В третью стражу. Трилогия (СИ)

   Последнее, что успел сделать Степан, перед тем как уснуть, так это - заткнуть горлышко бутылки пробкой и втиснуть её между подушкой и спинкой сиденья. Недоеденный сэндвич так и остался зажат в руке...

  ***

   - Господин Гринвуд? - одновременно вкрадчиво и просительно обратился к Майклу секретарь британского посольства в Лиссабоне (Матвеев сразу же после знакомства забыл, как на самом деле называется должность Грегори, и звал его про себя "младшим") - Вас просят к телефону... Лондон...

   - Где телефон? - Степан, выспавшись и отмывшись от дорожной грязи, чувствовал себя почти нормальным человеком. Он даже начал обдумывать новый цикл статей для "Дэйли Мейл", намереваясь преподнести резко "полевевшим" британским интеллектуалам, - выступавшим защитниками "революционных преобразований в Испании", - небольшую бомбу.

   - В "особой" комнате. Я вас провожу...

   Вызвать его таким образом мог только один человек... И с ним обе ипостаси Матвеева-Гринвуда сейчас хотели разговаривать меньше всего.

   Закрыв за собой бронированную дверь под исполненным ревности взглядом посольского шифровальщика, Степан подошёл к столу, где стоял массивный телефонный аппарат, и взял трубку.

   - Гринвуд у аппарата!

   - Майкл, мальчик мой, если бы ты знал, как я рад тебя слышать! - непритворная радость сэра Энтони, казалось, изливается сквозь телефонную мембрану обволакивающим медовым потоком. Липкая сладость наваливается, душит, вызывая странно знакомое чувство - беспомощности и безнадёжности. Тошнотворное чувство.

   Как тогда, в самом начале июля...

Как она бежала, ... Молча, сосредоточено, только стоптанные каблуки туфель мелькали из-под подола застиранного, кое-где заштопанного, но всё ещё чистого монашеского платья.

"Или это называется ряса?"

Barbet

сбился на затылок, и из-под него на лоб падали слипшиеся от пота полуседые пряди волос. Хриплое дыхание её, более подобающее загнанному животному, нежели служительнице церкви, казалось, заполняло собой небольшой, стиснутый стенами

и

почти соприкасающимися балконами проулок. Ещё немного, и вот он - спасительный выход на оживлённую улицу, в круговерть барселонской толпы. Ещё немного...

Преследователи, числом шесть или семь, безнадёжно отставали, спотыкаясь поминутно, мешая друг другу, цепляясь прикладами винтовок, изредка падая и подымаясь с ужасными проклятьями. Один из них, заросший до бровей густой разбойничьей бородой зверовидный мужик в просоленной от пота матросской куртке понял, что добыча вот-вот ускользнёт из рук "передовых представителей возмущённого пролетариата". Сдёрнув с плеча винтовку, он остановился, задержал дыхание и. практически не целясь, выстрелил.

От призрачного спасения монахиню отделяло всего лишь десять шагов. Тяжёлая пуля, ударившая беглянку куда-то в поясницу, переломила её пополам, заставив в раз осесть на мостовую тёмной копной. Она упала среди апельсиновых корок, каких-то огрызков и кусков битого стекла - городского мусора, в последние дни просто заполонившего сразу все улицы Барселоны.

Пока преследователи с победными возгласами неумолимо приближались, перейдя с бега на шаг и уже почти не спотыкаясь, монахиня пришла в себя и попыталась ползти, цепляясь изуродованными артритом пальцами за камни мостовой. Подтаскивая ставшее непослушным тело прочь от безжалостных охотников. Словно собака с перебитым хребтом, она ползла, не разбирая дороги - на остатках сил. Бесстыдно задравшийся подол обнажил старческие ноги, испещрённые пигментными пятнами в окружении бугрящихся варикозных вен. Широкая полоса кровавого следа тянулась за ней.

Матвеев наблюдал за происходящим не в силах оторвать взгляд. Внезапно обострившееся зрение - "или это воображение так разыгралось?" - позволяло разглядеть разворачивающуюся трагическую картину в таких подробностях, которые напрочь отбивали естественное желание отвернуться и уйти с балкона, надёжно укрывавшего его от взглядов снизу, в комнату.

