Стальное зеркало

Корнаро просит передать хозяину, по каким делам прибыл — и спустя несколько мгновений оказывается в кабинете. В кресле. С кружкой белого вина. Неплохого. Холодного как глаза сиенца.

— Прежде чем вы объясните мне суть вашего дела, я хотел бы предупредить — за моим домом следят. Господин Уго ди Монкада заподозрил меня — я полагаю, он сам не понимает в чем — и решил не спускать с меня глаз, пока я в городе. Его подозрения не носят серьезного характера, если бы носили, он бы меня убил, тем более, что я дал ему повод… но тем не менее, вас видели. И видели те самые люди, которым приказом Его Святейшества было выдано подробное описание вашей внешности. Так что, скорее всего, придя сюда открыто, вы подписали приговор нам обоим. Теперь я вас слушаю.

Виченцо прикрывает глаза. Под веки словно песка насыпали. Сколько он уже не спал по-настоящему? Еще до первого пожара в Картахене стало не до сна. Час, другой — а потом дела. Вот и доигрался. Сначала одна неудача, потом вторая, сокрушительная… и финальная ошибка. Сколько у них двоих еще есть? Если следят люди Уго, может быть, пара часов, может быть, десяток — до темноты. Нужно же было так промахнуться. Приговор Корнаро уже подписан, кто его приведет в исполнение, когда — не слишком важно; была надежда отсидеться подальше, по ту сторону Средиземного моря, но теперь и ее нет. А вот синьора Петруччи Виченцо погубил по собственной глупости и неосмотрительности. Стыдно…

В других обстоятельствах Корнаро попробовал бы спорить — он никого, совсем никого не заметил. Но слишком хорошо знал, что подобное возможно: да, был на взводе, настороже, вот только все это могло оказаться иллюзией. Да и следили не за ним — за домом. Нужно было выспаться прежде чем мчаться сюда.

— Когда меня начали искать люди Папы? — сначала герцог Ангулемский, теперь семейство Корво. Многозначительная последовательность…

— Вчера. Вы прибыли удивительно вовремя, чтобы дать им возможность отличиться перед Его Святейшеством, но едва ли на самом деле перед Александром лично. Думаю, что описание и приказ прибыли из Орлеана.

— Маршал поделился с новым родичем? — И, судя по разнице в сроках, поделился не сразу. Что же там случилось?

— Если маршал — это, пожалуй, не худший из вариантов. Но маршал начал вас здесь искать с первых чисел июля, еще до моего отъезда. Тайно. И, кажется, продолжает. А люди Папы делают это явно со вчерашнего дня. Интересная загадка, не находите?

— Крайне интересная. Я не мог бы выразиться лучше, — иногда манеры синьора Петруччи очень раздражают. Раздражают, пока не вспоминаешь, что ты его только что убил, а он на тебя даже не обиделся. — Я получил почту из Венеции. Мне приказано — приказано — не возвращаться. Мне сказали, что если я вернусь, Его Величество потребует моей головы. Дом меня, естественно, не отдаст — и окажется в тяжелом положении…

— Я еще не получил новостей из посольства. Мои голуби летают чуть медленнее, чем голуби Корво. Завтра-послезавтра я буду знать, что именно там случилось. Кстати, маршал отчаянно искал другого своего родича, того самого, знакомого вам. С того же времени, что и вас, только не на юге. Наводит это вас на какие-нибудь мысли?

— Наводит. Знают ли ваши голуби, где находится мэтр Кабото? До последнего времени он должен был быть в Лионе.

Синьор Петруччи встает, описывает круг по кабинету, поправляет крышку на чернильнице. Он, кажется, болен — или был болен. Так двигаются, когда все еще не рискуют доверять телу.

— Из Лиона он неожиданно пропал в первую декаду июля. Куда он направился, с кем, при каких обстоятельствах — я пока не знаю. Я сам был в отъезде и вернулся только позавчера. Кстати, его герцог Ангулемский разыскивал тоже — и опять же не здесь. В Арелате его искали. И, кажется, перестали. Я, кстати, подозреваю, что в ближайшее время мэтр Кабото где-нибудь объявится. Целиком или частично.

— Нет, — сознается Виченцо, — я не могу ничего понять. Чем больше узнаю, тем больше путаюсь.

Наверное, только безумец будет разбираться в обстоятельствах на пороге смерти — но чем еще прикажете заниматься? Рыдать и рвать на себе волосы? Пуститься во все тяжкие с ромскими шлюхами? Пошло и неинтересно. Загадка, как высказался Петруччи, куда привлекательнее. Сиенец был всецело прав — просто быстрее взял себя в руки…

— Скажите, синьор Корнаро — кому, кроме меня, вы рассказывали о заключенной сделке?

— Никому.

— А в Равенне?

— Тоже никому. За исключением Его Величества — я передал ему ваш план, он его одобрил и отправил со мной Гвидо.

— А мэтр Кабото делился с кем-нибудь?

— Я ему не сторож… При мне — нет, разумеется. Но мы несколько раз расставались на некоторое время.

— И вы что-то заподозрили?

— Нет. С равной вероятностью я могу подозревать короля, каледонца или вас, — маленькие привилегии нынешнего положения Виченцо. Например, правдивость, пренебрегающая вежливостью.

Синьор Петруччи усмехается, пожимает плечами:

— Я не подозреваю вас. И не подозреваю короля. Потому что о моем участии в деле знали вы и он — а меня никто не ищет. Вы можете не подозревать меня. Мне было бы крайне невыгодно назвать ваше имя, оставив вас в живых, а я никак не мог знать, что вы придете сюда.

— Значит, каледонец или Гвидо… но каледонца самого искали, а Гвидо… там был промежуток во времени. Выходит, он сообщил не маршалу. — У вина нет никакого вкуса и запаха, даже тех едва уловимых, что бывают у ручейной воды. Ничего. И горло вино не увлажняет, и теплом в висках, как привычно Виченцо, не отдается.

— Нет, он сообщил кому-то еще. И видимо, эти люди не удержали язык за зубами.

Глиняная кружка в руке лишена всего — формы, шероховатостей и гладкостей, тяжести. Ее, кажется, и вовсе нет. Как нет и комнаты вокруг. Гость только умом понимает, что в иное время назвал бы ее уютной, а глубокое кресло — удобным. Сейчас же он не знает, на облаке ли сидит, на траве или вовсе в купальне, по плечи в воде.

Виченцо пытается понять, кому еще можно было проболтаться — и чтоб маршал спохватился так поздно, и чтоб сплетни и слухи все же не разошлись… Кому — и зачем? Главное — зачем? Что еще за новая игра, и чья?

— Но с кем он мог быть там связан?

— С партнерами по торговле, например. С теми, кому невыгодна затяжная война на юге Аурелии. А уж они могли, например, попробовать убить Хейлза. Или предупредить кого-то еще, кому такой оборот событий не менее неприятен.

— Чтоб этому Гвидо золото в глотку залили… — Виченцо прикусывает губу. — А королю…

Займись Корнаро этим делом в одиночку, все удалось бы. Никто не проболтался бы, не сообщил никому помимо Хейлза, и все сложилось бы, как задумано. Но что теперь мечтать о масле, разбив горшок со сливками? Все, не соберешь, не склеишь.

— Это ведь Лион? Король Филипп? Чтобы армию не уводить с севера? — старое правило — «ищи кому выгодно». Конечно, есть еще и случайности, и глупость, и простые человеческие слабости, но не в этом деле. Не с этими участниками.

— Я не могу за это ручаться, — кивает сиенец. — Но я тоже так думаю. И думаю, что Его Величество Тидрека этот результат устраивал тоже. До какого-то момента… А потом перестал. Возможно, через день-два я буду знать, что произошло. Но пока что я предполагаю, что у аурелианской короны теперь есть не просто чьи-то слова, а доказательства интриги. Настоящие доказательства. И Его Величество крайне недоволен теми, кто позволил эти доказательства получить.

Так и есть, с точностью до формулировки. Корнаро молчит. Его Величество невесть зачем навязал ему напарника. Толкового, дельного, приятного. И, как выяснилось, очень болтливого и служащего заодно невесть кому. Лиону, Орлеану, своей семье, черту в зеркале… всем сразу и по отдельности, теперь уже не выяснишь. Наверняка Петруччи прав, и Гвидо где-то всплывет. По частям. Перед смертью споет все, что знает, про всех и без разбора. Это уже не очень важно. Для мертвого человека, которому нет дороги домой, который, вероятно, в ближайшие часы попадет в руки семейки Монкада вообще довольно мало важного. Особенно после того, как все перестало получаться. Все. Господа, что ли, прогневил? Второй поджог в Картахене вовсе не удался, пришлось бежать через море. Пришел к синьору Бартоломео, и подвел его под подозрение…