Смоленский поход (СИ)

Впрочем, не все казаки поддались на нехитрую татарскую уловку, нашлись среди них люди бывалые сумевшие сообразить, что разодетые как павлины татарские мурзы так просто в заснеженных полях не разъезжают, и что коней не худо бы и попридержать. Пока большая часть кинулась в чаянии зипунов в погоню, примерно полторы сотни остались стоять на месте, а увидев развязку, развернулись и попытались дать деру. Занятые их опрометчивыми товарищами, татары даже не пытались их задержать, однако уйти им все же не удалось. Едва узнав об обнаружении воров, Вельяминов повел свой полк в обход и попытавшиеся скрыться казаки безошибочно вылетели на готовых к бою рейтар. Прижатые кованой ратью к лесу казаки попытались скрыться в нем, бросая коней и захваченное ранее добро.

Преследовать их не стали, а по-быстрому собрав трофеи, двинулись дальше.

— Сабли то хоть доставали, — спросил я Вельяминова, когда он разгоряченный от погони вернулся ко мне.

— А как же, я троих срубил! — тут же ответил тот.

— Врешь поди?

— Вот тебе крест государь!

— Ладно, троих, так троих. Ты мне вот что скажи, а не соберутся воры вновь?

— Нет, они сейчас отсюда уходить будут. Потом может и пристанут к кому, а сейчас нет. Повелишь оставить ратников чтобы переловили воров?

— Недосуг сейчас, да и сил мало.

— Да кто же тебя государь гнал то из Москвы с малыми силами, да еще на такой город как Коломна? Ее изгоном взять дело мудреное.

— Как воры побегут, так город сам сдастся. Надо только чтобы они побежали, думая что я с пехотой, да большим нарядом иду.

— Хитро, государь.

— Посмотрим, хитро или нет. Слушай Никита, а отчего у меня такое ощущение будто я что-то неладно сделал? Вроде войско быстро собрали, идем в порядке, бить вот уже начали, а на душе не спокойно.

— Известно что, государь, с Салтыковым неладно вышло.

— Не понял?

— Да чего же тут непонятного? Оно, конечно, ты государь повелел в походе без чинов быть, и не след Бориске хвост поднимать, однако бесчестить его не следовало. Нет, опалу он всяко заслужил, за то разговору нет. А вот выдал ты его Василию зря.

— Ты же мне сам про порядки рассказывал…

— Я то рассказывал, да ты, царь батюшка не больно слушал. Вот если бы Бориска в поход пошел, да Бутурлина в походе не слушал, да лаял и бесчестил всяко и прилюдно, вот тогда в самый раз. А за то, что отказался от похода, следовала ему опала, вотчины отобрать тоже можно.

— А чего же не удержал?

— Удержишь тебя, к тому же тут это покушение с письмом случилось.

— Злобиться бояре будут?

— Сейчас нет, больно их эта грамота отравленная напугала, а потом припомнят!

— А прочие Салтыковы?

— Да пес, с ними. Кляузная семейка, да дядя его сейчас у короля Жигимонта… самое время всех их придавить, чтобы и не пискнули. Опять же, ты его на Заруцкого посылал, а он не шел и Бутурлину не давал, под это дело сыск надобно учинить.

— Полагаешь, найдется чего?

— Это как искать, государь.

— Тоже верно. Кстати, о сыске, Мелентий далеко?

— Да как ты велел государь, с нами и под присмотром, о чем-то с лекарем твоим беседует…

— С ОˊКонором, а по-каковски они беседуют?

— А я знаю, прикажешь позвать?

— Ага, только порознь.

Через некоторое время со мной поравнялся мой старый знакомец, иеромонах Мелентий с коим мы вместе обороняли Вологду. Святой отец был снова в драной рясе как при первой нашей встрече и смотрел без на своего царя хотя и не враждебно, но и без малейшей приязни.

— Здравствуй, честной отче, — поприветствовал я его.

— Здравствуй государь, — сдержано поклонился он мне в ответ.

— Что-то вид у тебя, батюшка, опять неказистый, нешто опять разбойники ограбили?

— Да какие разбойники, государь, слуги твои верные помяли чуток, это было, а более ничего.

— И чего же ты святой отец, в таком разе, как бродяжка одетый, по Москве ходил?

— Да выгнал меня отец-настоятель из монастыря, хожу вот теперь неприкаянный. Негде мне голову приклонить сиротинушке, подаянием одним и живу. Чем добрые люди пожалуют, тем и сыт.

