Усни, красавица

И тут пришла Соня.

За прошедшие часы она постарела лет на десять. По красным пышным щечкам побежали лиловые ниточки вен, веки распухли, и под глазами образовались мешки. Кожа была сизой, как у алкоголички. Наверное, у Сони какие-то нелады с обменом или почками…

– Слушай, дай чего-нибудь выпить, – попросила она с порога. – Я так больше не могу.

Лидочка провела Соню в большую комнату, хотя таких вот дневных гостей принято принимать на кухне, но на кухне было холодно. Соня уютно устроилась на диване, а Лида достала из буфета початую по какому-то давнему поводу бутылку коньяка. Она налила коньяк в рюмку, потом пошла на кухню, чтобы нарезать сыр и взять крекеров, а когда вернулась, увидела, что Соня наполняет вторую рюмку.

– Прости, – сказала Соня, – это, наверное, подозрительно смотрится, но я, в принципе, непьющая. Это у меня шок.

– Ничего, ты только закуси. А я тебе сейчас сделаю кофе. Или чай?

– Кофе, растворимку, и покрепче. – А когда Лидочка уже была на кухне, ставила чайник, то услышала: – Сахару два куска!

Соня постепенно оживала.

Кофе они пили вместе, у Сони перестали дрожать пальцы. Она уже обрела способность рассказывать о том, что же произошло. Правда, время от времени сама подливала себе коньяк.

Оказывается, она застряла у Татьяны Иосифовны, они смотрели телевизор, потом снова ругались.

– Ну, ты понимаешь – мы с ней как кошка с собакой, но довольно давно знакомы… Нас Аленка объединяет.

Тут Соня сделала паузу и тихо сказала:

– Объединяла.

Это изменение времени снова вызвало слезы, и Лидочка побежала за валерьянкой.

Не дозвонившись Аленке с вокзала, Соня приехала на Васильевскую и сначала позвонила в дверь. Было уже больше десяти.

«Ага, я в это время сидела у Шустова», – поняла Лида.

Когда никто на звонок не откликнулся, Соня открыла дверь своим ключом.

– Понимаешь, я, честное слово, не подозревала. Я, конечно, все время беспокоилась, но чтобы так на самом деле случилось – это я и представить себе не могла. Честное слово!

– А она пыталась покончить с собой раньше? – Лидочка вспомнила, что об этом Татьяна Иосифовна говорила вчера на даче.

Соня ответила не сразу – Лидочка поняла, что ей сейчас неловко чем-то обидеть погибшую подругу, словно прошлые попытки самоубийства были постыдными поступками.

– Конечно… у нее были попытки. Но они были ненастоящие. Она никогда не принимала смертельную дозу. У нее срабатывало чувство самосохранения. Она сама вызывала «Скорую».

– Извини, что я тебя перебила.

Кофе был каким-то железным на вкус – и Лидочке вдруг показалось странным посмотреть на себя со стороны: вот она сидит, кладет в кофе сахар, хрустит крекером – они обсуждают смерть молодой женщины, а из кухни тянет холодом, потому что комендант Каликин не вставил еще разбитое пулями стекло во вторую раму. Бред какой-то, а не жизнь! И на улицах совершенно не убирают… Бежать бы отсюда.

– Я вошла. А шторы закрыты. Алена любила полумрак, для нее яркий свет – пытка. Она как пантера – сидит в полумраке, а глаза сверкают… сверкали. Ужасно, когда надо поправлять себя. Ты понимаешь, я ей глаза закрыла, я не могла, чтобы она на меня смотрела. Глаза закрылись, а все лицо как мрамор – твердое и ледяное. Куда холоднее, чем температура в комнате. Ты не задумывалась о таком феномене – почему покойники холоднее, чем воздух?

Лидочка пожала плечами.

Она этого не знала.

– У нее однокомнатная квартира. Хороший дом, между сталинским и хрущевским, еще кирпичный, и кухня восемь метров, но одна комната… Прости, куда-то язык мой меня увел…

Соня высморкалась и допила кофе.

– Еще сделаешь? А то у моего организма странная особенность – как только случается несчастье, мне сразу хочется спать. Представляешь!

За второй чашкой Соня снова рассказала, как она вошла в комнату и увидела Алену на диване, рука свесилась… Она, видно, хотела набрать номер, но не успела – и умерла.

– Умерла… я никогда не привыкну к этому слову.

Лидочка молчала – Соне лучше было выплакаться.

Неожиданно Соня переменила тему:

– А как он смел так со мной разговаривать? Представляешь – они приехали, я чуть живая, вот-вот в обморок грохнусь. А он со мной разговаривает, будто я Алену зарезала. Ты понимаешь?

Лидочка поняла, что, вернее всего, эти обвинения направлены в адрес ее милицейского приятеля Шустова.

– У него такая работа – подозревать, – сказала Лидочка. – В принципе, они обыкновенные люди.

– Послушала бы тебя Татьяна, – усмехнулась Сонечка, – для нее любой мент или гэбист – преступники. А для них – мы преступники. У нас полдержавы сегодня преступники, а полдержавы – завтра. Чудо из чудес! Впрочем, этот лейтенант мог бы сначала поговорить, а потом допрашивать.

– Он тебя там допрашивал?

– Фактически допрашивал. Словно он инквизитор, а я – Джордано Бруно или Галилей. Отвратительное чувство.

– Так о чем он спрашивал?

– Сначала накинулся на меня, почему я ее трогала? Ну я ему постаралась объяснить, что я была в истерике, что я сначала вызвала «Скорую», а потом мне показалось, что Аленка еще оживет, – ну как ему объяснить, что я не очень соображала? Мне все казалось, что она еще оживет, что она в шоке! Я ее попыталась раздеть, потом одеялом накрыла, чтобы ей теплее было. Ну неужели это не понятно?

– По инструкции, наверно, нельзя мертвых трогать, – сказала Лидочка.

– Какая, к черту, инструкция, когда передо мной моя лучшая подруга и я не могу поверить, что ее нет! Я же ее звала, я ей искусственное дыхание хотела сделать – ты скажешь, что я дура? Я не дура – у меня нет ближе человека, это все равно что половина меня самой умерла.

Лидочка понимала Соню – и ее ужас в полутемной квартире, и дикую нелепую надежду на чудо, и одиночество, и даже страх перед тем, что еще вчера было близким ей человеком.

– А когда она умерла? – спросила Лидочка.

– Ой, они при мне не говорили. Там приехал еще один, осматривал – я их не знаю. Я ушла, как разрешили, а они – не задерживали. Сказали, потом вызовут. Я знаешь что думаю – я думаю, что она долго не спала и переживала. И наконец решилась. Решилась – ночью. Ночью всегда делаются самые темные дела, правда? Мы с тобой спали, а она глотала эти чертовы таблетки и запивала их – меня бы сразу вырвало, мой организм бы сопротивлялся. А она, наверное, хотела умереть…

Соня допила кофе, отставила чашку и вдруг зарыдала. Сквозь рыдания прорывались слова:

– Ну как же так… ну зачем я уехала? Если бы я рядом была, она бы осталась жить… я убью его!

Лидочка не хотела спрашивать, кто этот негодяй, которого Соня считает виновником смерти подруги. Будет время – расскажет.

– Надо Татьяне Иосифовне сообщить, – сказала Лидочка. – Туда надо позвонить?.. Съездить?

– Зачем ездить? – удивилась Соня. – Там есть сторожка – как бы комендантский пункт. В ней телефон. Оттуда она в Москву звонит. А если не ответит, то в Дом творчества можно позвонить. Там тоже телефон есть. Только давай не сразу позвоним. По большому счету, Татьяне до лампочки – есть Аленка или нет. Я знаю. А мне сейчас говорить об этом – нет сил.

– Соня, тебе надо немного отдохнуть, – сказала Лидочка. – Может, ты поспишь у меня?

– А можно? – спросила Соня.

На нее смотреть было страшно. Не помогли ни коньяк, ни кофе.

– Я тебе постелю на диване. И ты поспишь.

– Ой, спасибо, Лидочка! Ты настоящий человек, с большой буквы.

Сонечка с облегчением налила себе еще рюмку коньяка и выпила.

– Теперь мы, так сказать, не за рулем, – сообщила она. – Имеем право на заслуженный отдых.

Она как будто вылила все слезы и отдала все эмоции, а теперь была пуста, словно шкура, сброшенная змеей, и мысль о сне казалась ей самой сладкой мыслью на свете.

Соня покорно и молча стояла у книжных стеллажей, ожидая, пока Лидочка постелит ей на диване, потом ушла в ванную.

– Я тебе этого никогда не забуду, – сообщила она Лидочке на прощание и тут же заснула – через минуту уже похрапывала. Она спряталась во сне от всех тяжких мыслей.