Воин Яровита (СИ)

Спустя несколько минут впереди показались костры, которые обозначали лагерь данов. На фоне пламени я видел сидящих у огня людей, и они нас явно не ждали. Движение тем временем продолжалось, и вскоре мы оказались на входе в лощину. Здесь часовой, да не один, а с приятелем. Они беседуют о своем, о женщинах и полях, которые им пришлось бросить из-за появления на острове возомнивших о себе невесть что руянских налетчиков. В общем, самая мирная беседа, которую я не прерывал до тех пор, пока не почуял появления на другом конце вражеской базы Саморода и Щетины.

"Работаем!" — отдал я себя мысленную команду и сделал шаг из кустов на караульщиков. То же самое вслед за мной повторил Немой, и мы все сделали чисто.

Моя левая ладонь уперлась в рот крепкого широкоплечего крестьянина с топором на поясе, а правая выдернула из ножен кинжал и вонзила его в сердце партизана. Он дернулся, повалился наземь, задрыгал ногами и захрипел, а я плотнее зажал ему рот и дождался пока датчанин затихнем. После этого отпустил его и оглянулся на партизан. Человеческие фигурки на фоне костров продолжают мирно сидеть на месте и не дергаются. По-прежнему, все идет как по маслу и, обернувшись к тропе, я подаю знак:

— Чи-чи! Чи-чи!

Варяги рванулись на огни костров, а мы с Немым, пропустив их, помчались следом. Растерянные даны вскакивали на ноги и кидались к оружию. Однако поздно. Протянул лапу к дедовскому топору? Хрясь! И нет руки. Кинулся в драку? Получи двадцать-тридцать сантиметров стали в живот. Впрочем, сопротивление нам все же оказали. Охранники купца, четверка викингов, прикрывая своего нанимателя, прижалась к склону, а рядом с ними встал ярл и пара его бондов в потрепанной броне. Они были готовы драться до последнего, и тут вновь сказали свое веское слово арбалеты.

— Дзан-г! Дзан-г! — мощные тетивы отпустили в полет короткие стрелы, и они свалили вражеских бойцов одного за другим. После чего варяги набросились на ярла Сигвата, совсем еще мальчишку, вроде бы крепкого двадцатилетнего парня с темно-русыми волосами, а в движения и поступках порывистого сопляка. Наши опытные ватажники пуганули ярла с одной стороны и когда он мечом парировал опасное направление, с другой на него набросился Щетина и, не долго думая, врезал ему кулаком промеж глаз, да так, что с одного раза из него дух вышиб. Ну, а купец, невысокого роста шатен в отличном темно-красном кафтане, увидев падающих наземь охранников и ярла, прикрыл голову руками и вжался в покрытый мхом склон, сразу бывалого торгаша видать, которого бить не надо.

— Осмотреться! — удостоверившись, что сопротивление подавлено, подал я команду.

Непродолжительное шевеление, воины огляделись, убедились, что никто из данов не сбежал, и доложились:

— Наши все целы, даже раненых нет!

— Данов двенадцать человек убили и семь крепко поранили, а остальные здесь!

Я обернулся к Самороду:

— Вот и все?

— Да, — согласился капитан.

— Пошли к огню, — я кивнул в сторону центрального костра.

Мы присели. В большом котелке над костром как раз поспела ячменная каша, в которой было много свежего тушеного мяса дикой свиньи, плюс к этому лучок и еще какие-то травки. Запах от еды шел одуряющий и, помыв руки, мы расположились у костра, достали из своей поклажи ложки, тарелки и хлеб, а затем с аппетитом поели. Пока перекусили, всех уцелевших данов связали, трупы сложили в стороне, а Сигвата и купца подтащили поближе.

С ярлом все было понятно. Только кляп ему изо рта вытянули, как он стал плеваться и выкрикивать нехорошие слова:

— Варяги, дети Локи! Смерть вам всем! Мы уничтожим вас! Это наша земля и она никогда не будет вашей! Лучше смерть, чем рабство! С нами истинный бог, а с вами ложные кумиры и Дьявол! Вы сдохните!

Короче говоря, послушали мы его речи, в которых он смешивал старых богов и Христа, и я приказал убрать ярла. Глупец, он и есть глупец, хотя и храбрец. Нет бы, помолчать, постараться ослабить нашу бдительность и попытаться сбежать, это бы я понял. А так-то что, с его крика? Ничего. Злоба, праведный гнев на захватчиков и оскорбления. Определенно, с таким человеком разговаривать не о чем, особенно если он не знаменитый воин и не вождь сильного отряда. Ценной информации у него нет, и выкуп за него не дадут, так что пусть молчит. Потом проведем его по примученным деревням и покажем народу, мол, вот тот самый паренек благородного происхождения, из-за которого в лесу ваши близкие погибли. После чего срубим Сигвату голову, рабы закопают его в землицу и вся недолга.

Другое дело купец. Чем торгует? Откуда он? Где его денежки и товары? Почему оказался в лесу, да еще и с охраной? К этому человеку вопросов было много, а он и не упирался, видать дорожил жизнью, причем настолько, что ему даже про пытки рассказывать не пришлось.

— Как тебя зовут? — обратился я к купчине.

— Маргад Бьярниссон, — ответил он, помедлил, слегка поклонился и добавил, — благородный ярл.

— Что здесь делаешь?

— От вас, от варягов прятался. Сам-то я из бухты Кеге-Бугт, где у меня два корабля было и торговые склады. Но ваши поморяне налетели, и я побежал. Сначала в Роскилле кинулся, а там уже венедская конница, кажется, бодричи. Делать было нечего, и я сюда направился. Думал, что здесь варягов нет, но ошибся и до времени в лесу спрятался.

— Складно говоришь, да еще и в венедских племенах разбираешься. А не шпион ли ты случаем?

— Нет-нет, — Маргад быстро мотнул головой. — Просто я всю жизнь торгую. В Волине бывал, в Щецине, в Волегоще, в Ральсвике и Дубине.

— И чем же ты торговал?

— Оружием, солнечным камнем (янтарем), мехами, воском, медом, сукном и солью. Что ценится, тем и торгую. Только не везет мне. — Купец исподлобья зыркнул на меня, снова потупился и начал жаловаться на жизнь: — Три года назад пошел в Новгород, а мой корабль финны ограбили. Потом в Волин двинулся, а меня туда не пустили, говорят, пошел вон поганый датчанин. Затем в Сигтуну поплыл, хотел оружие и железо купить, а там война и мечи свеонам самим нужны. Совсем, было, разорился, но понадеялся, что в этом году в Англию схожу, и смогу сукно купить. Но, видать, разгневал я небожителей, ибо последних кораблей с товарами лишился. Совсем беда, хоть в рабы продавайся.

Купец врал, это было ясно, точно также как и то, ради чего он это делает. Маргад хотел сбить цену за собственное освобождение. Но поскольку я в его бедственное положение не верил, то деньги с торгаша собирался содрать по максимуму.

— Да-а, беда у тебя, Маргад сын Бьерна… — протянул я, потянул паузу, покачал головой и спросил его: — И что же теперь с тобой делать?

— А вы отпустите меня, — сразу же предложил Маргад. — Я не воин и венедов всегда уважал. Зачем я вам?

— Ну, как зачем? Ты сам говоришь, можно в рабство продаться. Так я тебя и продам. Есть у меня в Арконе купцы знакомые, серьезные мужчины, и они заморскими торговыми секретами интересуются, а ты человек опытный. — Снова пауза и подведение итога: — Решено. Заберем тебя с собой на Руян, а там все в твоих руках. Будешь полезен, лет через десять, тебя отпустят.

В душе купца желание получить свободу стало бороться с жадностью. Ведь если у Маргада что-то осталось, а я решил, что это так, то у торгаша не один склад и не пара кораблей, и пока он будет на Руяне, наследники, друзья и компаньоны все его богатства растащат. Вот и думай, что делать. Предложить варягам выкуп или лишиться всего, что нажито непосильным трудом? Дилемма, однако.

Борьба двух противоположных чувств завершилась поражением жадности. После чего Маргад осторожно и вполголоса произнес:

— Возможно, я смог бы занять немного денег и выкупить свою жизнь.

— И какова сумма?

— Может быть десять новгородских гривен, — я нахмурился, и он резко повысил ставку: — Ну, или двадцать.

— Мало.

Я замолчал, а нос купца шмыгнул и он сказал:

— Тридцать гривен. Больше мне никто не займет.

Скорее всего, большинство варяжских вождей эта сумма удовлетворила бы, все же шесть килограмм серебра. Однако я чувствовал, что тридцать гривен это далеко не предел. Поэтому продолжал напускать на лицо хмурую маску и пару раз приказывал отвести купца к остальным пленникам. Однако Маргад постоянно повышал цену собственной свободы. При этом, что интересно, купец постоянно жаловался на тяжелую жизнь и несчастливую судьбу, мамой клялся, что больше за него никто не даст, плакал, падал на колени и даже ел землю. Вот только я был непреклонен и спустя час, увлекшийся Маргад, сам не заметил, как выдохнул: