Стальное зеркало

Потом Мигель в это окошко еще раз заглянул. Зажмурился, открыл глаза. Хотел перекреститься, передумал, но прочитал отгоняющую бесов молитву. Не помогло. Он видел то, что видел, и никак иначе.

Может быть, Орсини о чем-то и проболтался. Может быть, это даже дальше ушло. Но смотрели эти двое друг на друга так, что хоть сейчас их на сцену тащи, в представление о разлученных влюбленных. Когда на другого глядишь и моргнуть боишься. Вдруг за это время исчезнет…

После двадцати лет жизни в Роме Мигель относился к подобным любовным связям без домашних предрассудков — но вот на романы с иностранцами, особенно с альбийцами, у него терпимости не хватало. А тут и вовсе. Ну влюбился, ну насмерть, ну жить не можешь… доложи, зараза. Расскажи — если не Его Светлости, то хотя бы мне. Ведь что угодно могло выйти, какая угодно дрянь. Поймать могли на этом. Поломать. Убить с перепугу. Его Светлость в это все втравить…

Спасибо, впрочем, что влюбился в альбийца. Они не самые главные соперники ни нам, ни Аурелии. А ведь мог бы, наверное, и в какого-нибудь арелатца, галла или франконца. Мало, что ли, на свете таких вот белесых недоразумений, как Ричард Уайтни?

И что теперь прикажете делать? Ловить? Следить… Ха — а ведь на это и с другой стороны посмотреть можно. Наш идиот о любви своей молчал как рыба-паук. А младший секретарь? Сказал своим или нет? Судя по тому, где они встречаются, не сказал. И что же это выходит… а выходит, что наши голубки в любой момент могут оказаться в супе. Или, скорее, на вертеле. Выследить Марио проще чем слона в Орлеане.

Ну уж нет. Нашего голубя мы потушим сами. С медом, орехами и изюмом. А альбийского… как его тушить, жарить или коптить, конечно, дело его начальства, господина Трогмортона. Но от щепотки приправы в нашем хозяйстве не убудет, право слово.

— Синьор Орсини, вас желает видеть герцог. Дон Рикардо, с вашей стороны стыдно приглашать синьора Орсини в подобное место. Ждем вас с официальным визитом, адрес вы знаете.

И упаси тебя Господь что-нибудь сказать, и уж тем более пошевелиться. Нет, на это пораженного страстью соображения все же хватило. Молчит. Понимает, что раз сюда открыто пришли, то ничего особенно страшного его зазнобе не сделают. Пожалеть, что родился на свет, заставят, но не более. А вот скандал повредит всем, а им с Орсини — в первую голову.

— Мой герцог, моя герцогиня… — непременно поклониться, и Марио тоже слегка к полу пригнуть. — У нас радостное событие. Синьор Орсини решил выйти замуж. Увы, жених его — иностранец и дурно воспитан, а потому не нанес нам визит как подобает. Я передал ему приглашение.

Из глубин склонившегося в поклоне — поди тут не склонись, когда Мигель держит руку между лопатками и подняться не дает, — доносится какое-то возмущенное шипение.

Шипи-шипи. Только тише. Целее будешь.

Есть в мире среди чудных творений Божьих замечательная птица — сова. Среди прочих достоинств, известна она тем, что голову на полный оборот повернуть может. Вот сидит она на ветке к тебе спиной, а потом р-раз — тело не сдвинулось, а на тебя уже два глаза смотрят, оценивают — съедобен ты или нет. Так и Его Светлость с супругой.

— Дон Мигель, — язвительно улыбается герцогиня. — Ну как вы обращаетесь с юной невестой? Подите сюда, дитя мое, сядьте, — госпожа Шарлотта кивает на свободное кресло. — Расскажите, не обидел ли вас чем этот суровый человек?

«Невеста» открывает рот, закрывает его, снова открывает — а слова не идут. Потому что обидел, конечно, но как же рассказать Ее Светлости, чем именно?

— И кто у нас жених? — спрашивает Чезаре. — Надеюсь, какая-нибудь достойная персона?

— Боюсь, Ваша Светлость, — отозвался Мигель, — что и тут имеется некоторая заминка. Это Ричард Уайтни… среди родни у него важные люди есть, но невесте он никак не ровня.

— Мезальянс, — вздыхает герцогиня. — Явный мезальянс. Марио, дитя мое, как вы ухитрились так низко пасть?

