Стальное зеркало

— Поднимитесь, — приказывает Людовик. — Мы дозволяем вам говорить.

Нет, этот прятал не оскал, тут что-то другое.

— Ваше Величество, я с прискорбием и стыдом вынужден сообщить, что сторона, которую я представляю, не сможет выполнить свои обязательства.

Что?..

— Десять дней назад злоумышленники подожгли склады и верфи в Картахене и пытались поджечь и взорвать порохом корабли в гавани. Последнее им не удалось вовсе, первое удалось частично, но общие потери таковы, что отплытие будет невозможно еще три-четыре недели от сегодняшнего дня. Ваше Величество, от лица моих монархов я прошу вас принять самые искренние извинения…

Когда бы Марсель можно было взять без помощи флота, Его Величество прогнал бы толедца в шею, повелев никогда не показываться на глаза. Но оскорбить посланника — оскорбить монархов, а другого подходящего флота на берегах Средиземного моря нет. Точнее, есть у Галлии, но Галлия на словах держит сторону Аурелии, а на деле — Арелата. Флот они не дадут, хотя Генуя и Венеция вполне могли бы заменить Толедо — но в Генуе спят и видят, что Тулон и Марсель будут принадлежать им. А по ту сторону моря, в Картенне и Карфагене и вовсе не желают вмешиваться в европейские войны — у них, дескать, хватает своих забот и с маврами, и с прочими.

Без Толедо, увы, не обойтись. Поэтому извинения придется принять, де Кантабриа утешить ласковым обращением… и смириться с тем, что кампания откладывается еще на месяц, не меньше.

А может быть, мрачно думает король, пока губы сами выговаривают монаршие утешения, и навсегда. Потому что на двенадцатое июля назначена встреча монархов Арелата и Галлии. Якобы по поводу уступок Арелата Галлии. На самом деле — точно пока неведомо, но по всем сведениям, соседи заключат перемирие. Предположительно, очень позорное для Арелата… и очень выгодное, поскольку у них будут развязаны руки.

Пьер был прав, а я нет. Нужно было плюнуть на поветрие, нужно было плюнуть на видимость единства. Нужно было плюнуть на собственную неуверенность и желание показать, что я — полновластный монарх. Наплевать на все и начать еще в мае. Не дать времени опомниться. Не оставлять возможности для маневра… теперь этой возможности нет у нас. Я был неправ, но эта вода утекла. Нужно решать, что делать сейчас, решать быстро.

Де Кантабриа уходит, пятится спиной вперед, но мимо двери не промахивается. Дверь закрывается без стука, но с мягким щелчком — офицеры гвардии прекрасно знают, что Его Величество ненавидит грохот, но и полную тишину не выносит.

— Пьер, — говорит король. — А вроде бы у тебя глаз не черный…

— Нет, — говорит коннетабль, — не черный, Ваше Величество. Но, по опыту, ждать имеет смысл только тогда, когда знаешь, чего ждешь. И даже в этом случае есть риск дождаться чего-нибудь иного.

— Ну вот и дождались. — Нет, ничего особо удивительного тут нет. Когда бы Людовику нужно было помешать выходу своей армии, он бы ничего лучшего не изобрел. Но черт побери толедцев, они чем думали? О чем? Спеси у каждого — на десяток хватит, а ума… — Теперь что делать?

— Все-таки выдвигаться. Не так быстро, как собирались, но если нас не подведут во второй раз, мы все-таки успеваем.

Просто еще одна задержка, думает король. Это еще не катастрофа, это всего лишь еще одна задержка. На сей раз не по нашей вине… и всего-то на месяц. Мы тянули с мая, а Толедо задержит нас только на месяц. Но что будет сегодня вечером на совете… лучше не представлять. Папский посол будет молчать так, что лучше бы столами швырялся, кузен Клод размахивать словом Его Преосвященства как дароносицей, только де Кантабриа будет прикидываться обивкой кресла, одно утешение.

