Наследники по прямой.Трилогия (СИ)

– Воин Пути никогда не нарушает обещаний, – спокойно сказал Гурьев.

– Воин Пути?! – растерянно переспросил Черток. – Что это означает?!

– Не забивайте себе голову ненужными сведениями, Черток. Когданибудь, возможно, узнаете. Сейчас это вам лишнее.

– А казаки?

– Что – казаки? – Гурьев приподнял брови.

– Они ведь не позволят.

– Мои приказы и решения не обсуждаются, – мягко, как ребёнку, сказал Гурьев. – Кажется, у вас была возможность в этом убедиться.

– Я… Я не понимаю… – жалобно проговорил Черток. – Нет, нет, я совсем не понимаю… Кто же вы такой?!.

– Думайте, Семён Моисеевич. Думать – это полезно. Идёмте, у меня ещё дел полно.

Эту ночь Черток провёл, ни на минуту не сомкнув глаз. Ещё не рассвело, когда он вдруг забарабанил в дверь своего «домзака ^[142]». Один из караульных казаков, матюкнувшись, поднялся с лавки и подошёл к двери:

– Ну? Чего надо?

– Мне… – Черток проглотил комок в горле. – Я должен срочно поговорить с вашим… командиром.

– Делов у атамана других нет, тока с тобой лясы точить, – хмыкнул казак. – Спи, людей зря не булгачь. Утром нагутаришься.

– Мне необходимо с ним поговорить. По… Пожалуйста, – тихо добавил Черток.

Гурьев проснулся мгновенно. Выслушав сбивчивый доклад вестового, коротко кивнул:

– Хорошо. Приведите.

Гурьев несколько секунд смотрел на явно не знающего, куда себя девать, комиссара, потом наклонил голову чуть набок:

– Вы чувствуете, что должны чтото сделать. Но не понимаете, что. Я прав?

– Да, – хмуро сказал Черток, не поднимая глаз.

– Ктото из латинян сказал – делай, что должен, и да случится то, чему суждено. Но вот только… Помоему, происходит совсем не то, что суждено. А это значит – мы все делаем вовсе не то, что должны делать на самом деле. Что скажете, Семён Моисеевич?

– Вы знаете, что нужно делать? Что мы все должны делать?

– Нет. Пока нет никакого плана, Семён Моисеевич. Пока.

– А будет?

– Не знаю.

– Но тогда…

– Делай, что должен, – Гурьев вдруг усмехнулся. – Чем вам не план? Помоему, просто отличный план. Великолепный. Вы не думайте, что я на вас случайно набросился. Вы ведь не военный по сути своей человек, вы – учитель. Толкователь. Не так?

– Так…

– Вот видите. Вас использовали, мой дорогой. Вас – и таких, как вы. Использовали, как таран, как кистень, чтобы сокрушить империю. Использовали как силу, внешнюю по отношению к империи и народу, который её создал. Сначала империю последовательно и целенаправленно стремились отвадить от решения вашей проблемы. Делали всё, чтобы пар в котле создал давление взрыва. А потом – взрыв. Пока эта империя представляла собой помесь тюрьмы и казармы, её существование терпели. Даже то, что она расширялась, было им на руку. На более или менее сносное управление таким колоссом должны были уходить все ресурсы, все без остатка – и людские, и материальные. Но вот посудите сами. Как только начались перемены… Как только империя перестала пожирать ресурсы и начала ими пользоваться… На нас обрушился целый град ударов. И мы не выдержали. Мы повалились. Видите эту картинку? Я – вижу.

– Использовал – кто? Вы имеете ввиду Парвуса? ^[143]Нет, ну, в самом деле, не можете же вы верить во всю эту…

– Верить? Зачем же верить, если существуют факты, Семён Моисеевич? И Парвус, и немецкий Генштаб, – все они тоже были, как мне кажется, марионетками. Хотя и имели весьма значительную свободу манёвра. Но эта свобода была в том, «как», а не в том, «что».

– Зачем?! Ну, даже если принять эту вашу идею?!

– Я не знаю. Зачемто. Комуто мы сильно мешаем. Я вовсе не твержу о какомто заговоре банкиров или мировых держав против русского народабогоносца, как это может сейчас показаться. Совсем о другом я думаю.

– О чём?!

– О том, что всё это слишком долго продолжается, Семён Моисеевич. Слишком долго, значительно дольше одной человеческой жизни. Это ведь не вчера заварилось, и даже не в семнадцатом и не в пятом, как некоторым представляется. Лет двести с гаком всё это тянется, если не дольше. У вас нет такого желания – разобраться? Кто, зачем, почему, с какой целью и для какой такой радости?

– И вы, сами, – не знаете?!

– Не знаю. Не знаю до такой степени, что даже мыслей по поводу никаких нет. В любом преступлении всегда следует искать того, кому оно выгодно. А у нас получается, что никому. И если и есть выгода, то столь кратковременная и смехотворная по сравнению с утраченным спокойствием и направлением развития, что даже говорить о ней както даже совестно, право. И всем нам, Семён Моисеевич, следует над этим весьма крепко размышлять. А главное, неустанно. Я вас не убедил?

– Ннет… – с мучительным выражением лица проговорил Черток. – Не то, чтобы не убедили. Я ведь тоже не понимаю… Знаете… Я передумал столько всего… Мы ведь и в самом деле иначе представляли себе… А потом… Всё кажется, что одно за другое… Сначала – врагов революции необходимо уничтожить под самый корень. Это же закон любой революции, разве не так?! А враги эти… Никак не заканчиваются. Что же это?!

– Несознательные какие люди, – подпустил шпильку Гурьев.

– Я серьёзно, – не принял шутки Черток. – Может, не в одной только сознательности или несознательности дело? Чтонибудь ещё за этим есть? Я не знаю, насколько вы себе представляете…

– Я представляю, и не так уж плохо, – кивнул Гурьев. – Разве не господин Ленин говорил, что, только усвоив всю буржуазную науку, можно сделаться настоящим, подлинным марксистом?

– Вы читали Ленина?! – на Чертока сделалось совсем жалко смотреть.

– Отнюдь не только Ленина, – Гурьев пожал плечами. – Всех ваших пророков, и Маркса с Энгельсом, и Каутского с Плехановым. И не просто читал, а на любое место из текста могу комментарий привести, что по поводу означенного думали ваши Ленин с Троцким или Струве с Бухариным. Хотите, поэкспериментируем?

– Но как же…

– Это, Семён Моисеевич, классический пример того, что ваш Ленин – пророк никуда не годный. И фраза его – просто фраза. Чепуха. Ради красного словца не пожалею и отца. Знаете, есть такая порода фонтанирующих интеллектом персон, – они долго, годами, красиво, складно, связно и упорно повторяют один и тот же набор чегото, что даже иногда кажется мыслями. А стоит им замолкнуть, и воцаряется пустота. Так и у вас, марксистов, получилось. Все ваши нынешние, с позволения сказать, дискуссии – совершенно свифтовские коллизии, тупоконечники с остроконечниками. Вы «Путешествие Гулливера» читали, надеюсь?

– Ннет…

– Что, неужто не входит в обязательную программу освоения буржуазного наследия?! – притворно изумился Гурьев. – И напрасно, знаете ли. Очень, очень напрасно. Вашим руководителям следовало бы иметь сочинения мистера Свифта в качестве настольной книги, что способствовало бы, без всякого сомнения, развитию у них чувства здоровой иронии, по отношению к самим себе, в первую очередь. А то, сдаётся мне, некоторые из большевистских вождей уж слишком серьёзно себя воспринимают. Забронзовелис. А кстати, – вы сами, Семён Моисеевич, на какой платформе – ЦК или оппозиционной? Мнето вы можете честно сказать. Я вас в комиссию партконтроля, или как там это славное учреждение на новом дивном языке называется, не поволоку. А?

– Что?! – ошарашенно воззрился на Гурьева пленник. – Я?! Вы что же… В курсе?!

– Непременно, – Гурьев покачал головой. – Коммунистам у власти находиться противопоказано. Последствия катастрофические. А вот в качестве оппозиции – весьма полезны оказываются. Странно, правда?

– Я не понимаю… Почему?! С какой стороны вас это интересует? – ещё не вполне оправившись от удивления, пробормотал Черток.

– Ну, как же, – вскинул брови Гурьев. – Это же очевидно: меня безумно интересует всё, что происходит в моей стране, всё, что связано с возможными путями её превращения из военной базы Коминтерна в субъект международного права. Заметьте, не в объект, а непременно в субъект. Ибо объектом она уже побывала, и мне это, должу я вам, решительно не понравилось. Я понятно изъясняюсь?