Стальное зеркало

— Скажите, а то, что было сделано, не привлечет внимания?

— Не знаю, — морщит лоб сиенец. — В теории это возможно, но на практике я совершенно не представляю себе, ни как это удастся заметить, ни в чем вас можно обвинить. Течение шло не от вас, а к вам. Сами вы ничего не делали. Даже не ничего предосудительного, а просто ничего. А я никого не убивал и противозаконным образом не мучил. Я вообще не причинял вреда никому, кроме себя — и то, как видите, вреда вполне умеренного. Я не заключал договора с той стороной, не обещал службы, ничего не требовал… Возможно, сделанное мной оставляет какой-то след — но никакой церковный юрист не найдет тут и тени состава преступления. Понимаете, синьор Варано, они ведь тоже убеждены, что это Дьявол. Поэтому за все века никто не додумался до элементарной вещи — что ему можно просто что-нибудь подарить… и что он захочет отдариться.

— Ну как же, — Джулио Чезаре усмехается. — Дарят, так сказать. Кого ни попадя… На тебе, не-знаю-кто, того, кто нам самим не гож, или кого мы только что на дороге поймали.

— Это совсем не то, синьор Варано. Поверьте мне — один мой друг случайно поставил опыт именно такого рода. В качестве жертвы, естественно. Это существо исполняет просьбы, сделанные подобным образом, но не желает добра просителям — и при первой возможности охотно их убивает. А вот жертва, ценой небольшого усилия, может выйти из переделки живой и почти невредимой.

— Значит, жертва сама может отдать жертвующих этой силе? — Синьору Варано очень интересно. О подобном он не слышал. Знал, что дело чернокнижников очень рискованное, и не только из-за Трибунала. Многие умирают, нарушив правила обрядов. Недавно это произошло с одним его дальним родичем. Но чтоб вот так?

Синьор Бартоломео весело улыбается и кивает.

— Если не испугается, не потеряет власти над собой и поведет себя правильно — может. Это было проверено трижды разными людьми.

— Становились ли они потом интересны Трибуналу?

— Представьте себе, нет. Один из них неделю спустя после опыта, простите, несостоявшегося — или состоявшегося, это как посмотреть — обряда, стоял в пяти шагах от главы Ромского трибунала. Стоял, замечу, около часа. Я не поручусь за то, что доминиканец вовсе ничего не почувствовал. Но он явным образом не заметил ничего опасного — в противном случае он бы с удовольствием поднял шум.

— Синьор Петруччи, вы понимаете, что выпускаете в мир? — Хозяин не ахает только потому, что ахать, охать, ронять из рук предметы и прочим образом выражать потрясение отучил себя давным-давно. Иначе уже мерил бы шагами аллею, бил ногой землю, как старый кочет, и начал бы кудахтать…

— Пока что ничего. Синьор Варано… Вы говорили, что в случае успеха мне не придется жаловаться на вашу благодарность — не так ли? — Взгляд ученого становится серьезным. Ну конечно же. Теперь речь пойдет о делах важных.

— Разумеется, уважаемый синьор Петруччи, ну разумеется! — Джулио Чезаре понимает, чем обязан гостю; еще он понимает, хотя об этом никогда не говорили вслух, чего будет стоить попытка обмануть или убить этого добрейшего и безвреднейшего человека. Тихого ученого, умудрившегося подружиться с силой, которую весь мир считает Дьяволом. Обманывать ожидания сиенца или скупиться стал бы только безумец.

— Так вот, моей долей в этом деле будет ваше молчание. Я не хочу уподобляться героям аравийских сказок и выпускать из сосуда то, что не сумею загнать обратно.

Ну вот, думает синьор Варано, умудренный годами и знаниями человек, а такой наивный… Благодаря этой своей наивности он, конечно, сумел придумать то, что не пришло в голову более искушенным и практичным ученым, но что ж теперь делать-то? Лучше бы золота попросил — хоть все, что есть. Впрочем, золото он получит. Разумеется, будет отказываться, но возьмет хотя бы на опыты. В каждом полезном деле нужно иметь свою долю.

— Синьор Петруччи, молчать-то я буду. Даже не потому, что слишком забочусь об укладе жизни, а потому, что не хочу никому давать преимуществ. Но если действие ритуала закончится, если я начну чувствовать, что силы меня оставляют — я попрошу об услуге… нет, не вас. Это было бы непозволительно и неблагодарно. Кого-то из преданных мне. Но если эти преданные иногда начнут пропадать — хоть под землей, хоть в башне, — пойдут слухи. Понимаете?

— Синьор Варано, я не так наивен, как вам может показаться. Во-первых, они не будут пропадать — в этом нет нужды. Чтобы получить результат достаточно ровной и сильной физической боли, этого легко добиться, не причиняя большого вреда. — Все-таки он наивен, не понял, что речь идет об убийстве человека, знающего важный секрет и тайный способ. Или вот таким обиняком намекает, что не стоит этих людей убивать, тоже может быть. — А во-вторых, я знаю, что такие секреты нельзя хранить вечно. Но несколько лет — это не каприз, это необходимость. Такого никто раньше не пробовал, я не нашел никаких следов, нигде. Мы не знаем, что произойдет в следующий раз. Мы — как и со всяким новым лекарством или мерой — наверняка не представляем себе и половины побочных эффектов, полезных и вредных. Мы движемся в темноте, наощупь. У нас что-то начало получаться — но, во-первых, у нас нет уверенности, сможем ли мы добиваться нужного десять или хотя бы восемь раз из десяти, а во-вторых, синьор Варано — неужели вы считаете, что это — предел?

Видимо, молодость просачивается и туда, куда ее не звали. Он поторопился. Сиенец совершенно прав. Сначала нужно проверить, будет ли этот способ действовать с другими людьми. Потом уйти вперед — на пять, на десять шагов. И только потом, получив эту фору, приоткрыть дверь. И пусть все остальные толкаются в проходе, тщетно пытаясь догнать.

— Нет, не считаю. Я уверен, что вы способны придумать еще множество необычайных вещей. Со своей стороны я сделаю все, чтобы это знание осталось тайной. Хотя соблазн велик, я умею преодолевать соблазны. Но на сколько хватит вашего и моего молчания?

Петруччи задумался.

— При некоторой удаче — лет на восемь-десять. Без нее — лет на пять. У вас, синьор Варано, время есть. Теперь есть. У меня пока тоже.

— В том, что зависит от меня, время у вас будет. — Да и слишком любопытным любителям совать нос в чужие секреты можно этот нос прищемить… примерно по шею. Но шила в мешке не утаишь, а надеяться, что никто не утаил, а именно ты окажешься первым особо умным — глупо. Для неопытных юнцов и безнадежных дураков. Синьор Варано себя к таковым не относит, и по праву, а не из тщеславия. — Но рано или поздно… а знаете, интересно посмотреть. И еще интересно посмотреть, как Трибунал на этом рассорится со Святым престолом.

— Да. И самым интересным будет то, что в этом столкновении нам с вами придется, скорее всего, поддерживать Трибунал.

— Ну после того как Святой престол сделает тайное общеизвестным — да, конечно. Как представлю себе все это воронье гнездо, засидевшееся в Роме до мафусаиловых лет… — Варано набирает в горсть траву, с наслаждением выдирает ее с корнями. Трава упирается, но с сочным хрустом все же лезет из земли.

— Согласитесь, перспектива не из приятных. Кстати, возможно, это жестоко с моей стороны, синьор Варано — но на вашем место я бы тоже об этом задумался.

— Вполне разумное с вашей стороны предупреждение, но я все учел. — Конечно, желающих занять место синьора Варано будет немало. В том числе и собственные дети. Даже не старшие, те-то привыкли подчиняться отцу, младшие. Потом и внуки. Но и правитель привык. Он тоже когда-то был сыном, мечтающим занять место отца. С тех пор образ мыслей наследников не слишком сильно поменялся, так что все они видны как на ладони.

— Да, — кивнул синьор Петруччи, — это тоже решение.

Кажется, сам он думал о чем-то другом.

— Кстати, о сыновьях и внуках, — сказал сиенец. — Я хочу поставить еще один опыт — но я не гожусь для него сам.

— Слушаю вас, синьор Петруччи.

— Дело в том, что в ходе предыдущих экспериментов, у меня возникло предположение, что боль — это просто то сильное ощущение, которое легче всего вызвать в любое данное время в любом данном месте. Боль надежна, а в опасном деле торговли с чертом скорость, надежность и соблюдение одного и того же проверенного ритуала — самые важные вещи. Но коль скоро мы знаем, что это не Сатана, и у нас есть время и средства — почему бы нам не испробовать иные сильные чувства? В первую очередь — плотское наслаждение. Но мне для этого нужно слишком много привходящих условий.