Господа Магильеры (СИ)

Виттерштейн, забыв про глашатая-мертвеца, уставился на неподвижного тоттмейстера. Тот скорчился на своем месте – зубы стиснуты, веки дрожат, подбородок залит сочащейся изо рта кровью.

- Что за вздор вы несете? – спросил Виттерштейн. Повода для тревоги не было, но все же он ощущал что-то холодное и тяжелое, медленно спускающееся по пищеводу – словно пулю проглотил.

- Слуги всегда уходят вслед за хозяином. Этот обычай заведен с древнейших времен. Справедлив он и сейчас. Мертвые слуги уходят за своим повелителем.

- Мне нет дела до ваших слуг!

- Боюсь, что есть, господин лебенсмейстер. Так получилось, что вы сами поступили ко мне в услужение.

Нервный смех едва не разорвал Виттерштейну гортань. Все его тело, уставшее, старое, грязное, задрожало от этого смеха, колючей судорогой прошедшегося по нему.

- Я пока, слава Богу, не имею чести принадлежать к вашей гнилой гвардии!

- Вы вступили в нее, сами того не заметив. Немудрено. Здесь не зачитывают присягу и не произносят клятв. Здесь нет красивых ритуалов. Все происходит очень… обычно.

- Я жив, - сказал Виттерштейн с усмешкой, и почувствовал на губах ее неожиданно кислый привкус, - Вы слуга смерти, но в вопросах жизни не старайтесь спорить с лебенсмейстером.

- Вы мертвы, - прошелестели губы покойника, - Просто не осознали этого. В этом нет ничего удивительного. Многие новобранцы Чумного Легиона принимают факт своей смерти с большим опозданием. Вполне естественная реакция.

- Значит, я умер, и сам того не заметил? Когда же это случилось?

- Не так давно. Помните, как английский снаряд накрыл блиндаж?..

- Разумеется, помню, черт возьми! Но я-то выжил!

- На вашем месте я не был бы в этом столь уверен, - в мертвых глазах зажглось откровенное злорадство, - Вам не показалось странным, что из всех людей, что находились в лазарете, уцелели лишь вы? Не слишком ли подозрительно подобное чудо?

- Я потерял сознание, но остался цел, как видите! Прекратите нести этот вздор! Послушайте доброго совета, подумайте о своей собственной душе, пока… пока есть время. Его у вас осталось совсем немного.

- Вы мертвы, господин лебенсмейстер. Мертвы, как солдаты вокруг вас. И только инстинкт самосохранения рефлекторно мешает вам принять это. Вы слишком боитесь смерти, чтоб принять ее так просто.

Этот проклятый тоттмейстер издевался над ним. Поняв, что угрозами ему жизнь не спасти, смертоед попросту решил отравить его душу. Трата времени. И все-таки Виттерштейн ощутил какое-то мимолетное неудобство сродни тому, что бывает, если случайно удариться об угол стола. Не боль, а некоторое саднящее чувство, причиняющее беспокойство без видимых причин.

- Мое тело в полном порядке, - сказал Виттерштейн, - Я пока еще в здравом уме и способен отличать живого от мертвеца. Поверьте, и тех и других я повидал достаточно. Но, если вдруг мой опыт меня обманывает, не назовете ли причину моей смерти?

- Вы задохнулись, - спокойно сказал мертвец, не спуская с него тусклых глаз, - Камень ударил вас по голове, вы потеряли сознание и упали, а потом вас засыпало землей. Многие так гибнут. Вы умерли, не приходя в сознание. И были мертвы до тех пор, пока я не протянул вам руку. Но как только связь между нами окажется нарушена, вы отправитесь следом за мной, уж не знаю, куда именно. В те края, куда отправились ваши предыдущие пациенты.

- Вы идиот! – рявкнул Виттерштейн в лицо мертвецу, - Я жив! Я дышу!

Он прижал ладони к грудной клетке и ощутил ее резкие учащенные движения. Легкие, без сомнения, работали. Это успокоило его.

- О, так всегда происходит. Вы будете дышать еще несколько дней. Глупая привычка тела, из числа тех, от которых так сложно избавиться. Ваше тело еще не поняло, что может обходиться без воздуха. Жизнь – мастер обмана, господин лебенсмейстер, мы с вами уже говорили об этом. Вы будете лгать себе вновь и вновь, лишь бы сохранить уверенность в том, что живы. Знаете, у меня были подчиненные, которые дышали еще полтора года после того, как я призвал их в Чумной Легион. Пытались обмануть сами себя. Жизнь – удивительно упрямая и лживая вещь.

- Сердцебиение! Я чувствую свой пульс!

Мертвец покачал головой. Движение получилось неловким, как у паралитика.

- Пульса нет. Он лишь чудится вам. Ваш разум пытается возвести защитный рубеж вокруг того, что вас безмерно пугает. Он воздвигает бункера и огневые позиции, роет траншеи и укрытия, расставляет минные поля и проволочные заграждения. И чем сильнее страх, тем сложнее увидеть за ним истину. Вы мертвы, господин лебенсмейстер. И вы принадлежите мне. Но вы до дрожи боитесь признаться себе в этом.

Безумец. Этот тоттмейстер попросту рехнулся. Они все безумны, эти проклятые трупные крысы. Объявить его, Ульриха Виттерштейна, мертвецом! Это ли не безумие?.. «Я жив, - подумал Виттерштейн, борясь с желанием запустить руку под ткань и проверить температуру тела, - Разумеется, жив. Устал, как каторжник, ранен, опустошен, но более чем жив».

- Значит, я ваш слуга? – спросил он холодно у тоттмейстера.

- Да. Поступили в пожизненное услужение.

- Тогда отчего вы уговариваете меня помочь вам? Прикажите! Управляйте мной, как вы управляли своими мертвыми болванчиками! Заставьте меня исцелить вас! В чем же затруднение? Ну же!

- Даже мои возможности ограничены. Я ничего не смыслю в лебенсмейстерском искусстве. Я могу управлять телами, как куклами, но их магильерский дар остается их собственностью. Если бы я поднял фойрмейстера, то не смог бы воспламенить и клочок ваты.

- Хорошо, допустим. Тогда попытайтесь просто отдать мне приказ. Заставьте маршировать. Или крутиться кувырком. Это же в ваших силах?

- Было бы в моих. В другой…. ситуации. Управление мертвецом отнимает порядочно сил. А их сейчас у меня и нет. По правде говоря, я даже удивлен, отчего все еще остаюсь в сознании.

- Ну разумеется! Значит, вы бессильны что-либо доказать?

- Доказательство, которое вы хотите получить, существует, - неожиданно отчетливо произнес умирающий тоттмейстер чужими губами, - Но только получите вы его слишком поздно. На его осмысление у вас будет всего несколько секунд. Это случится в тот момент, когда у меня остановится сердце и вы вдруг с ужасом почувствуете, как ваша душа отделяется от тела. Это будет исчерпывающее, окончательное доказательство, такое невозможно оспорить. Хотите подождать еще немного, чтоб получить его?

- Вы лжете мне, как лгут все смертоеды! – крикнул Виттерштейн, чувствуя, как заходится в груди сердце. Измотанным двигателем оно гудело и содрогалось, наполняя виски тревожной пульсацией. Живое, бьющееся сердце, каждую мельчайшую мышцу которого Виттерштейн знал в совершенстве. Предсердия, околосердечная сумка… Как они на латыни?.. Все вдруг вылетело из головы.

Мертвый солдат зашатался и, прижавшись к стене, стал медленно опускаться. Губы его едва шевелились.

- Очень скоро вы узнаете, ложь ли это. Возможно, уже через несколько минут. Мне, кажется, осталось немного.

- Я не буду помогать вам. Я не мертвец!

- Вы не знаете этого. А когда узнаете наверняка, когда получите неопровержимые доказательства, будет уже слишком поздно.

- Я жив! – крикнул Виттерштейн, наклоняясь над оседающим мертвецом, - Жив! Жив!

- Вы врач, - тот попытался улыбнуться, но лицевые мышцы уже почти не повиновались, - Но врач не может лечить сам себя, в этом случае он не будет объективен. Вот и вы не можете взвесить факты, вы сбиты с толку, напуганы и приблизились к панике. Сомнения – величайший яд, куда сильнее иприта… Вы чувствуете, как страх проникает в вас, господин лебенсмейстер? Как он сворачивается внутри колючей проволокой, как отравляет вас, как лишает ясности мысли? Я знаю, о чем говорю.

Губы мертвеца шевелились все слабее и слабее. Он лежал у стены, беспомощный, глядящий пустым взглядом в потолок. Виттерштейну пришлось сесть возле него, чтоб расслышать последние слова.

- Вы обречены на муку неизвестности, господин лебенсмейстер… У вас есть выбор, но вы не знаете, как им воспользоваться. Мертвы вы? Или живы? Теперь вы и сами не знаете этого. Вы заблудились в своих внутренних страхах. Вы боитесь оказаться мертвецом, но вместе с тем вы допускаете это, и оттого боитесь еще сильнее. Я ничего не смогу вам доказать. Вам придется решать самому. Верить смертоеду или нет. Спасать его – или бросить умирать. И вам самому придется встретить последствия вашего выбора. Подумайте об этом.