Александр III - богатырь на русском троне

Манифест, выражая мысли монарха, сочинил Победоносцев. Он сам, гордясь, рассказывал Александру, как после чтения манифеста «многие отворачивались и не подавали ему руки». В самом названии манифеста была заложена программа будущего царствования.

Напомнив верноподданным, что «Богу, в неисповедимых судьбах Его, благоугодно было завершить славное царствование Возлюбленного Родителя Нашего мученической кончиной, а на Нас возложить Священный долг Самодержавного Правления», государь сообщал, что «посреди великой Нашей скорби Глас Божий повелевает Нам стать бодро на дело Правления в уповании на Божественный Промысел с верою в силу и истину Самодержавной Власти, которую Мы призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений».

Шутники немедленно окрестили царский манифест «ананасным» — при распевном церковном чтении с амвона из неизящного оборота «а на Нас возложить Священный долг» неудержимо выпирал досадный никчемушный «ананас». Дело было, однако, вовсе не шуточное. Манифест стал решительным, ясным и недвусмысленным ответом разом нескольким партиям, обнаруживающим «поползновения» на самодержавность власти, и прежде всего страшной «Народной воле».

Лорис-Меликов, Милютин и Абаза немедленно покинули свои министерские посты.

Новый царь, любивший допетровскую старину, охотно прислушивался к голосам тех, кого он считал «истинно-русскими» людьми, — в частности, издателя журнала «Гражданин» М. Н. Каткова. Этого реакционного публициста считали столь влиятельным, что английский посол почти не в шутку запрашивал свое начальство, при ком ему полезнее аккредитоваться: при МИДе или при Каткове.

Однако политическую линию формировал обер-прокурор Синода К. П. Победоносцев, человек осторожный до мнительности. Но доверия в обществе к Константину Петровичу не было. «Это опасный человек, мелочный и завистливый, лицемер, скрывающий свою игру, дабы его никогда не обвинили в неудаче», — писала в своем дневнике генеральша Богданович.

На первое время усилиями Победоносцева программа нового царствования свелась к «патриотическому здравомыслию», проводимые меры заимствовались из разных почвеннических программ в той степени, в какой их проведение не требовало резких поворотов и не грозило непредсказуемыми последствиями.

Появились и новые лица, влияние которых росло. Среди них его новый министр внутренних дел граф Н. П. Игнатьев, в прошлом посол России в Турции.

В этой фазе Александр, по-видимому, больше опирался на славянофильские тенденции, которые представлял в первую очередь Игнатьев. С ним Александр разделял глубокую антипатию к бюрократии и ее роли в жизни русского государства. Ему претила бесконечная бумажная волокита, создание девятого вала справок, отписок и выписок. Подобно своему деду Николаю I он, «самодержец всероссийский, часто замечает, что он вовсе не так всесилен, как говорят, и с удивлением, в котором он боится и сам себе признаться, видит, что власть его имеет предел. Этот предел положен ему бюрократией»[12].

Игнатьев намеревался созвать Земской собор из более двух тысяч представителей всех сословий. Так должен был быть восстановлен мифическо-мистический союз между царем и простым народом и ликвидировано влияние бюрократии. Помешала глубокая вражда между Игнатьевым и Победоносцевым. Ревнуя своего воспитанника к новому любимцу, Победоносцев сумел убедить царя, что эта мера будет первым шагом к принятию внушающей ненависть и страх конституции.

Желая отменить разделение властей и несменяемость судей как нарушение принципа абсолютной монархии, Александр III нашел поддержку у Каткова, который во время личных встреч с царем неоднократно требовал отказа от принципов реформы 1864 года. Правда, царь столкнулся с затяжным сопротивлением своих бюрократов и, прежде всего, министра юстиции. Даже если они и были консерваторами, юристы отстаивали законность управления также и в условиях самодержавия. Тут не помогло даже то, что один за другим вынуждены были уйти в отставку Набоков и Манасеин. Государственный совет тоже решительно отказывался от вмешательства в существующую систему. В конце концов, идея правового государства и позиция юристов закрепились в противовес воле царя. Даже «константиновцы», группа реформаторов, сплотившаяся вокруг великого князя Константина, брата убитого царя, выжили в недрах бюрократии и при случае пытались координировать свои действия.