Спрашивать у начальника тайной службы, почему мы не узнали о пожаре раньше — неправильно и несправедливо. Десять дней, такие расстояния, город, наверное, сразу попытались закрыть, дальше все как обычно, голуби, ястребы — может быть завтра-послезавтра что-нибудь прилетит. А вчера и де Кантабриа не знал ничего. Неправильно, несправедливо. Но очень хочется. Очень хочется спросить хоть кого-нибудь, почему вокруг все это, а мы ничего не знаем? Да потому не знаем, что со смерти дяди едва два года прошло… потому что он боялся собственной тайной службы и не давал ей расти, и развел доносчиков, и доносчиков боялся тоже, не хотел быть зависимым от них… Тут-то он был прав.

Гийом д'Анже — человек Пьера. Вернее, давно уже человек короля, но начинал по военной линии. Спокойный, дотошный бумажный червь. Даже странно, откуда в таком роду? И доверять ему можно. Но вот звезды с неба снимать не умеет. И не обещает. За год вычистил все, что мог, начинает строить понемногу… и он прав, и менять его нельзя. И не на кого. Но. Но. Но.

Д'Анже в поклонах не усердствует, кланяется один раз, стоит перед королем, смотрит спокойно и прямо, ни малейшего раскаяния ни в чем не испытывает, собственно, еще и не знает ничего, а узнает — не сочтет своей виной. Потому что расстояния, и ястребы, и лучники. Виной — не сочтет, не начнет лебезить и выкручиваться, но пообещает сделать так, чтоб подобное не повторялось. И правда что приложит все усилия — а вот увенчаются ли они успехом… это уже второй вопрос, и задавать его раньше чем через год нелепо.

Начальник тайной службы короля не лебезит, не волнуется, не ерзает — стоит уверенно и с достоинством, и Людовик успокаивается. Желание задавать несправедливые вопросы откатывается, как волна от берега. Тут и справедливых достаточно, чтобы испортить настроение на год вперед.

— Ваше Величество, я не знаю, уместно ли сейчас, — чем еще хорош д'Анже, так тем, что самые дурные новости не могут сбить его с мысли, — но это может быть достаточно серьезно. Мы нашли свидетелей происшествию на Королевской.

Происшествие позавчерашней ночью выдалось знатное. Четырнадцать трупов в четверти часа от дворца. Стычка. Кого с кем — неведомо. Десять из четырнадцати еще и обобраны до белья. И конечно, никто ничего не видел и не слышал.

— Докладывайте.

— Где-то через два часа после полуночи некий дворянин с сопровождающими лицами… частично веселого поведения подошел к углу Королевской и Святого Эньяна. Там он и сопровождающие были задержаны группой из десяти человек, по виду — дворян, одетых в цвета Его Светлости герцога Ангулемского. По их словам, они собирались произвести арест. Часть сопровождающих, в том числе две особы женского пола, заявили, что не имеют отношения к ссоре. Обе стороны позволили им покинуть место предполагаемой стычки, каковая тут же и началась. В соотношении четверо к десяти, вернее, к дюжине, поскольку, как впоследствии выяснилось, на крышах присутствовали два стрелка, принадлежавших ко второй группе, но цветов не носивших. Затем, на место стычки прибыла верхом группа из пяти человек, также дворян по виду. Ее предводитель приказал сопровождающим заняться крышами, а сам пришел на помощь первому дворянину. В соотношении два к четырем. После того, как все лица, пытавшиеся осуществить арест, были убиты, на перекресток высыпало еще не менее десяти людей в цветах вашего кузена, однако, столкновения не произошло, и первый дворянин мирно проследовал с ними в резиденцию Валуа-Ангулемов. Нам не удалось опознать всех вовлеченных, однако я могу положительно утверждать, что атакованным лицом был Джеймс Хейлз, граф Босуэлл, а предводителем второй группы — Его Светлость герцог Беневентский.

Король потирает подбородок. Не потому что чешется, не потому, что невольно подражает коннетаблю — потому что не ронять же челюсть до груди и ниже? Тут нужно что-то сказать, наверное. Но ничего на ум не приходит. Они… они все с ума сошли? Обнаглели окончательно? Все трое? Вчера, вчера двое — кузен и Корво, — были здесь, на совете, и проклятый наследник не счел нужным сообщить. Разумеется, и посол не счел нужным объясниться…

— Чья была первая дюжина?

— Неизвестно, Ваше Величество. Эти люди не принадлежали к свите Вашего кузена. Двое из них опознаны. Первый — мелкий дворянин с севера, проживающий в Орлеане, второй — учитель фехтования из Фризии. У обоих скверная репутация.