Крылатая сотня. Сборник рассказов

— Что случилось?! — крикнул я.

— Горим, Колька! — ответил Витька.

У нас горел нос. Те самые чёртовы бутылки, будь они неладны! Но это было ещё не всё. Я увидел, что оба колена у Витьки раздроблены — кровь текла буквально ручьями через пятнистую ткань.

В нас попали. И попали здорово — попали именно тогда, когда аппарат потерял управление от удара взрывной волной третьего резервуара, сдетонировавшего от двух первых.

— Витька, я сейчас! — я начал отстёгивать ремни, чтобы перелезть к нему. Но тут же сообразил, что уже поздно. Аппарат не потушить. Вниз летели тягучие огненные струи, как будто мы напоследок решили отбомбиться.

Напоследок.

Да и сам Витька, в сущности, уже горел… Он развернул машину, и она тяжело, но уверенно снизилась почти к дороге и помчалась обратно. Я не совсем понимал, что хочет мой пилот.

— Прыгай! — крикнул Витька, поворачивая ко мне голову. — Прыгай, Колька! Лезь на крыло и прыгай вниз!

— Я тебя не брошу! — прижав к плечу РПК, я дал очередь по мелькающим внизу транспортёрам. Языки огня, отрываясь и бледнея, лизнули мне сапоги, я выпустил оружие, хлопками затушил штанины. — Прыгаем вместе!

— Нет! — крикнул он. — Вон, видишь?!

И я увидел.

От уцелевших трёх резервуаров в разные стороны разбегались, спотыкаясь и падая, солдаты. Не все — несколько человек спешно наводили стволы швейцарских ЗУшек — отличных аппаратов…

Я увидел и понял, куда Витька направляет "блюз".

— Колька, прыгай, уйдёшь, сумеешь! — крикнул Витька. Огонь лизал ему лицо и руки. — Колька, прыгай!

— Нет, — ответил я, перетаскивая на колени две гранаты из ящика.

— Дурак! — крикнул Витька, пикируя к самой земле. Очереди шли где-то над нами… Мелькнуло смуглое усатое лицо, в глазах — мутный ужас, рот перекошен.

Первая "колбаса" выросла и закрыла собой весь мир.

— Иду, пап-ка-а!!! — услышал я ликующий крик Витьки — из того комка пламени, в который превратился уже весь нос "блюза".

Больно не было.

Совсем.

Александр Розенбаум

КАМИКАДЗЕ

Я по совести указу

Записался в камикадзе.

С полной бомбовой загрузкой лечу.

В баках топлива — до цели,

Ну, а цель, она в прицеле,

И я взять ее сегодня хочу.

Рвутся нервы на пределе —

Погибать — так за идею.

И вхожу я в свой последний вираж.

А те, которые на цели,

Глядя ввысь, оцепенели,

Знают, чем грозит им мой пилотаж!

Парашют оставлен дома,

На траве аэродрома.

Даже если захочу — не свернуть.

Облака перевернулись,

И на лбу все жилы вздулись,

И сдавило перегрузками грудь.

От снарядов в небе тесно,

Я пикирую отвесно,

Исключительно красиво иду.

Три секунды мне осталось,

И не жаль, что жил так мало,

Зацветут мои деревья в саду!

Не добраться им до порта,

Вот и все. Касаюсь борта,

И в расширенных зрачках отражен

Весь мой долгий путь до цели,

Той, которая в прицеле.

Мне взрываться за других есть резон!

Есть резон своим полетом

Вынуть душу из кого-то,

И в кого-то свою душу вложить.

Есть резон дойти до цели,

Той, которая в прицеле,

Потому что остальным надо жить!

7. СЛОВО "ЧЕСТЬ"

Вставай, страна огромная!

Вставай на смертный бой!

"Апач" сбили мальчишки — Макс Дижонов и Жорка Тезиев. Но "завели" вертушку мы, как и было задумано — метались, култыхались, как курица без головы — и амерос купился, погнал нас обратно к своим. Типа в плен. Последнее время они не наглеют, вышел запас наглёжа, но как на такое не повестись? Мы, кое-как ковыляя, вышли точно на приметную скалу, где пацаны и всадили в винт и кабину две гранаты из снятых со своего "Олежки" РПГ-2.

"Апач" сундуком грохнулся на дно карьера. Я, когда увидела это, чуть не выскочила из машины. Особенно было здорово, что РПГ сняли с "Олежки". Как будто мой брат всё ещё воюет…

И Колька воюет. Наш со Светкой "блюз" — новенький — я так и назвала "Николай Реузов". Светка была не против, хотя у неё тоже погиб отец…

Летал у нас и "Виктор Барбашов" — на нём были Тошка Задрыга и Витька Тимко. И вторая девчонка была — точнее, уже, так сказать, девушка, сестра Ваньки Тимкина, Женька, стала фельдшером в сотне. Девчонка-казак!!! Впрочем, с нами было ещё круче… А вот ни Андрюшка, ни Женька в сотню не вернулись — оба стали инвалидами. Женька ещё ничего, а Андрей сам почти не может ходить. Выйдёт из дома, пройдёт сто метров — и задыхается… И нам прислали ещё одного "грифа" — на него наконец-то пробился наш красавчик Димка Опришко, а его место в мастерских занял парень из иногородних, но повёрстанный…

…Сейчас я оттаяла и даже стала смеяться. Кстати, первый-то раз я засмеялась, когда попала двумя гранатами точно в "абрамс", и он — уже когда мы пролетели и врубили движок, уходя — взорвался так, что башня полетела вверх, вращаясь, как тарелочка, метров на двадцать, наверное. А до этого я ходила чёрная. Даже мама Кольки пришла в себя быстрее — может быть, потому что вокруг неё были дети, и этот мелкий, Дениска, от неё почти не отходил. А у нас в семье никого не осталось. Бабы. Две сердцем больные и одна на голову, как сказал Шевырёв, когда я всё-таки добилась своего — зачисления в лётный состав. Я и внимания не обратила, хотя раньше не спустила бы такого даже атаману. Всё равно, ведь Кольки больше не было.

Мы долго не знали, что с ним случилось. А потом в станицу пришла целая толпа народу из-за линии — вооружённые абхазы, несколько грузин и курдов, трое немцев — бывших наёмников ООН, а с ними — человек двести детей разного возраста, которых эти гады-ООНовцы держали в одном из лагерей под Краснодаром и хотели продать, но они сбежали во время какого-то налёта. Вот все они видели, как погиб "Ставрик".

Витька с Колькой загорелись. И врезались в цистерну с бензином. Ахнуло так, что… в общем, ясно. Я видела такие вещи. Потом уже, но видела.

Вообще девчонкам в окружении мальчишек живётся не так уж плохо. Если исключить разные подначки (почти все с сексуальным подтекстом, ну сдвинутые они в этом возрасте на сексе, больные просто!), то — даже очень здорово. Нас бы, наверное, и летать-то не пускали, записывали бы нам свои вылеты, если бы мы сами не рвались в бой.

Начинался сентябрь, жаркий и ветреный, и мы базировались уже не на станицу, а на автопоезд, таскавший наши планеры то туда, то сюда вместе с топливом, боеприпасами, жилыми кунгами… Бои шли на территории Карачаево-Черкесии, и бои такие, что летние дела казались так — игра в войну… Даже ночью всё горело и ухало. Навстречу нам прорывались армяне и абхазы, с фланга шли осетины, а где-то за горами за долами били турок восставшие курды… Говорят, на Северном фронте, где наши освободили Астрахань и соединились с наступавшими от Оренбурга 4-й и 12-й армиями РНВ, было ещё круче, но мне не верилось. Куда уж.

Никто уже давно не совершал подвигов. Мы просто воевали — и сильно удивлялись,

даже злились, когда какой-нибудь репортёр, заблудившийся во времени, по привычке

начинал нас расписывать, как "героев": делать, что ли, нечего?! Кстати, Борька Коломищев с Колькой Белозеровым и правда получили "героев" — они в конце августа уничтожили штаб Южной группы противника, одних генералов накрылось восемь, причём трое — ядрёные, американские; мальчишки забросили гранаты чуть ли не в окна…

…Мы со Светкой задирали ноги на ящики из-под американских пайков и хохотали. Мальчишки — Макс и Жорка — расписывали, как накрылся "апач", перемежая свою речь диким матом. Остальные тоже ржали, как кони. Тимка дёргал струны гитары. Дёргал-дёргал со странной улыбкой, а потом врезал одну из наших любимых яростных песен — про Амазарского Ястреба… И все сразу стихли, только Тимка напористо говорил слова: