Боярская честь

Далеко за полдень объявили привал. Коням ослабили подпруги, сами погрызли сухарей. И — снова в путь.

Нам в хвосте колонны было легче, передние конями пробивали дорогу. Хотя снега было не так много — чуть пониже колена, кони уставали.

Начало смеркаться. По моим прикидкам, прошли мы сегодня немного — вёрст двадцать пять-тридцать. Дружинники споро стали ломать ветки кустов, соорудили себе небольшие шалаши, побросали в них конские войлочные потники. Получилось быстро, и вышло хоть какое-то укрытие от ветра. Правда, после таких ночёвок пахло от всех терпким конским потом.

За неделю движения мы дошли до места, обрастая по дороге всё новыми и новыми отрядами местных бояр. Числом никак не менее тысячи, а то и более теперь была колонна.

Показался Псков.

Мы встали недалеко от города, разбили лагерь, бояре — из тех, кто побогаче и породовитее, разбили небольшие шатры. Везде загорелись костры, каждая дружина варила себе кулеш — нечто вроде каши с мясом, туда же для сытости бросали сало. Хлеба не было, а и был бы — замёрз бы по дороге, потому грызли сухари, и хруст стоял над лагерем — как будто множество людей шли по снежному насту. Занятно!

Ко мне подошёл новый знакомец — боярин Тучков.

— Ну как ты тут устроился?

— Холопы делали себе шалаши из веток — сделали и мне.

— Ты откуда в наших краях появился, что-то я тебя раньше не видел.

— Да вологодский я. Отец — боярин, Игнат Михайлов из деревни Ярцево. Пожар был в усадьбе, мои все в том пожаре погибли. Меня воспитывал дядька в Рязани. Как постарше стал, на отчую землю вернулся.

— Вот оно как! А я думаю — откель новый боярин взялся? Ты раньше-то в набеги с дружиной хаживал?

— Нет, с дружиной не доводилось. Пластуном я был в княжеской сотне.

— Ух ты, — удивился Никита. — Чего же без щита на войну идёшь?

— Не привыкши я ко щиту, тяжесть. Пластунам он только помеха.

— А сабли чего две? Из плохой стали, что ли? Если боишься, что сломается, лучше до боя замени.

Вот прицепился.

— Нормальные сабли, одна из Дамаска, другая — испанская.

— Дай поглядеть.

Я протянул ему одну, потом другую саблю. Никита вытащил сабли из ножен, осмотрел, сделал несколько взмахов.

— И сколько же стоят?

Я назвал цену, и Никита присвистнул.

— Изрядно. Ты вот что, коли непонятно что будет — спрашивай. Я тут недалеко. — Он указал рукою направление. — Мы и в бою будем по соседству. Завсегда так было — вологодские вместе, так же и ярославские и тверские стоят. Ну, бывай здоров. Лошадям снег не давай — топи его в вёдрах и давай воду, подогретую слегка.

— Знаю, спасибо.

Никита ушёл.

Мы завалились спать — за переход все утомились. Над лагерем стоял дружный мужской храп, и только дозорные глядели во все глаза, хотя рядом с городом враг не осмелился бы появиться.

Выспался я прекрасно. Конский потник грел снизу, со снега, полушубок — сверху, на ногах — тёплые сапоги, подбитые мехом. Мои ратники были одеты также.

Стояли мы лагерем у Пскова два дня, затем двинулись на юг, на полуденную сторону. Не к Смоленску ли двинул войска воевода? Нет, не доходя Смоленска, мы свернули на запад, на закатную сторону. И здесь нам было суждено принять первый бой.

По лесной дороге навстречу русским выезжали литвины. Встреча была для обеих сторон неожиданной. К тому же встречный бой без подготовки — самый страшный, самый кровопролитный. Русские рати шли по дороге и, только-только завидев врага, стали растекаться по сторонам, чтобы выстроиться в линию для атаки.

Литвины тоже оказались в трудном положении — часть их войск ещё была на лесной дороге и даже не могла развернуться для боя.

Сшиблись! Многие не успели в спешке достать копья из петель, лишь выхватили сабли. Скорость у конницы с обеих сторон была низкой, на поле — много снега. Отсутствовало главное преимущество конницы — скорость, таранный удар. Бой превратился в свалку, не было левого и правого крыла, дрался только центр, где находились родовитые бояре, часто уже староватые для таких битв. Мы же, стоявшие в хвосте колонны, лишь слышали шум битвы и издали наблюдали нечто непонятное.

Я решился, привстал на стременах.

— Мои, за мной!

Свернул коня с укатанной дороги вправо, на снежную целину. Обернулся — мой призыв мои боевые холопы услышали и поняли правильно, направились за мной. И тем более странно было видеть, как за мной свернул Никита Тучков со своими ратниками. Он хлестнул коня, догнал меня.

— Ты что, струсил?

— В обход иду, хочу ударить справа.

— Тогда мы с тобой.

Мы обогнули по дуге кипящую сечу. Я поставил своих в ряд, остановил рвавшегося вперёд Никиту:

— Не лезь вперёд, попадёшь под картечь! Вместе ударим!

— Целься, пли!

Дружно грохнули мушкеты. В стане врагов попадали убитые и раненые, но и нас заметили.

— Убрать мушкеты! Сабли наголо!

Мои убрали мушкеты в кожаные чехлы, которые я специально заказывал, — за образец взял чехол для винчестеров из ковбойских фильмов. Все выхватили сабли, начали разгонять коней.

Никита скакал рядом, его ратники развернулись слева от него. Мы врубились в конный строй литвинов, которые после выстрелов развернули коней в нашу сторону. Разогнаться они не успевали, тем более — им мешали свои же воины, убитые картечью, и лошади.

Сшибка была страшной. В обеих руках я держал по сабле и работал ими во всю силу, как учил меня Сартак. Удар влево, отбив справа, пригнулся, кольнул саблей сам.

Мои дружинники завязли справа в схватке, боярин Никита держался слева от меня, и хотя бы с этой стороны не приходилось ожидать удара.

На меня насел здоровый русин — так называли русскоговорящих подданных княжества Литовского.

— Что, москаль! Землицы захотелось? — заорал он.

Сабля у него была непривычной — широкой, немного длиннее обычной. Был он в рубашке, меховом жилете — тулуп, вероятно, успел сбросить перед боем. Удары наносил жёсткие, сильные — приходилось подставлять обе сабли.

Пока мне удавалось только защищаться, но я выжидал удобный момент — ведь должен противник выдохнуться, устать? Ничего подобного — русин работал своей саблей, как паровая молотилка. Удары следовали один за другим, только искры летели.

Выручил Федька-заноза. Увидев, что на меня наседает противник, он пробился и рубанул русина — достал только по левой руке, но русин отвлёкся на мгновенье, и мне этого хватило — я всадил ему саблю в грудь, а второй ударил в шею. Русин упал на коня.

— Держись, боярин! Мы рядом!

Я увидел, как на Тучкова налетел литвин, одетый в полудоспех — грудь закрывал панцирь, плечи и руки — в броне, на голове — шлем с бармицей. Такого саблей не взять — только если ударить по ногам.

Я перехватил саблю из правой руки в левую, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в литвина. Пуля попала в зерцало доспеха, не пробила его, расплескавшись свинцом о сталь, но вмятину сделала с кулак. От удара литвина просто вынесло из седла, и он рухнул под копыта коней.

Тучков обернулся ко мне, махнул в приветствии рукой. В это время со стороны литвинов заревела труба, и они стали отступать. Мы их не преследовали.

С обеих сторон были большие потери, поле боя густо усеяно павшими, кое-где видны и конские туши.

Мы собрались у дороги, оставив рядом с полем боя лишь небольшой заслон.

— Боярам — в голову колонны! — раздался клич.

Мы поскакали вперёд, рядом оказался Тучков.

— Спасибо, земляк. Ловко ты его осадил из пистоля. Я уж и не знал, как к нему подступиться: весь в железе — что с ним сделаешь сабелькой?

— Пистолет надо иметь на такой случай, Никита.

— Не люблю я это дело — мешкотно, да и побаиваюсь, если честно.

Мы подскакали к голове колонны. Там собрали импровизированный совет бояр.

— Все бояре собрались?

— Все, — нестройно ответили мы.

Боярин Плещеев обвёл глазами наши ряды.

— Что-то я не всех вижу. Кто видел Анкудинова? Где Морозов, Ляцкий? В дружинах потери большие?