Наследники по прямой.Трилогия (СИ)

– Наверное, я всётаки туповат, – сознался Гурьев. – Я понимаю, о чём вы говорите, Николай Саулович. И даже больше того – допускаю, что вы совершенно правы. Вот только понять этого – не могу. Увольте.

– Да что же тут непонятного, Яков Кириллович, голубчик вы мой. Вы ведь уже отдаёте себе, вероятно, отчёт, что никакая власть в мире не может быть легитимна, пока не освящена властителем из Царского Рода. И в Европе нелегитимна она уже очень давно, а в России оставалась легитимной до последнего времени…

– Это вы Романовых имеете ввиду? – вскинул брови Гурьев. – Да посмотреть только, как они тут, в Европе, сейчас грызутся. И смех, и грех. Это не Царский Род, извините, Николай Саулович. Это… пена.

– А я вовсе о Романовых и не говорю. Я ведь о ваших Роуэриках. Потомках Иосифа Сладчайшего, Христовых Детях. Деспозинах. Они ведь и есть – последняя надежда. И наша, и вообще – последняя, понимаете? И если ктото ещё это понимает – те самые, кто бесов за… вашей Рэйчел… прислал – так это и в самом деле всё объясняет, прав Вадим Викентьевич, совершенно прав!

– Ну, тогда давайте, как говорится, подобьём баланс, – мрачно усмехнулся Гурьев. – Итак, мы имеем следующее. Некая семья, состоящая из молодой женщины и мальчика, её родного брата, является средоточием следующих «мировых линий»: потомки Христа через Меровингов, они же – Приамовы дети и Цари Иудейские, наследники Дома Давидова, они же – Рюриковичи, русские государи от века, они же – чудом сохранившаяся и укоренённая в России багрянородная Византийская династия. Судя по названию, БагрянородныеПорфирогенеты тоже имели отношение к этому изначальному Царскому Роду. То есть, по сути дела, это – и есть уцелевший Царский Род. Это, некоторым образом, актив. Пассив: некие инфернальные злодеи строят куры и козни, дабы означенный Царский Род совершенно извести. Стереть, так сказать, имя. Нам следует, как я понимаю, определить, кто же это, собственно говоря, такие, и произвести кардинальную инвентаризацию – привязать к ноге каждого из означенных господ по бирочке из морга. Так?

– Именно так.

– Всё равно, – какоето опереточное иезуитство, знаете ли. Сначала отобрать имущество, потом сбросить с лошади?! Это нынчето, когда можно из винтовки с оптикой поразить цель в полуверсте и спокойно уйти, не оставив ровным счётом никаких следов?

– Это верно, Яков Кириллович, – кивнул Матюшин. – Вы упускаете только одну деталь. А вдруг по неизвестной нам причине необходимо, чтобы всё выглядело предельно естественно? Это у нас с вами времени немного. А те же иезуиты, к примеру, – ну, куда им спешить?

– Вы думаете, Ватикан имеет к этому отношение? – приподнял брови Гурьев.

– Не исключаю.

– О, – Гурьев слегка приподнял правую бровь. – О. Интересно.

Иезуиты, подумал он. Ватикан. Какая чепуха. Чепуха. Но вот тех, кто стоит за всем этим, подумал он, я повешу на их собственных кишках. Мне всё равно, кто это. Вот совершенно. Выпотрошу и удавлю. И пусть ктонибудь рискнёт попробовать меня остановить.

– Это хорошо, – тоном, не предвещавшим, как это уже чувствовал Осоргин, ничего хорошего, согласился Гурьев. – А дальше?

– В каком смысле – дальше, Яков Кириллович?

– Что же вы, государи мои, от меня потом захотите? Роуэрики – это ведь не просто там себе люди какието, обыкновенные смертные человеки. Это – Царский Род! О! Должен ли я для них весь…

Гурьев осёкся, вспомнив, какое дал себе слово – построить для Рэйчел вселенную. Он закрыл глаза и откинулся на стуле. И только голос генерала вернул его к действительности:

– Яков Кириллович? Что с вами?

– Знаете что? – вдруг тихо проговорил Гурьев, продолжая неподвижно сидеть. – Знаете что? Я устал.

