Одиссея "Варяга"

       Крейсер получил уже с десяток попаданий, однако тревожных сообщений пока не было. Докладывали в основном о пожарах. Пожары пока тушились, хотя и с переменным успехом. Особенно долго возились с первым, с непривычки. Правда, так до конца его погасить не удавалось. Вроде бы уже погасший огонь периодически вспыхивал снова, но никого уже не пугал. Дым от пожара мешал наблюдать за кормовым сектором, чем Небогатов был недоволен.

       - Да что там они с пожаром справиться не могут? Сгорим ведь, господа.

       Через некоторое время после особенно сильного взрыва прибежал посыльный от командира плутонга шестидюймовок правого борта, молодой вольноопределяющийся. Он долго не мог внятно доложить командиру крейсера, и капитану первого ранга Арнаутову пришлось на него прикрикнуть, и даже немного встряхнуть.

       - Т-там, в среднем к-каземате взрыв - дрожа докладывал посыльный - расчет весь... все...

       - Что там!? - допытывался командир.

       - Сгорели... все... заживо - почти прошептал посыльный, и получив разрешение уйти, почти вывалился из рубки. С мостика послышались характерные звуки выворачиваемого наизнанку желудка. Очевидно, что посыльный в упомянутом каземате побывал лично.

       Арнаутов смущенно прокашлялся и доложил Небогатову:

       - Два шестидюймовых орудия мы уже потеряли. И один расчет полностью. В остальных много раненых, есть и убитые. Но, в целом, держимся не плохо. Я от Камимуры ждал лучшей стрельбы, честно говоря...

       Восьмидюймовки были пока целы, хотя их расчеты постоянно приходилось пополнять. Будучи головной "Россия" особенно активно обстреливалась японцами, и даже от близких разрывов прилетали осколки. Но экипаж был уже в таком состоянии, что обращал внимания на осколки не больше, чем на брызги воды от близких разрывов снарядов, отмахиваясь от них как от мух, а иногда и просто не замечая легких ранений.

       Крейсер держался уверенно, и активно вел бой. "Идзумо" вышел уже на траверз "России", однако пока японцы шли параллельным курсом, в маневрировании не было нужды. В какой-то момент адмирал расслабился и привалился к броне рубки. За что и был вскоре наказан: буквально через пару минут японский шестидюймовый снаряд ударил в мостик, практически в ее основание. Почти всех в боевой рубке сбило с ног. Адмирала отшвырнуло и ударило о противоположную стенку. Небогатов сел и некоторое время ошарашено осматривался по сторонам, пока не понял что его оглушило, и пропавшие звуки боя вовсе не означают, что бой кончился. В результате адмирал с полчаса только наблюдал за японцами и был не в курсе происходящего на корабле. Хотя к концу боя он уже различал разрывы снарядов и громкие голоса. Вскоре после того, как колонны разошлись, он пришел в себя почти полностью, но еще пару дней слышал не очень хорошо, а потому и сам говорил громче обычного.

       В соседнем со взорванным каземате, осветившимся отблесками пламени и наполнившимся через щели в перегородке пороховыми газами, за наводчика сидел кондуктор Васильев. Среди подносчиков снарядов к орудию был матрос второй статьи Зыкин. Более непохожей парочки было трудно представить. Если Васильев был на хорошем счету, и регулярно получал поощрения, повышения и дополнительные чарки, то Зыкина иначе как "баковым пугалом" или "балластом" никто из офицеров не называл.

       Было такое наказание в те годы на русском флоте, провинившегося матроса ставили "проветрится" на баке под ружье с полной выкладкой, чтоб подумал, наверное, о горькой своей судьбинушке. Неоднократные попытки командира плутонга лейтенанта Моласа, хоть немного научить большого и грузного сибирского крестьянина основам наведения орудия на цель, на случай выхода из строя остальных членов расчета, раз за разом заканчивались фиаско и очередным "проветриванием" Зыкина. Казалось, что безразличие и дремучая тупость этого матроса были абсолютно непробиваемы...