— Ну этому горю легко помочь, помнишь я тебя на службу звал? Приходи, хочешь в рейтары возьму, а хочешь в духовники пожалую, мне добрые ратники да верные люди везде нужны.

— Грех тебе государь смеяться над иноком убогим, — скорбно провозгласил монах, услышав мои слова.

— А тебе, пес бородатый, не грех царю своему лгать столь бессовестно?

— Государь, что ты меня пытаешь? Ведомо ведь тебе что искал я.

— Ребенка убить не дам.

— Господь с тобой государь, и в помыслах того не было!

— Опять лжешь.

— Государь, смута может быть. Отродье Бориса и Самозванца…

— Кончилась смута монах! Вот как меня царем выбрали, так сразу и кончилась. И чего там раньше было никакого значения не имеет. Не знает про то никто и, слава богу, пусть дальше не знают. Вырастет девочка, выдам замуж за хорошего человека и дело с концом.

— Ой ли, государь, а идешь ты сейчас походом куда? Там ведь тоже дитя невинное?

— Не трави душу! Честно скажу не знаю что сделаю. Пусть господь решит.

— Все вы на волю божью надеетесь, а паче того что его воля с вашей совпадет.

— Тоже верно, так ты чего, пойдешь ко мне на службу?

— Я государь, нынче только богу служу.

— А я что против? Говорю же, иди ко мне в духовники, а то мне Иона надоел хуже горькой редьки. Ну, а чего? Роду ты хорошего, насколько я знаю, грамоте учен, латынь вот знаешь. Ты же по латыни с лекарем моим беседы вел?

Пока татары и рейтары «развлекались» с казаками основная часть моего импровизированного войска продолжала движение. Теперь впереди шел «государев полк», следом за ним я с драбантами, а замыкали движение по-прежнему конные стрельцы Анисима. Темнеет зимой рано и примерно в двадцати верстах от Бронниц я приказал остановиться на привал. Ночевка в зимнем лесу дело для русского человека в сию пору почти естественное. Одни ратники кинулись рубить лапник, для лежек, другие разводить костры для того чтобы сварить кашу. Третьи, тем временем, обихаживали лошадей. Я немного переживал за своих мекленбуржцев, которые, как мне думалось, были непривычны к таким спартанским условиям. Однако я ошибался, стараниями фон Гершова и моей щедростью у каждого драбанта была хорошая шуба, шапка и сапоги, а сами они были людьми тертыми и неприхотливыми. Так что русская мудрость о солдате, который дымом греется, а шилом бреется, сработала и тут. Единственным кого ночлег в лесу привел в ужас, оказался мой лекарь. Бедняга ОˊКонор смотрел на приготовления солдат с округлившимися от ужаса глазами и казалось вот-вот упадет в обморок.

— Ваше величество хочет моей смерти, — жалобным голосом проговорил он, топчась в снегу.

— Пьер, какого черта вы жметесь в стороне, идите сюда к костру, — позвал я его, — кстати, а где ваша шуба, которую я подарил вам, как только вы приехали?

— О ваше величество так добры ко мне, — с благодарностью залепетал полуфранцуз-полуирландец исполнявший роль моего лейб-медика, — но эта шуба столь дорога, что я не стал надевать ее в дорогу полную опасностей.

— Вы с ума сошли, друг мой, шубы существуют для того чтобы их носить.

— О, да, мой государь, но ее соболиный мех столь прекрасен… в наших краях таких мехов нет даже у герцогов!

— В ваших краях, Пьер, нет и таких морозов. Что же с вами делать, не могу же я допустить, что бы вы замерзли, вы мне еще нужны.

— Увы, ваше величество, мне так и не объяснили, зачем я нужен вам в такой экспедиции?

— Вы, дружище, единственный человек в моем окружении разбирающийся в химии, и мне очень интересно кто и, самое главное как, изготовил такой ужасный яд. Вы ведь провели необходимые опыты?

Наш разговор прервал Никита Вельяминов, вытащивший откуда-то тулуп и накинувший его на дрожащего от холода лекаря. При этом мой кравчий бурчал про себя, что хитрый немец специально забыл шубу в надежде, что царь сжалится и пожалует со своего плеча. Почувствовав на себе тяжесть тулупа, лекарь блаженно улыбнулся и почти счастливым голосом ответил: