Не-Русь (СИ)

Кроме своих — достаточно деликатных ближников, и молодёжи, в которую эту деликатность вбивали матерным шёпотом с жестокой жестикуляцией по болевым точкам, вокруг было ещё пара-тройка тысяч русского войска.

Я уже объяснял: армейский поход, с точки зрения рядового бойца — скучное занятие. Начальство как-то суетится, чего-то думает-планирует, а ты… гребёшь. Местность вокруг меняется, но люди вокруг тебя — всё прежние. Все байки — рассказаны, все песни — перепеты. Поэтому есть масса желающих почесать языком. Хоть бы обо что. Тема для сплетен, как всегда, местная «светская хроника». Кто, где, когда… Кому, чего и сколько… раз.

Я стал уже довольно известной персоной в этой армии, и, естественно, объектом для перемывания косточек.

История с убийством Любавы не могла быть сохранена в тайне, народ в войске шушукался, пари заключал. Потом, видя, что я никаких действий не предпринимаю, начали говорить громче.

Сперва сочувственно:

— Да уж, этот Володша… этакий мерзопакостник… хоть и князь, а такая скотина…

Потом разговоры пошли уже подталкивающие:

— И как его господь терпит? Неужто не найдётся добра молодца, чтоб унял гада?

Я помалкивал, делал вид, что не слышу. А и только ли вид? Доходили всякие… шепотки, но как-то… всё мимо. Вода плещет, дубрава шумит, мужики болтают… всё — тошненько.

Как-то, по какому-то пустяковому делу, к нашему костру на очередной ночной стоянке подошёл Маноха. Послушал, посмотрел. Уходя, позвал меня с собой. Темновато, де, ему. Едва отошли на десяток шагов, сказал:

— Не вздумай мстить Володше. Он — князь русский, Рюрикович.

Пристально по-разглядывал меня. Хмыкнул и выразительно процитировал «Изборник»:

— «Князя бойся всей силой своею, ибо страх перед ним — не пагуба для души, лишь вернее научишься Бога от того бояться».

Умный мужик, а дурак: мне учиться Бога бояться — вредно. И мне, и Богу.

Раввины говорят: «Бог — всевластен. Над всем в мире. Кроме страха человека перед ним». Если я ещё и свой «страх» Ему во власть отдам… «Боливар не снесёт двоих».

Маноха убедился, что я его слышу, вздохнул и уточнил:

— Катай… голову оторвёт. Овхо.

— От себя говоришь или…?

Маноха внимательно поглядел мне в лицо, потом кивнул на зиппу у меня в руках:

— Занятная вещица. Откуда?

— Ты не ответил.

Он взял зажигалку в руки, покрутил, пару раз пощёлкал, откидывая и закрывая крышку.

— В подземельях моих — очень даже…

И, убрав к себе в кошель на поясе, чуть ссутулившись, потопал в сторону княжеского шатра. Следом прошмыгнули тени двух… охранников? Подручных?

Даже вызывающее хамство доверенного палача Боголюбского не вызвало во мне сильных эмоций. Так, несколько кривую усмешку. Ну вот, какой-то абориген не только об меня ноги вытирает, но и вещи мои забирает. А мне как-то… пофиг.

«Я — не Федя, я — Вася».

Можно раздать имение своё и побрести паломником по Руси. Хотя… зачем? — Проще — лечь и умереть. Забот меньше, суеты, звуков. Как точна последняя реплика Гамлета: «Дальше — тишина»! Избавление от всего этого. От дергающего, царапающего, липнущего, требующего внимания… от мира дольнего.

Тишины, покоя… Свободы от «липкой паутины мира». Которая куда-то вечно тянет, куда-то не пускает, постоянно дёргает… Надоело… Устал. Покоя…

О-ох… Только… Как бы это по-мягче… Да так же! По Пушкину:

Для меня понятие «воля» ассоциируется с деянием. С целенаправленным, тяжёлым, на грани возможного… действием.

«Принцип максимального мазохизма» я сформулировал ещё в своей первой молодости: наибольшую пользу приносит то действие, которое выглядит, в своём начале, наиболее неприятным, наиболее нежелательным. Для исполнения которого приходится более всего себя напрягать.

Потом-то оказывается, что именно такое действие и даёт новые возможности, открывает новые пути, но в начале… «душа не принимает». В первой жизни мне пришлось проверить это неоднократно.

Получается, что если я мечтаю о покое, то следует проявлять волю. А для этого — выбрать деяние, самое… против души. А чего мне сейчас более всего не хочется? — Разговаривать, общаться… видеть, слышать, чувствовать… Жить.

Вот этим, самым противным, и займёмся.

Долго раздумывать — а вот с чего бы начать своё возвращение на «путь деяния» — не пришлось: у нашего костра шла драка. По счастью — чисто кулачная. За бой с оружием в расположении армии — смертная казнь. А так… просто приложили по сопатке. Для уточнения отношений и согласования подходов.

Очередная стоянка ратей. В этот раз — у устья Свияги. Похоже, моё «недеяние» в отношении Володши, крайне обидело тех спорщиков, которые ставили на… на быстрое решение. И уже потеряли свои деньги. Понятно, что не по собственной глупости — кто ж в этом признается? — а по моей лености, вялости и законопослушности. Вот и пришли… выражать своё недовольство. Естественно, не фактом живого Володши, а… а вообще.

Противников, мужиков из нескольких тверских хоругвей — было больше. Мои люди получали оплеухи, но пока никто, даже Чарджи — за оружие ещё не взялись. От соседних костров подбегал ещё народ, драка разрасталась.

Ну, вот, Ванюша, а ты покоя себе искал! Ты ж создаёшь проблемы одним фактом своего существования!

Очень этнически уместное свойство: русские всегда создают себе проблемы. Потом их героически решают. Переходим ко второй фазе.

Я спрыгнул с берегового обрывчика на песок, где вокруг нашего костра шла общая свалка, заметил группку моих «кулачных бойцов», прижавшихся спинами у стенке берега в нескольких шагах в стороне.

— Сухан, кулачный бой. В силу.

С нашим прибытием картинка всеобщего мордобоя и народного толкания — существенно изменилась. Первых персонажей я просто вытаскивал за шиворот из свалки и отшвыривал Сухану. Тот… промолачивал. В зависимости от того — куда он попадал, персонаж либо падал и лежал неподвижно, либо тоже падал, но при этом выл и пытался уползти.

Потом я снял пару придурков со спины Ноготка, и, когда они, скорчившись от боли у нас под ногами, завыли от воспоминаний о своих почках, вокруг нас образовалось пустое пространство из тяжело дышащих и утирающих рукавами разноцветные сопли бородатых мужиков.

— По какому случаю гуляние?

— Дык… эти… ля… насмехаются. Ты, де, никакой ни «Зверь Лютый». Ты, грят, щеня сопливое. Володша твою девку у. б до смерти, а ты проглотил и не поморщился.

— А ещё… с-суки тверские… Выделываются. Захочет, де, Володша — так и тебя самого… Ну… раком поставит… А нас, падлы, похолопят. Говорят: мы вас в кощеи определим. Говорят: наш князь вашему главному — господин. А мы, де, вам всем, стал быть — господа. Гниды недодавленные.

У меня — смешанный отряд. По общему мнению — смоленский. Теперь для тверских мы — чужаки. Более того: отношение к смоленским у тверских — враждебное. «Спокон веку». С выжигания Волжского Верха при Долгоруком — как минимум.

Подчинённость тверскому князю у нас пока осталась. Это очень опасно — в первом же серьёзном бою нас поставят на убой. Надо добиваться у князя Андрея переподчинения. Но… я как-то… Идти, общаться, уговаривать… тошненько…

Раз мы — чужаки, но под Володшей, то и людишки тверские — нам… начальники? Ничего нового: подчинение первого лица означает, обычно, и подчинение его подчинённых. «Старые» холопы становятся господами для холопов «новых».

Мне это знакомо в украинском варианте времён распада Союза со слов «западенцев»: «Мы будем пануваты, а вы — працюваты».

— Кто это сказал? Насчёт: «будем господами».

— А цо? Я сказал. И цо?