Стратегия обмана. Политические хроники (СИ)

Алекс настолько не хотелось видеть Рим таким, каким он предстал ей два года назад, что она не стала покупать авиабилет, лишь бы не приземляться в самом бестолковом аэропорту Европы, Фьюмичино, куда сразу после убийства Моро её провожал Дэвид. Она решила ехать наземным транспортом. Машина как назло забарахлила пару дней назад, и её пришлось сдать в автосервис. Предупредив механика, чтобы он не спешил с ремонтом, ибо забрать автомобиль у неё получится не скоро, Алекс отправилась на вокзал и купила билет на поезд. На прямой рейс билеты кончились, и пришлось брать маршрут Цюрих-Болонья, а билет до Рима покупать уже на месте.

На вокзал Болоньи Алекс прибыла рано утром. Дождавшись, когда откроется касса, она с трудом купила билет до Рима, который должен был отправиться только вечером. Алекс подумывала провести день в городе, посмотреть на достопримечательности и всё в таком роде, но передумала. Настроение было не то, чтобы нацелиться на восприятие новых впечатлений, к тому же на улице стояла такая жара, что уходить из зала ожидания, где работал кондиционер, совсем не хотелось. До поезда оставалось десять часов. Алекс прошла вдоль и поперек весь вокзал, заглянула во все закутки, куда можно было пройти, но скука никуда не делась.

Она не могла выбросить и головы тревожный вопрос — что ей хочет предложить Родерик? Убить премьер-министра? А какие слова ей придумать, чтобы послать его и управление подальше? А что с ней сделают, когда она это скажет? Убьют как человека, который слишком много знает и не может просто так уйти в отставку? Может так и будет лучше, может и вправду пора уйти из террора. Раньше её держала только борьба за свободу Ольстера, но если сами лидеры ВИРА перестали понимать смысл борьбы и теперь больше боятся, чем делают, разве можно добиться хоть чего-то от британских властей?

По сути, она может уйти из ВИРА, пропасть, затеряться из поля зрения и начать действовать самостоятельно, не оглядываясь ни на чьи приказы. Вот только у борца-одиночки нет ресурсов, что есть у ВИРА. Создать свою парамилитаристскую католическую группировку? И что хорошего? В Ольстере таких группировок уже три, и все готовы друг друга перестрелять. Размежевание не идет на пользу борьбе, только усложняет её. Надо не выяснять отношения друг с другом, а единым фронтом идти против правительства. Ведь так хочется, чтобы хоть кто-то ответил перед законом за расстрел мирного марша, что учинили восемь лет назад в Кровавое воскресенье. Но правительство еще тогда сказало, что никого наказывать не будет. Так стоит ли жить с таким правительством, которое даёт добро войскам на убийство простых ирландцев?

Обуреваемая этими мыслями, Алекс вышла на улицу покурить. Стоило ей только чиркнуть зажигалкой, как стекла полетели в спину, и невероятно мощной ударной волной Алекс опрокинуло на землю. Страшный грохот позади и крики людей, заставили Алекс встать на ноги и обернуться. Лицо обдало жаром и строительной пылью. Кашляя и закрывая лицо рукавом, Алекс смотрела, как из клубов дыма проглядывают очертания огромного разрушенного здания, что ещё пять секунд назад было вокзалом. А потом она увидела десятки окровавленных людей и прохожих, что бежали им на помощь.

Последующие часы стали одними из самых страшных в жизни Алекс. Такого она не видела со времён войны. От мощного взрыва рухнул потолок в зале ожидания, и пассажиров накрыло кусками бетона. Если б Алекс не вышла покурить, то сейчас из завала пытались бы вытащить её. Но волей случая вышло иначе и теперь она, давясь кашлем от не осевшей пыли, пыталась помочь раненым, чем могла — вынесла на руках четырёхлетнюю девочку, подняла на ноги и вывела двух женщин и одного молодого парня. Дальше разбирали завалы и пытались извлечь из них людей полицейские, пожарные и простые мужчины-горожане. Алекс же пыталась оказать первую медицинскую помощь тем, кого вывели из вокзала, и за кем не успела приехать машина скорой помощи.

На площади перед вокзалом лежали десятки тел, которым помощь уже была ни к чему. Женщины и мужчины всех возрастов, дети, совсем маленькие лет трёх-шести — и все они мертвы. Их грузили в автобус и тут же увозили подальше от площади, где оставались сотни живых, но раненых.

Женщины из соседних домов приносили воду и бинты. Узнав, что Алекс хоть и иностранка, которая не может связать по-итальянски и пары слов, зато владеет навыками медсестры, ей охотно вызвались помогать. Задача вышла не из легких — кому-то требовалось лишь обработать царапины, кому-то была нужна перевязка, а кто-то с бледнеющим лицом лежал на земле, и ему уже невозможно было помочь — внутреннее кровотечение бинтами не остановить. Одна пожилая женщина умерла прямо на руках Алекс.

Всё закончилось только глубоким вечером. Живых и мёртвых увезли с площади, поезд на Рим был отменён. От усталости и напряжения Алекс буквально колотило и шатало. Еле держась на ногах, она побрела по улице, в сути не зная, куда и зачем идёт. Наткнувшись на сквер, она отыскала скамейку, и сев, дала волю чувствам, горько расплакавшись. В последний раз она плакала… она даже не сразу припомнила когда, кажется в войну, когда погиб весь батальон и она бродила по полю, где оторванные конечности и изуродованные тела сослуживцев перемешало со снегом. А тут простые пассажиры, которые ни с кем не воевали, просто собирались ехать в отпуск, и их тела теперь покрыты крошевом бетона. А еще дети, совсем маленькие, и их матери, которые выли от горя, упав перед их бездыханными телами. Все эти картины стояли перед глазами и не желали пропадать. В эту ночь к Алекс пришло раскаяние и переосмысление. Так больше жить нельзя. Настало время для перемен.

Когда настало утро, Алекс побрела на автовокзал и купила билет до Рима. Добравшись до квартиры, адрес которой ей был продиктован, первым кого встретила Алекс, оказался Родерик:

— Где ты, чёрт возьми, была? — подавляя гнев, вопрошал он, — я жду тебя здесь уже два дня.

Алекс даже не стала отвечать на его выпад. Закрыв дверь, она спокойно развернулась к Родерику и сделала резкий выпад кулаком ему в живот. Недовольство на лице Родерика тут же пропало и сменилось болью.

— А ты, мать твою, почему не сказал? — почти прорычала она.

— Что?… — прохрипел он, сгибаясь пополам. — Что… надо было… сказать?

— Что заминирован вокал в Болонье. Только не надо сказок, что ты не знал, что кто-то готовит теракт. Вокзал разнесло к чертовой матери, как будто туда принесли сорок килограмм гелигнита. Зачем это было нужно? Кого вы этим хотели запугать?

— Я, правда, не знаю… это не мое направление… вокзалом занимались другие люди.

— Значит, ты все-таки знал, — заключила Алекс, и как только Родерик выпрямился, ударила его коленом в пах.

Войдя в комнату, она тут же уселась на диван и закурила. Когда туда же доковылял еле дышащий Родерик, она отрешённо произнесла:

— Даже никто ответственности на себя не взял. Что это за теракт, если никто не признаётся, что его совершил? Тогда зачем он нужен, ради чего?

— А тебе не всё ли равно? — сипло отозвался Родерик. — Коммунисты, фашисты… Каждый додумает версию на свой вкус.

Он осторожно опустился на диван поодаль от Алекс, а она продолжала гневно смотреть на него:

— Ты хоть представляешь, что значит оказаться там? Хоть чуть-чуть представляешь, что я сейчас чувствую?

— Ты что, была Болонье? — наконец, спросил Родерик.

— Да! — гаркнула Алекс.

— Вот чёрт, — только и сказал он на это известие. — Я думал, ты полетишь самолетом? Почему ты поехала поездом?

— Это всё, что тебя сейчас волнует? — сверкая глазами и трясясь от плохо подавляемого гнева, спросила Алекс. — А то, что после того, как за моей спиной рухнул вокзал, после того как я выносила раненых, после того как они умирали у меня на глазах, тебе не приходит в голову, что больше я не смогу взять в руку не то что взрывчатку, даже электронный будильник, потому что он будет напоминать мне таймер и трехлетнюю девочку, которой размозжило все тело бетонной плитой? У неё осколки ребер торчали наружу. Ты можешь себе это представить?