Возьми мой адрес, пиши мне чаще,

Смешная девочка с маяка…

Возьми мой адрес, пиши мне чаще,

Смешная девочка с маяка…

"Я верю: ищущий обрящет!", — повторила я и перекрестилась. Конечно, это не молитва. Но кто сказал, что молитвы — это то, чем учат в церкви? Я вспомнила крестик Кольки — каменный, неровный, который он нашёл на взлётке. Что же, он был не настоящий, потому что его не освятили в церкви? Чушь…

Я хотела ещё подумать о Кольке. Но не успела.

— Ребята! — крикнул, появляясь на пороге, Колькин брат Сашка — ну, Кольки Радько, нашего командира — как всегда, резкий и непредсказуемый. — Ребята, пленные!

На него посмотрели, как на сумасшедшего. Ну пленные, чего орать, да ещё с таким чокнутым лицом? Но Сашка и правда заорал — ещё громче:

— Да ребята же! Американцы пленные!..

…Их было много. Наверное, не меньше сотни, и они шли во всю дорогу, без строя, под охраной верховых терцев. Мы, как высыпали из кунга, так и замерли толпой, дыша друг другу в затылки и недоумённо глядя на происходящее.

И не мы одни. Наши повыскакивали кто откуда — и замирали у дороги, натыкаясь на невидимую стеночку.

Я смотрела жадно, так жадно, как пьют в жару холодную воду. Смотрела и не могла "напиться".

Они были рослые, могучие, намного здоровей большинства наших казаков. Даже молодые совсем — накачанные. Но форма без ремней, снаряжения и оружия казалась какой-то мешковатой. Да и сами они шли тяжело, загребая здоровенными ботинками пыльную дорогу, не поднимая глаз — редко-редко кто осмеливался вскинуть голову, да и у тех я видела на лицах только отчётливый, неприкрытый страх. И мне не верилось… не верилось, что вот именно эти люди, именно они бомбили, убивали, жгли нас походя, как мы морим тараканов или мух — чтобы не мешали под руками… Скольких наших они убили? Я различила несколько оливковых комбинезонов лётчиков. Сколько домов они сожгли? Может быть, тут, в этой молчаливой, устало шаркающей ногами колонне, были те, из-за кого в нашу станицу пришли почти сто похоронок? Я металась взглядом, словно можно было прочесть на их опущенных лицах какие-то следы, знаки, указатели злодейства. Но видела только страх и усталость.

И пожилой терский урядник, приостановив рядом с нами белого коня, усмехнулся и бросил, кивнув в сторону пленных и закуривая трофейную сигарету:

— Не всё волку брать — берут и волка. Так-то, летунки вы наши родные… — и тронул круп коня нагайкой, унёсся в голову колонны.

А колонна шаркала, шаркала… И я вдруг ощутила странное желание — чтобы они ушли. Нет, не чтобы их отдали мне и я их убила (как я мечтала много раз, когда уже не оставалось сил плакать в подушку). Нет, понимаете, нет.

Чтобы они поскорее ушли. И чтобы я про них забыла.

Чтобы все про них забыли. Как забывают дурной сон, которому никогда не сбыться.

Не было ненависти. Были гадливость и презрение.

По-моему, то же самое ощущали все, кто стоял вдоль той дороги. Пленные шли сквозь молчание, как сквозь строй.

Колонна уже почти прошла, когда вдруг заплакал Димка.

Мы все сразу повернулись к нему — почти с испугом, что это он?! А он плакал и смеялся, это было странно и даже страшновато. Слёзы текли у него по щекам, в улыбающийся рот, и он смазывал их кубанкой.

— Карта… помните… карта… — бормотал он, всхлипывая и глядя на нас мокрыми счастливыми глазами. — Ну… карта же!!!

И тут я вспомнила. Как ещё в начале лета к нам в станицу опустились листовки — то ли с самолёта, то ли занесло ветром от разорвавшегося агитснаряда… Там была карта Кубани. Аккуратная, с названиями на английском и ярко расчерченными цветными "зонами ответственности". Что туркам, что американцам, что грузинам, что румынам… Тщательная цветная нарезка, на которой нам, русским, не оставалось места. Мы не столько ужаснулись, сколько возмутились: да как же так?! Вот же наша станица! Вот Ставрополь! Взяли они их?! Не взяли! Так по какому праву они раскрашивают нашу землю в свои цвета, пишут свои названия — вон, вместо Ставрополя — какая-то Аллахкала! Как они посмели?!

И вот они шли мимо нас — пленные мимо наступающих. И я подумала, что мы не будем раскрашивать их карты и отбирать их землю. Никогда Вашингтон не будет каким-нибудь Новым Ивановском. Зачем? Нам не нужна их земля. Я не хочу сжечь их семьи в отместку за наших детей и женщин. Даже сейчас — я не хочу.

Пусть их не будет на нашей земле. И всё.

А Димка плакал и твердил:

— Карта… взяли, да, взяли?!. Вот вам… карта… взяли!..

Колонна прошла. И я вздохнула с облегчением. Как будто очистился воздух.

Честное слово. И мне кажется, Коля меня бы понял.

* * *

Я наклонилась. Прямо под крыльями — рукой подать, рядом! — шли, переваливаясь в поднятых ими же волнах, ракетные катера нового Черноморского Флота. Много, не меньше дюжины. Было так близко, что я различала стежки на синих Андреевских крестах, которые бились на ветру так яростно, что казались неподвижными. Мне вспомнилось слышанное недавно на флотской радиоволне, когда объявили, что катерники потопили турецкую эскадру — семь вымпелов — на траверзе Севастополя.

— Если в трюмах вода,

И по правому траверзу скалится враг,

Если рвётся душа

Из пробитой груди, словно пар из котлов —

Всё равно никогда

Белым флагом не станет Андреевский флаг!