Оглянувшись по сторонам, Степан заметил, что во многих окнах на мгновения мелькали лица обывателей, искажённые страхом. Белые, как чистый лист бумаги и такие же пустые. За все недолгие минуты не хлопнула ни одна дверь, не открылась ни одно окно.

"Ни одна сволочь не выглянула..."

Замечая внимание к себе, любопытствующие люди отводили взгляды, прятались за подоконниками и балконными оградами, задёргивали занавески.

Когда Матвеев вновь обратил внимание на несчастную монахиню, её уже настигли и облепили, словно падальщики, несколько человек из числа преследователей. Миг, и сорванная ряса вместе с головным платком отлетели к ближайшей куче отбросов. Тело пожилой женщины в залитой кровью нижней рубашке, не подававшее признаков жизни, перевёрнуто вниз головой и прислонено к воротам крайнего в проулке дома. Безвольно разбросанные в стороны руки и только пальцы пытаются цепляться за воздух. Ещё несколько мгновений, заполненных непонятной суетой и каким-то странным, но ритмичным, стуком, ... и кучка людей-падальщиков, отчего-то неразличимых между собой, отхлынула от ворот.

Монахиня висела вниз головой, раскинув руки крестом и раздвинув заголённые ноги, наспех приколоченные к потемневшим от времени доскам гвоздями с большими шляпками. Кровь, уже не льющаяся, а просто сочащаяся, на фоне старого дерева почти незаметна.

От стаи палачей, сгрудившейся в нескольких шагах от жертвы, отделилась фигура и с мерзким хихиканьем довершила содеянное, нанеся последний штрих в ужасающей картине плодов ненависти - сдёрнув нижнюю рубашку, чудом державшуюся на бедрах ещё живой монахини, вниз. Открывая на всеобщее обозрение развороченный пулей живот... и девственное лоно Христовой невесты, осквернённое железнодорожным костылём.

Матвеева долго и мучительно рвало. Даже когда всё содержимое его желудка изверглось в пустой цветочный ящик, Степана продолжало выворачивать - желчью и ещё чем-то. Стоя на четвереньках и мотая головой, он долго не мог прийти в себя от ужаса увиденного, осознания полной беспомощности перед лицом совершённого преступления, от собственной слабости и трусости.

На следующий день, проснувшись в своём гостиничном номере, Матвеев не смог вспомнить вчерашние события, недоумевая и теряясь в догадках. Сознание милосердно

спрятало

от него этот эпизод, казалось - навсегда.

   "Но вот экая пакость! Всплыло... в самый неподходящий момент всплыло..."

   Матвеева охватила такая тоска, что и высказать её не найдётся слов. Не придумали ещё таких слов, ни в одном известном ему языке, да и в неизвестных, пожалуй, тоже. Тоска одиночества, бессмысленности по-настоящему одинокого существования - от этого чувства хотелось выть, скаля зубы на окружающих, глубоко запрокинув голову назад...

   Как волк.

   Волк-одиночка...

   И сдохнуть так же. Забиться в нору, уходя от вечной погони, - а за загонщиками и гончими дело не станет, - перегрызть себе жилы от тоски и безысходности. Как в том, давнем уже, сне.

   - Я прошу предоставить мне отпуск. По состоянию здоровья. На три месяца, - сказав так, Степан положил трубку, не дожидаясь ответа сэра Энтони.

   Через полчаса из посольства ушла телеграмма. По адресу: "Шотландия. Поместье Таммел. Леди Фионе Таммел". Текст был краток.

   "

Я Лиссабоне посольстве. Приезжай

,

без тебя не могу. Майкл

"

   Хроника предшествующих событий:

   30 декабря 1936 года -

Консул Испанской республики в Париже опроверг сообщения о гибели на Саламанкском фронте гражданки Болгарии Екатерины Николовой. Он проинформировал представителей газет, что журналистка была всего лишь ранена шальной пулей на излете и сейчас поправляет свое здоровье в одном из республиканских госпиталей.