       В момент взрыва в соседнем каземате, Васильев сидел на своем законном месте в кресле наводчика. Молас и раньше, во время выходов к берегам Японии замечал, что при встрече с неприятелем его лучший наводчик становится дерганым и нервным. Но на душеспасительные беседы все не было времени, и лейтенант списал поведение Васильева на боевой задор и избыток адреналина. Но сейчас, в заполненном дымом и криками каземате, кондуктор неподвижно замер в кресле, намертво вцепившись в рукоятки маховиков наводки орудия. После того, как он в третий раз проигнорировал команду "огонь", все решили что он ранен, тем более что в полумраке каземата стало видно, что под ним быстро расплывется лужа. Но когда его попытались аккуратно извлечь из кресла, стало ясно, что у Васильева просто сдали нервы. По запаху было вполне очевидно, что и к крови лужа под орудием не имеет никакого отношения. Попытки оторвать руки комендора от маховиков не увенчались успехом, и орудие молчало уже полторы минуты.

       Пока, в отсутствии убежавшего к соседнему горевшему каземату Моласа, комендоры раздумывали, что делать с впавшим в прострацию наводчиком, неожиданно подскочивший к орудию Зыкин одним движением левой руки выдернул Васильева из кресла и отшвырнул того в сторону. После этого, он, к удивлению членов расчета и добравшегося, наконец, до каземата командира плутонга, промокнув сорванной форменкой сиденье, одним движением без приказа и спроса сам втиснулся за рукоятки наводки.

       Он видел недавно установленный оптический прицел всего один раз. Тогда, за неделю до выходя в боевой поход, на тренировке для всех членов расчета по наведению орудий, он перепутал направление вращения маховиков. Вместо наведения "вправо - вверх", он умудрился загнать ствол в крайнее "левое - нижнее" положение. Потом, он долго моргая смотрел на распекающего его Моласа, пока того в очередной раз не вывел из себя невинный взгляд светло голубых "телячьих" глаз матроса. Первое знакомство с обновленным прицелом закончилось для Зыкина очередным часом на баке и синяком на левой скуле (за что Молас, кстати говоря, был приватно отчитан замечавшем и не одобрявшем такие "мелочи" Небогатовым).

       Сейчас, с непонятно откуда взявшейся ловкостью профессионала, которая так не походила на его же неуклюжие движения на тренировках, он за семь секунд навел орудие на цель и выпалил! Не отрывая взгляда от прицела и продолжая удерживать в перекрестии случайно подвернувшуюся "Адзуму", он заорал на остальных членов расчета - "Подавайте, сукины дети, мне с япошкой что, вас до вечера ждать?".

       Подбежавший к орудию Молас, хотел было заменить его на месте наводчика на кого - нибудь другого, но машинально проследив за падением снаряда увидел, как у самого борта не обстреливаемой никем "Адзумы" вздыбился одинокий столб воды. После того, как следующая пара выстрелов тоже легла очень прилично, Молас ограничился ободряющим похлопыванием по плечу и приказом перенести огонь на головной. Однако, к его удивлению, всегда молчавший Зыкин подал голос, причем от прицела он так и не отвернулся и говорил с лейтенантом не глядя на него.

       - Не, вашбродь, там от всплесков сам черт ногу сломит, а второго я через пару выстрелов достану.

       - Как ты его достанешь, олух царя небесного, - начал закипать имеющий короткий фитиль Молас, - для нормальной пристрелки надо не мене трех орудий в залпе, сам ты дистанцию не уточнишь, если говорят тебе по головному - бей по...

       Очередной выстрел прервал речь лейтенанта, и через примерно двадцать секунд на борту "Адзумы" расцвел цветок разрыва.

       - Как, как... Охотник я. И отец мой был охотник и дед, - отозвался по-зверинному оскалившийся матрос, по прежнему не смотря ни на что кроме цели, - тут конечно не дробовик и не "бердан", но прочувствовать тоже можно. Не волнуйтесь, вашбродь, теперь от меня он уж никуда не денется!