Авторитет Победоносцева укреплялся. Игнатьев, не любивший Константина Петровича, тем не менее дул с ним в одну дуду. Сохранилась его записка, излагающая программу правительственной деятельности. Он полагал, что, прежде всего, нужно освободиться от некоторых явлений общественной жизни, сгубивших лучшие начинания Александра II. Игнатьев писал: «В Петербурге существует могущественная польско-жидовская группа, в руках которой непосредственно находятся банки, биржа, адвокатура, большая часть печати и другие общественные дела. Многими законными и незаконными путями и средствами они имеют громадное влияние на чиновничество и вообще на весь ход дел.

Отдельными своими частями эта группа соприкасается и с развившимся расхищением казны, и с крамолой. Проповедуя слепое подражание Европе, люди этой группы, ловко сохраняя свое нейтральное положение, очень охотно пользуются крайними проявлениями крамолы и казнокрадства, чтобы рекомендовать свой рецепт лечения: самые широкие права полякам и евреям, представительные учреждения на западный образец. Всякий честный голос русской земли усердно заглушается польско-жидовскими критиками, твердящими о том, что нужно слушать только интеллигентный класс и что русские требования следует отвергнуть как отсталые и непросвещенные».

Игнатьев не сильно рисковал, подавая такую записку. Мало кто сомневался, что новый император крайне недоволен тем, что Россией фактически правит армянин Михаил Тариэлович Лорис-Меликов, а пост Государственного секретаря занимает Евгений Абрамович Перетц — сын еврея-откупщика, вдобавок брат декабриста.

Современник охарактеризовал происшедшие перемены следующим образом: «Так кончилась эта странная попытка примирения культурных классов с бюрократией и абсолютизмом, так устранен был единственный путь к мирному развитию русского народа, к завершению тех реформ, начало которых было положено 19 февраля 1861 года».

Коронация Александра III состоялась более чем через два года после вступления его на престол. Уже одним этим она отличалась от прежних коронационных торжеств, отстоящих от акта интронизации на значительно более короткое время. Злопыхатели утверждали, что короноваться раньше царь попросту боялся, но, скорее, на него навалилось слишком много дел сразу, чтобы оформить свершившийся факт священным обрядом коронации. К тому же беременность Марии Федоровны требовала отложить ответственную церемонию.

Александр, враг помпезности и пышности, не считал, что для того, чтобы править, следует немедленно короноваться. Но время пришло, и он был готов выполнить свой царский долг.

Венчание на царство — важное событие в жизни монарха, особенно когда он проникнут такой глубокой верой в божественное предначертание, как Александр III. Коронация — праздник восшествия на престол, когда по окончании траура по усопшему монарху, новый царь впервые является народу среди пышного блеска церковных и государственных торжеств.

Французский писатель Корнели, присутствовавший на церемонии, оставил воспоминания, в которых национальная расчетливость сочетается с сентиментальностью.

«Император и императрица, выйдя из вагона, поместились в открытой коляске и, минуя город, прямо последовали в загородный Петровский дворец, в котором жил Наполеон после пожара Москвы.

Толпы народа падали на колени при проезде императорской четы; многие целовали следы, оставленные царским экипажем.

Затем последовал торжественный въезд в Москву. Через Красную площадь пролегала усыпанная песком дорога, по бокам которой стояли шпалерами павловцы с их историческими остроконечными киверами. Площадь представляла собой море голов. Толпа хранила торжественное молчание. Взоры всех были обращены в ту сторону, откуда должен был появиться торжественный кортеж. Пушки гремели, не смолкая ни на минуту. Ровно в 12 часов показались передовые всадники императорского кортежа. Мгновенно громадная площадь огласилась восторженными криками. Детский хор в двенадцать тысяч молодых свежих голосов, управляемый ста пятьюдесятью регентами, исполнял национальный гимн. Пушечная пальба, трезвон колоколов, крики толпы — все это слилось в какой-то невообразимый гул. Тем временем кортеж приближался. Вслед за драгунами показались казаки с целым лесом высоких пик, за ними кавалергарды с их блестящими касками, увенчанными серебряными двуглавыми орлами, собственный его величества конвой в живописных ярко-красных черкесках и, наконец, показался и сам император. Государь ехал верхом на коне светло-серой масти. На этом же коне, будучи еще наследником, Александр III совершил турецкую кампанию.