Наследники по прямой. Книга первая.

– Во многом вы правы, - адмирал устало поправил усы - разговор этот был ему в тягость. - Всё же правила нашего общества… Увы. Вы действительно во многом правы. Скажите, Ольга Ильинична. Это ведь ещё как-то с вашим… даром связано, разве нет?

– Николай Оттович, - Ольга побледнела.

– Нет, нет, - фон Эссен протестующе поднял руку. - Не спрашиваю ни о чём, ничего не хочу узнать! Но знать я должен.

– Должны, - эхом отозвалась Ольга после некоторого молчания. - Должны. Если бы не война. Если бы! Быть Киру адмиралом, гордостью Флота, опорой Престола… Ах, Боже мой, Николай Оттович. Ну почему я, почему же?!

– Что вы, что вы, голубушка, - фон Эссен, повинуясь охватившему его душевному порыву, шагнул к Ольге и опустился рядом с ней на кушетку. - Господи Боже, да не убивайтесь вы так. Всё образуется, я знаю, я старый человек, верьте мне!

– Какой же вы старый, - улыбнулась Ольга сквозь слёзы. - Это просто мы с Киром молоды пока…

– А войны Государь не допустит, - убеждённо проговорил фон Эссен. - Воевать в нынешнем веке совершенно никак невозможно. Не война, а тотальная гибель. Не могут ни Господь, ни Государь такого позволить. Верьте, Ольга Ильинична.

– Я рада бы вам поверить, Николай Оттович. Только я ведь знаю. Я вижу.

– Что же, и мою судьбу видите?

– Вижу.

– Не поделитесь ли? - адмирал всё ещё уповал на возможность превратить это в некое подобие шутки.

– Нет. На что вам, Николай Оттович? Человеку не дано заглядывать в грядущее, и в этом его благо. Грядущего нет, мы творим его сами… И мой дар - вовсе не дар. Мука и наказание. Вот только за что? Вы простите меня, ради Бога. Я своего решения не изменю. Если Кирилл найдёт в этом причину от меня отказаться - упрекать его не могу.

– Да ведь сам не свой Кирилл Воинович, что же вы творите, Ольга Ильинична, голубушка! Право же, только в вашем юном возрасте и можно, наверное, такой безжалостной быть!

– Я ведь не только о себе думаю, Николай Оттович. И не только о Кире.

– Вы… в положении? - изумился фон Эссен. - Ах, простите, Бога ради, меня, старого дурака… Что ж вы молчали-то?! Разве…

– У нас будет сын, Николай Оттович. И он, разумеется, будет Гурьев. Совсем настоящий. Об этом я сумею позаботиться.

– Хорошо же, - сердито проворчал фон Эссен, краснея и чувствуя себя неуютно. - Поступайте, как считаете нужным, Ольга Ильинична. Я вам никаких новостей не сообщу, ежели скажу - лейтенант мой вас любит без памяти.

– И я его люблю, - Ольга закрыла глаза. - И никто в этом не виноват, - совершенно…

Прибыв на "Рюрик", на котором держал флаг, адмирал тотчас послал за Гурьевым. Кирилл прибыл, отрапортовал по всей форме. Фон Эссен снял фуражку, указал лейтенанту на кресло:

– Присядьте, голубчик.

Гурьев повиновался. Непохоже это было на грозного адмирала - "голубчик". Фон Эссен долго смотрел на него, качал чуть заметно головой. Потом резко стукнул ладонью по колену:

– Вот что, лейтенант. Представление я напишу днями, принимайте "Гремящий".

Гурьев вскочил:

– Николай Оттович!

– Сядьте, Кирилл Воинович, - махнул рукой фон Эссен. - Я беседовал сегодня с вашей невестой. Вы, голубчик, дурь всякую из головы выбросьте. Я вас своей властью благословляю, живите и радуйтесь. В любви греха никакого нет и быть не может. Ну, и служба службой, как говорится. Ольга Ильинична - не по годам мудрый человек, молите Бога, Кирилл Воинович, что выпало вам такое счастье. А "Гремящий" принимайте, всё меньше времени на разные юношеские глупые метания останется. Корабль вы знаете, надеюсь, ещё со времени вашей цусимской авантюры изучили неплохо, как мне докладывали. Вот и проверим заодно, за дело ли вас Его Императорское Высочество Александр Михайлович нахваливает.

– Слушаюсь, Николай Оттович. Разрешите быть свободным?

– Разрешаю, - улыбнулся в бороду фон Эссен. - Цветов только не забудьте купить. И от меня кланяйтесь. Господину Уткину в том числе.

Не возвращаясь на "Гремящий", Гурьев помчался к Уткиным. Было уже поздновато для визитов, но его сейчас меньше всего волновали условности. Двери ему открыл Мишима. Увидев лицо Гурьева и букет, он улыбнулся и поклонился:

– Мы вас заждались, Кирилл Воинович. Пожалуйста, Ольга Ильинична у себя и примет вас немедленно.

Кирилл влетел в её комнату. Ольга стояла у окна, домашнее электричество было выключено - несмотря на поздний час, с улицы в помещение струился свет. Белые ночи, подумал Гурьев. Белые ночи.

– Лёля, - голос его прозвучал неожиданно хрипло. - Лёля, я тебя люблю. Слышишь?!

– Слышу, - Ольга повернулась и протянула к нему руки. - Слышу, Кир. Я всё слышу.

В эту ночь он надел ей на безымянный палец кольцо. Ольга потянулась, включила лампу у изголовья.

– В нём есть какая-то тайна, - тихо проговорила она.

– Конечно, - легко согласился Кирилл. Он лежал на спине с закрытыми глазами, и меньше всего на свете ему хотелось сейчас спорить. - Я тебе обязательно о ней поведаю, только не теперь, ради Бога.

– Почему? Кир, пожалуйста.

– Ну, слушай, - Гурьев комично собрал брови на переносице и гнусавым речитативом затянул нараспев: - В некотором царстве, тридесятом государстве…

– Кир. Я ведь серьёзно спрашиваю.

– Я серьёзно не знаю ничего толком, Лёля. Отец не успел мне рассказать, а матушка, кажется, и не ведала никаких подробностей. Что-то, связанное с Мальтийским орденом. Крест мальтийский, ты видишь?

– Да.

– Оно должно переходить из поколения в поколение. По женской линии.

– Почему?

– Не знаю, Лёля. Ещё одна тайна рыцарей-госпитальеров.

– Значит, я права. Тайна всё-таки существует.

– Конечно. Такая странная вещь, правда?

– Что?

– Всё. Лёля…

– Не надо, Кир. Всё уже хорошо. Я тебя люблю.

– Я тебя больше чем люблю…

После родов сжалился, видать, Творец над Голдой. Отнял так измучивший её дар - наказание - в будущее заглядывать. Напрочь исчез, как рукой сняло, словно и не было никогда. Уже за одно только это готов был Илья Абрамович негаданному зятю всё на свете простить. Ну, и маленькому, конечно. Янкеле. Сына Бог не дал, спасибо, хоть на внука не поскупился. Янкеле. А что Кириллович - так у нас, евреев, с этим просто управляются, усмехался себе на уме старик Уткин. И тут же одёргивал себя: нравился ему лейтенант Гурьев, хоть тресни. Уважительный молодой человек, спокойный, и достоинства не занимать. Сам займёт, кому хочешь. И как они с Мишимой-то столковались, вот ещё не разбери-пойми комиссия! Но столковались. Это факт.