Зазеркальная Империя. Трилогия

Больше всех корил себя Николай.

Не отбрось он тогда, в храме, обломок стрелы, заинтересовавший его, столь беспечно, Кавардовский не смог бы перерезать путы и освободиться. Не пострадал бы Жорка, оглушенный притаившимся у входа Князем, когда ротмистр, сгоряча решивший, что беглец скрылся в спасительном для него лесу, кинулся следом. Хорошо еще, что, кроме берестовской двустволки без единого заряда, у Конькевича не оказалось при себе огнестрельного оружия. Будь иначе — на путешествии пришлось бы ставить точку. Блестящий в прошлом гвардейский офицер и неплохой фехтовальщик решил обойтись холодным оружием. Как оказалось — небезосновательно...

Солнце уже клонилось к западу, когда ротмистр поднял наконец голову.

— Нести с собой тяжело раненного Шаляпина мы не можем, господа. Бросить его умирать здесь — тоже. Я решил... — Ротмистр сглотнул и продолжал уже громче, чтобы заглушить предательский звон в голосе: — Я решил поступить, как поступают с раненным в бою товарищем, когда ничем не могут ему помочь и не желают продлевать мучений. Я хочу помочь ему уйти с честью. Думаю, он бы мое решение одобрил...

В этот момент кот открыл уцелевший глаз и проникновенно взглянул в глаза своему другу. Николай мог бы поклясться, что Шаляпин понял слова Чебрикова. Более того — он был согласен... Глаз устало закрылся, и по боку, покрытому слипшейся от крови шерстью, пробежала длинная судорога...

— Все... — прошептала зареванная Валя. Но кот был еще жив.

— Идите, — прикрикнул ротмистр на своих спутников. — Я вас догоню.

Разделить с ним нелегкую обязанность не захотел никто, включая ничего не понимавшего, но проникшегося важностью момента аборигена. Хотя какого аборигена? Здесь он был таким же гостем, как и остальные.

Не оборачиваясь, путешественники почти дошли до кромки кустарника, окружавшего поляну, когда их окликнул чистый и звонкий детский голос:

— А что вы тут делаете?

Маленькая, лет шести, не более, девочка в чистеньком пестром платьице и сандаликах, появившаяся неведомо откуда посреди абсолютно девственного леса-любой мог бы принять ее за галлюцинацию утомленного сознания. Она была тут же окружена и подвергнута перекрестному допросу:

— Кто ты? Откуда ты взялась? Где взрослые? Как тебя зовут?

Не принимали участия только ротмистр, скорбно продолжавший сидеть рядом с умирающим другом, да Алан, карауливший с обнаженным скимитаром в руках связанного Кавардовского (рана в плече оказалась хоть и глубокой и болезненной, но не опасной для его поганой жизни).

Девочка совершенно не испугалась грязных, оборванных и окровавленных взрослых, к тому же до зубов вооруженных. Она весело щебетала, расспрашивая их то об одном, то о другом, но почти не отвечая на вопросы.

Общими усилиями из этого «чуда природы» удалось вытянуть, что зовут ее Дилия, ей скоро будет семь лет, а живет она с папой и мамой «там, далеко». Девочка была ухожена и совсем не похожа на заблудившуюся в лесу. Все окружающее она воспринимала как новую интересную игру.

— А вы в кино снимаетесь? — Она весело прыгала на одной ножке, срывала цветочки, норовила потрогать понравившееся почему-то больше всех ружье Конькевича, пыталась научить всех петь песенку. — Я по спутнику видела недавно одно. Там дяди с такими же ружьями, как у вас, бегали и стреляли друг в друга... А таких сабель у них не было!.. А зачем они вам? А можно потрогать?.. А почему этот дядя лежит? Он устал?.. Он болеет?..

Беготня и вопросы длились бы еще долго, если бы Дилия случайно не наткнулась взглядом на окровавленного Шаляпина, которого все пытались прикрыть от нее спинами. Негоже невинному существу приобщаться к виду страданий и смерти...

— Ой, киса!.. Ей плохо?.. А кто ее так?..

Девочка плюхнулась на коленки рядом с тряпицей, на которой лежал кот, и с состраданием на лице принялась его разглядывать. По круглому детскому личику горохом покатились прозрачные слезы... Она попыталась погладить судорожно дышащее животное, но Чебриков, легонько взяв ее ладошку, отвел ее в сторону:

— Не надо, девочка... Ему очень больно.

Девочка, не переставая всхлипывать, упрямо вырвала руку у большого дяди и все-таки прикоснулась к слипшейся шерсти.

Склонившиеся над смертным одром путешественники ожидали всего: судороги, крика боли, агонии, смерти, но только не того, что произошло.

Кот снова приоткрыл глаз и вдруг лизнул гладившую его детскую ручку...

— Он мурлычет, — прошептал не верящий своим глазам ротмистр.

Еще несколько минут, и кот оказался на руках девочки, ловко запеленавшей его в тот же лоскут ткани, на котором он лежал, и теперь баюкавшей, словно куклу.

— Он спит... — прошептала Дилия. — Ему хорошо... — И тут же выдала: — Вы же торопитесь? Вам нужно идти. А кисоньку оставьте мне. Она поправится — не волнуйтесь!..

Спутники переглянулись. Голос девочки был таким убедительным, а глаза сияли такой неподдельной чистотой, что хотелось верить во все, что она говорит.

В конце концов ее вмешательство решало проблему. И ротмистр понял немой вопрос товарищей.

— Да, девочка, — с трудом проговорил он, поднимаясь с колен. — Возьми котика себе. Только заботься о нем. А если... — Голос Чебрикова предательски дрогнул, и он отвернулся, играя желваками.

— Конечно! Я его вылечу, дяденьки! Точно-точно! И мама моя поможет, и папа, и бабушка! Ну я пойду? А то меня ждут...

— Иди, Дилия, до свидания...

Девочка, бережно прижимая к себе спеленатого кота, отбежала на несколько шагов и, обернувшись, прощально вскинула вверх ладошку:

— До свидания!.. Не волнуйтесь за котика!..

Внезапно ее заволокло дымкой, взявшейся ниоткуда, а когда через несколько секунд та развеялась, на поляне никого, кроме путешественников, уже не оказалось. Лишь распрямлялись примятые стебельки травы в том месте, которое только что покинула девчушка.

— Да-а-а, — протянул Жорка, задумчиво чеша в затылке, где в пышной шевелюре торчал на манер орлиного пера цветочек, воткнутый мимоходом девочкой. — При таких их способностях и технике не удивлюсь, что Шаляпин поправится и нас еще догонит.

— Кого «их»? — Николай изумленно ощупывал голову, уже совершенно не болевшую.

— Ну... местных жителей... Она же говорила: «Папа, мама, бабушка»...

Алан простер руки к солнцу и с благоговением на лице протянул:

— Ма-а-ай-я!..

— Ты прав. — Ротмистр, снова бодрый и собранный, решительно швырнул меч, которому так и не пришлось сыграть мрачную роль избавителя, в ножны. — Что-то такое — не от мира сего — в ней присутствует. По коням, господа?

— Вот он! — Ротмистр обвел глазами остатки небольшого отряда, в изнеможении повалившиеся на траву, обрывавшуюся у полоски галечного берега близ поваленного дерева. На карте это место было помечено синим кружочком со стрелкой, напоминающим астрологический знак Марса (он же биологическо-медицин-кий символ самца или, если хотите, мужчины).

На ставшую за прошедшие месяцы рутинной операцию по определению границ перехода ушло всего несколько минут: брошенные камешки уже на третьем десятке стали исчезать в «никуда», ясно очерчивая незримую черту. Судя по размерам, ворота были приличные: в проем вполне вошел бы большегрузный автомобиль, и, вполне возможно, постоянно действующие. К сожалению, убедиться в этом стопроцентно можно было только эмпирическим путем. Увы, ни опытного «миропроходца» Берестова, ни Шаляпина с путешественниками уже не было.

Последняя потеря была еще свежа в памяти, несмотря на без малого месяц, пролетевший с той поры. Хотя... Теплилась надежда на лучшее.

Торопиться было некуда, и Чебриков скомандовал привал.

Набирались сил для броска в очередной неизвестный мир примерно полтора часа, перекусив, отдохнув, перевязав раненых и пополнив запасы пресной воды — бог знает в какие дебри закинут их эти ворота, с виду такие безопасные и устойчивые.

Что переход устойчивый, выяснили между делом, время от времени кидая камешки в его зев, для удобства обозначенный воткнутыми в галечный берег ивовыми прутиками.