Крестьянский сын, дворянская дочь (СИ)

Поскольку цук в училище был делом сугубо добровольным, то после этой речи старшеклассники поочередно спросили каждого новичка:

— Готов ли ты верой и правдой служить товариществу, соблюдать все наши традиции и слушать дедов?

Новоиспеченные первоклашки вступали в новую неведомую для них школьную жизнь, где нет пап и мам, и никто не сможет защитить кроме своих товарищей. Видимо поэтому все как один отвечали:

— Да!

Или;

— Готов!

На фоне общего, хотя и не слишком искреннего единодушия, как гром среди ясного неба, прозвучало тихое, но твердое:

— Нет!

И это был голос Николки. Сенька, только что поддакнувший, повернул свое удивленное лицо с грязными полосами от слез в сторону друга. Да и весь нестройный ряд первоклашек стал смотреть на смельчака. Некоторое замешательство произошло и среди дедов, которые стали шептаться по поводу отказника. Наконец вперед вышел Иван по прозвищу Адвокат, ибо действительно был сыном мирового посредника.

— Священные законы нашего товарищества гласят, — высокопарно начал Адвокат, выполняющий в коллективе роль третейского судьи и разбирающий в этом качестве конфликты в среде реалистов, — Существующий порядок вещей — дело сугубо добровольное. Каждый решает сам подчиняться традициям цука или нет. Решение принято, один из зверей поставил себя вне коллектива и отныне лишается нашей защиты и покровительства. Третейский суд торжественно постановляет: не принимать реалиста Заломова в ряды товарищества! Отныне он изгой, но преследовать его никто не имеет права. Высокий суд присваивает изгою кличку Козел. Отныне все обязаны именовать Колю только так и никак иначе.

После заломовского «Нет» перечить воле коллектива никто больше не посмел. Между тем деды принялись выбирать себе рабов. Сенька достался Борису, и мальчик не знал; радоваться или плакать. Церемония продолжилась зачислением новичков, заключающееся в ударе бляхой ремня по ягодицам первоклашек. Уже тогда стало ясно: кто из дедов — «форсилы» и «забывалы», а кто «силачи» [18]. Одни, ревностно относящиеся к традициям цапа или просто от природной жестокости, заранее заливали в пряжку свинец, и били что называется «от души» по мальчишеским ягодицам. Другие экзекуцию проводили довольно формально, ограничиваясь легким ударом по своему рабу. В этот день Сенька получил на ляжку здоровенный синячище, который болел едва ли не полгода и понял, что попал в рабство к форменному изуверу.

После церемонии реалисты разбрелись по двору училища, занявшись своими делами. Место Сеньки отныне было возле своего хозяина, поэтому он опустился на травку возле группы, в которой заправлял Борька Галабин. Сначала он просто сидел, думая о чем-то своем, потом его взгляд переместился на Николку, отныне Козла, стоявшего в стороне. Никто к нему не подходил, одноклассники шарахались от мальчика, как от зачумленного. Потихоньку Сенька стал прислушиваться к обрывкам фраз, доносящихся от Оглобли и группы четвероклассников:

— Изгой… Наказание… Другим неповадно… Бунт… Бывало такое… Темная…

Заинтересовавшись, Сенька незаметно стал пододвигаться к собеседникам. Он понял, что разговоры о добровольности цука — сказки для доверчивых новичков. А отказники — угроза существованию самой системы. Еще он услышал, что несколько лет назад, группа реалистов из села Екатериновка подняла бунт против цука и несколько лет в училище его не было. Зато вместо цука пышным цветом расцвело землячество, что оказалось много хуже дедовщины, поэтому негласным общим собранием учащихся прежняя система была возрождена, как более справедливая. В конце концов, он услышал, что Оглобля поручил группе четвероклассников и пятиклассников напасть на Козла на улице и хорошенько проучить.

Прикусив губу до крови, Сенька лихорадочно размышлял. С одной стороны, он всецело одобрял цуп и был согласен рассуждениями дедов, мало того, поступок Николки его неприятно удивил. С какой стати, когда все остальные будут пахать на дедов, Николка должен прохлаждаться? Несправедливо! Пусть бы и получил по шее за свой характер. Но и предавать односельчанина, друга не хотелось. Решения могло быть три: предать и оставить все как есть, предупредить или пойти с другом и вдвоем защищаться против заведомо более сильного врага. Мальчишка принял самое трусливое и половинчатое решение и, лихорадочно нацарапав записку, тайком передал ее Николке.

На следующее утро Николка появился в училище украшенный синяками и шишками.

— Смотрите, Козла разукрасили! — крикнул кто-то из зверей. — Козел отпущения.

— Козел! Козел! Козел отпущения! — радостно подхватили одноклассники Николки.

Сеньке было мучительно стыдно, но он вместе со всеми принял участие в травле и сперва тихо, а затем все громче и громче стал выкрикивать обидную кличку. После этого в душе у него поселилась какая-то смутная неприязнь к другу и односельчанину. На перемене стала известна новость, что один из задир не пришел не занятия и отлеживается после побоев дома, да и остальные участники экзекуции никак не выглядели триумфаторами, старательно пряча свои побитые физиономии. Происшествие не осталось без внимания руководства реального училища и участники действа были вызваны к директору училища Максиму Фроловичу Яблокову. К великой досаде дедов никакой изоляции Козла не получилось, наоборот, пришлось совместно с ним выдумывать легенду о нападении на реалистов уличного хулиганья и доблестных действий Коли Заломова, который благородно бросился на выручку своих старших товарищей. Мальчишки все подтвердили и из кабинета директора вышли едва ли не друзьями. К чувству Сенькиной неприязни к старому другу добавились новые краски.

Шли годы учебы и взросления. Сенька попал в рабство к настоящему профессионалу по придиркам и тумакам. А повзрослев, унаследовал у своего учителя Оглобли замашки палача и тирана. Николку, видя, что он не реагирует на травлю, постепенно перестали дразнить Козлом. Мало того, именно к нему, учитывая его беспристрастное положение вне цука, в последние годы стали все чаще обращаться как к Третейскому судье. Тем более, что крепкий и неподатливый Николка был незаменим в многочисленных уличных разборках реалистов со своими извечными недругами — гимназистами и коммерсантами, учащимися коммерческого училища. А уж после известных событий в цирке за бывшим Козлом прочно утвердилось новое прозвище — Неваляшка.

Все эти не очень приятные воспоминания в одно мгновенье пронеслись в Сенькиной голове, пока он подзывал своего личного раба Витьку Сокова. Инструктаж зверя затянулся, несмотря на всю забитость и полное подчинение своему деду, Витька долго отказывался от предназначенной ему роли. Пришлось прибегнуть к паре «горячих», раздавать которые Сенька был большой мастак. Затрещины сделали свое дело, и мальчик согласился. Всю ночь Сенька трудился над изготовлением особо хитрой бомбочки, начиненной чернилами и карбидом в двух отдельных камерах.

В назначенный час на Центральную аллею Струковского сада вступила мишень — известная пара влюбленных гимназистов. Они шли, не замечая никого вокруг, увлеченные разговором. Вдруг раздался характерный звук летящего предмета, один миг — и вся парочка оказалась заляпанной чернилами с головы до ног. Карбид не замедлил вступить в реакцию с жидкостью и воздухом и к чернильным пятнам на гимназической форме потерпевших добавились едко дымящиеся проплешины. Однако роль была еще не доиграна. Размахивая рогаткой, на аллею из кустов выскочил Витка и прокричал:

— Смерть Синей говядине [19]!

Теперь нужный эффект был создан и Сенька постарался как можно незаметнее вывести Витьку с места происшествия. Собственно, главное уже было сделано, поэтому дальнейшее присутствие не требовалось, напротив, становилось опасным.

— Ма-а-ма-а! — причитала и выла девочка, размазывая по лицу слезы и сопли. Гимназист в заляпанной гимнастерке и прожженной тужурке сидел в луже и не переставая кашлял, вдохнув удушающие пары ацетилена.