Кавторанг замер, а Матюшин вдруг с болью, остужающей сердце, осознал: перед ним – совсем молодой человек, почти ещё юноша. Юноша, очень рано потерявший самых близких ему людей. Добровольно и безропотно взваливший на себя бремя заботы о десятках – нет, сотнях, тысячах! – судеб, в том числе и о его, генерала Матюшина, судьбе. Ведь он, генерал Матюшин, примчался сюда, потому что… Юноша, чья жизнь не раз висела на волоске, и по чьему слову и взмаху руки уже обрывались нити чужих жизней. И оборвутся ещё, подумал генерал. Сколько?! Тем более я не имею права утаить это от него. Что бы не случилось сейчас или позже – он должен знать. Господи Иисусе, помоги ему, ведь Тебе не может быть важно, верует человек или не верует, – по делам их судят их. Господи, помоги ему. Помоги нам!

– Извините, господа офицеры, – Гурьев открыл глаза. – Извините. Прошу прощения. Минутная слабость. Больше не повторится.

– Мы вам поможем, Яков Кириллович, – сказал Матюшин, накрывая руку Гурьева своей ладонью. – Обязательно поможем. Мы ведь русские, Яков Кириллович. Вы ведь сами когдато говорили есаулу Шлыкову: русские – это царские. Так что – никуда нам не убежать, Яков Кириллович. А как вы устали – поверьте, понимаю. Прекрасно понимаю. Только – ведь вы не сможете отказаться. И – не захотите.

– Откуда вы знаете о Шлыкове? – бесцветно спросил Гурьев, не удивляясь, а только регистрируя пугающую осведомлённость генерала. Интересно, что он ещё знает?

– Когда Вадим Викентьевич обмолвился, что вы, Яков Кириллович, в Трёхречье побывали, дальнейшие выводы для меня большого труда не составили. Я ведь, несмотря на все наши беды и несчастья, на потерю агентуры и прочие неприятности, очень многих знал и знаю, а от маразма Господь уберёг пока. В прошлом году осенью в Белграде побывал ротмистр Шерстовский, тоже вам, как я предполагаю, замечательно памятный, забрал коекого из офицеров с собой в Маньчжурию. Он много о ваших делах порассказал. Так что я ещё и получше дорогого нашего Вадима Викентьевича представляю себе, с кем имею дело.

– И вы туда же, ваше превосходительство? – укоризненно посмотрел на него Гурьев. – Какие там дела, Бог с вами.

– Ну, это уж позвольте нам судить. Может, вы чем и недовольны, а семьдесят с лишним тысяч казаков, что вашими трудами под японским крылышком богоспасаемы ныне, думаю, совершенно иного мнения придерживаются. И кто из нас более превосходительство – это ещё как посмотреть.

– Ладно, – решительно кивнул Гурьев. – Но учтите: никакого самозванства, никаких чудом воскресших цесаревичей, никакой прочей лжедмитриевщины и борисоглебщины, магизмамистицизма и оголтелой уваровщины я не потерплю. Пресекать и карать стану нещадно.

– Это вы о чём, Яков Кириллович? – тихо и подозрительно спросил Осоргин.

– Николай Саулович прекрасно понимает, о чём, – сердито ответил Гурьев.

– Понимаю. Обещаю не злоупотреблять. Ну, это по крайней мере.

– А японцы? – всё так же подозрительно продолжил кавторанг.

– Что – японцы?!

– Онито вас… богом же почитают?

– Это прекрасно вписывается в их миропонимание и потому практически применимо и целесообразно. Тем более, что богов у них в пантеоне около восьми миллионов. Не думаете же вы, что я себя в самом деле богом стану воображать?!

– Ах, так вот оно в чём дело, – Матюшин провёл рукой по лбу. – А мыто голову себе сломали, в чём причина такой странной благорасположенности японцев к маньчжурским русским… и чего же вы, Яков Кириллович, в таком случае, от неграмотных в основной своей массе казаков хотите?! Ничего удивительного не вижу. Предосудительного – тоже. Со временемто всё выяснится, – ко всеобщему удовлетворению.

– Безусловно выяснится. А пока – что же, прикажете бредни всякие распространять?! Нет, не о том мы говорим сейчас, не о том. Я же вижу, Николай Саулович, – у вас для меня какойто зубодробительный сюрприз припасён. Выкладывайте.

– Я только попрошу вас очень серьёзно ко всему этому отнестись, Яков Кириллович, – сказал Матюшин. – Я уже прекрасно понял, что вы человек скептического склада и себя почитаете если не атеистом, то неверующим и предельно рационально мыслящим. Вероятнее всего, это так и есть. Однако, попрошу вас обратить внимание, что, именно как человек скептический, вы отрицатьне можете. Не имеете такого права. И к нам, людям, с верой в душе воспитанным, должны всё же иногда прислушиваться. Потому что мир устроен не совсем так, как кажется атеистам. Это я вам без всякого сомнения говорю.