Если Ее Светлость только что была похожа на птицу-сову, то Марио сейчас больше всего напоминает рыбу-дораду. Тоже всеми цветами идет… Но вот оторопь у него, кажется, уже прошла. Сейчас какую-нибудь глупость скажет, обязательно. Про силу чувства.

— Любовь не признает границ… — Пока что все в рамках предсказанного. — Вам ли не знать, Ваша Светлость?

Госпожа герцогиня приподнимает брови, ждет продолжения. Серебристое платье с черным шитьем ей, белокожей брюнетке, удивительно к лицу, но не думать про сову невозможно. Сейчас скажет еще что-нибудь — как в когти возьмет. Марио, правда, на мышь не похож, скорее уж на котенка из Анкиры. Беленький, голубоглазый, пушистый — и шипел недавно…

— Любовь, значит, — плотоядно улыбается Чезаре. — Ну что ж. Любовь требует жертв. Вам придется пожертвовать семьей, местом в моей свите и кампанией. Вы готовы на это?

— Вы же знаете, Ваша Светлость, — говорит мальчик, — что я не могу покинуть вашу свиту… даже если бы я был готов пожертвовать семьей, я не стану делать этого буквально.

Нет, не зря мы его убивать не хотели. Ну какой же это ко всей нечисти Орсини — и голова на плечах, когда речь о чувствах не идет, и языком Бог не обидел, и удар держит.

Из окна льется солнечный свет, играет на цветном и прозрачном стекле. Кажется, подуй ветер — и половина стеклянных безделушек разлетится мыльными пузырями. Де Корелла стоит у кресла, на краешке которого умостился котенок. Привычно выбранное место — всех видно, и комнату заодно. Похоже, он отвлек герцога и герцогиню от увлекательной беседы. Они вообще много разговаривают, но о чем — Мигель перестает понимать очень быстро. Хуже, чем с герцогом Ангулемским. Начинается просто, о снах, о книгах — а заканчивается хоть Франконией, хоть древними ахейцами, и каждая фраза к другой положена плотно, как стежок к стежку, вышивку не распорешь — и что вышито, поди сообрази.

— Вы можете получить достойное приданое и остаться в свите госпожи герцогини. И наслаждаться любовью. Я даже готов взять на себя труд объяснить и вашему отцу, и вашему герцогу, что это совершенно необходимо. Или все-таки отправитесь со мной в Марсель? Решайте, Марио.

— Ваша Светлость… а разве вы остаетесь дома?

Госпожа герцогиня осторожно вставляет между страниц расшитую закладку, закрывает книгу. Ладони неподвижно лежат поверх черной кожаной обложки. Очень белые руки, очень красивые — и очень выразительные, хоть и застыли, как на горельефе. Ее Светлости смешно — котенок пытается приравнять свое увлечение к законному браку. Не понимает он — не хочет понимать, — одного: женщина входит в дом супруга, и может послать по всем семи ветрам любые просьбы и приказы родни, вредящие ее мужу. А вот Орсини и его приятель — в совсем ином положении.

— Марио, после марсельской кампании мы вернемся в Орлеан недели на три-четыре, а затем покинем его на долгий срок. Вероятно, на несколько лет. Вы знаете почему, зачем. Так что вам все равно придется делать что-то с вашим чувством, — терпеливо объясняет Чезаре, потом перестает улыбаться. — А что касается выбора — считайте это наказанием. Я вправе вас наказать, и я вас накажу, так что поберегите красноречие. За глупости сродни вашей убивают. Собственно, я уже был предельно близок к подобному приказу. И подумайте еще вот о чем. Вы не только заставили меня и прочих думать, что являетесь предателем. Вы еще и сделали все, чтобы стать… вдовой. Потому что ваш избранник даже не писарь в альбийском посольстве, хотя и писарю подобное наверняка будет стоить жизни. Вы знаете, кто он? На самом деле — кто?

— Младший секретарь, один из трех, — кажется, мальчик начинает что-то понимать. — Большая должность в его возрасте, но в его семье это традиционная карьера. Это все, что я знаю. Мы никогда не говорили о делах. Ни о его, ни о моих.

— Хоть что-то вы сделали правильно.

— А кто он на самом деле?

— Человек государственного секретаря Альбы.

— Его шпион в Аурелии, — впервые вмешивается в беседу Мигель, подозревая, что Марио может и не захотеть понять формулировку.