В третью стражу. Трилогия (СИ)

   "Не зря", - окончательно решил Степан, подавив поднявшуюся было тоску, и уже спокойно, без раздражения и чувства вины, взглянул на рекламный плакат "Танго в Париже".

   Татьяна была хороша на нем. Не лучше Фионы, разумеется, но тоже красавица, и...

   "Все будет хорошо, - твердо сказал себе Матвеев, прикуривая очередную сигарету и подзывая официанта, чтобы заказать еще вина. - А если и плохо... то хотя бы не зря".

   3. Виктор Федорчук, Париж, 30 июня 1936 года, среда

   Вероятно, ему следовало бы подумать о найме какого-нибудь приличного жилья. О, нет, - ничего роскошного, но все-таки свое, пусть и весьма условно "свое". Гостиница никогда не станет местом, которое можно назвать домом, даже если это очень хорошая гостиница.

   Виктор поправил перед зеркалом шейный платок, сдвинул чуть вниз - на нос - очки с круглыми стеклами, так чтобы можно было при желании посмотреть поверх дужек, усмехнулся в стиле Джонни Деппа, глянул на часы: без десяти девять, - и вышел из номера. После вчерашнего, можно было бы и не вставать в такую рань, но привычка вторая натура, а "вчерашнее" - теперь уже не что-то из ряда вон выходящее, но образ жизни. И раз уж проснулся, то следует подумать о еде, а это, увы, нечто-то такое, что, не имея собственной кухни, получить можно только в каком-нибудь кафе или бистро, - в гостиничном ресторане ему не нравилось не только меню. Слишком большое помещение, слишком много народу, а Виктору за завтраком хотелось побыть "одному". И пусть для человека, не первый месяц проживающего в гостинице, - одиночество принципиально недостижимо, но стремиться-то к идеалу никто запретить не может. А тихое уютное кафе - всего в пяти минутах неторопливой ходьбы...

   Хозяин Виктора уже знал, а потому, не задавая лишних вопросов, положил на столик утреннюю "Le Figaro" и поставил стакан минеральной воды "Perrier". Ну, а кофе с коньяком - единственная "еда", на которую Виктор был способен по утрам, - должны были появиться чуть позже. Но Федорчук никуда и не спешил. Он выложил на столешницу сигареты и спички, закурил и раскрыл газету.

Визит премьер-министра Бенеша в Москву...

   "Однако!"

   Трудно сказать, было ли интересно читать газеты в "настоящем" 1936 году, но сейчас, что ни день, пресса приносила такие новости, что оставалось только руками развести! И что же, милостивые государи, должно означать данное сообщение? Ездил ли Бенеш в Москву в конце июня тридцать шестого? Этого, скорей всего, не смогла бы сказать даже - знающая, казалось всё - баронесса Альбедиль-Николова. Однако, если брать события "в целокупности", чехи не уставали удивлять ошеломленную Европу своими крайне резкими движениями. Впрочем, кое-кто им в этом самозабвенно помогал, так что скучать не приходилось. Не успела еще угаснуть пальба в Судетах, и Лига Наций - не без вмешательства одного из ее создателей - только-только начала неторопливый разворот "лицом к немецкой проблеме", а в Праге, при молчаливом одобрении Коминтерна, уже состоялся противоестественный союз коммунистов, национально-социалистической партии, Града, и крайне правых. Похоже, Бенеш и некоторые другие чешские политики успели осознать, чем чреваты для них последние события в Судетах. Но, с другой стороны, не в вакууме же они жили? Отнюдь нет. Германия заключила союз с Австрией, и сближение этих двух стран, населенных, в сущности, одним и тем же народом - немцами - начинало пугать не одних лишь чехов. Но ведь в Берлине и Вене не молчали, а говорили, и говорили нервно и громко. Почти кричали. Гитлер так и вовсе впал в истерику во время последней речи в Нюрнберге. А у чехов, если кто забыл, не с одними немцами не срослось. Польша с Венгрией только и делали, что "внимательно следили за событиями", то есть, попросту ждали подходящего момента, чтобы вцепиться чехам в глотку. И никакая Малая Антанта ничем помочь здесь не могла. У Румынии и Югославии хватало своих проблем. Так что чехам ориентироваться приходилось на собственные - не такие уж и значительные, если честно - ресурсы, да на сильных мира сего: на Францию, роман с которой пока еще не совсем выдохся, и на Советский Союз, неожиданно оказавшийся не просто дружелюбным нейтралом, а, пожалуй, даже надежным союзником. Англия имела в этой игре собственные интересы и Чехословакии определенно не сочувствовала. Вернее она сочувствовала и тем, и другим, а главное думала о себе и своих вечных интересах. Из остальных игроков следовало, вероятно, принять во внимание позицию Италии, но итальянцы стремительно эволюционировали от "объективного нейтралитета" к "душевному согласию" с явно набиравшей силу Германией.

Визит премьер-министра Бенеша в Москву...

   "И что последует за этим?"

   - Ваш кофе, месье, - хозяин поставил перед ним чашку с горячим и одуряюще ароматным напитком и улыбнулся, пододвигая рюмку с коньяком. - И ваш коньяк.

   - Благодарю вас, Гастон. Вы неподражаемы! - ответил любезностью на любезность Виктор, и в этот момент его неожиданно позвали с бульвара.

   - Дмитрий?! -

окликнули с очень характерной интонацией: неуверенность, растерянность, сдерживаемая радость

. - Дмитрий Юрьевич?

   Но, слава богу, Дмитрий Вощинин так и не смог стать его вторым я, и к имени Дмитрий, Виктор привыкнуть не успел, так что сначала даже и не понял, что обращаются к нему. А когда понял, когда оценил и смысл слов, и интонацию говорившего, и то, что произнесено его прежнее имя было по-русски, то был уже готов и, более того, четко представлял себе, что и как следует делать. Он никак не отреагировал на оклик, еще раз улыбнулся хозяину кафе и, подняв к носу рюмку, с вожделением принюхался к коньяку.

   - Дмитрий Юрьевич! - голос показался Федорчуку знакомым, но оборачиваться нельзя, он и не обернулся. Пригубил коньяк и вернулся, было, к газете:

"Бесчинства анархиствующих элементов в Испании".

   Но человек был упорен. Из тех, по-видимому, кого "с мысли не сбить":

   - Прошу прощения, месье! - сказал по-французски невысокий крепкий мужчина, подходя к его столику.

   - Да? - Виктор посмотрел на подошедшего поверх очков совершенно "равнодушным" взглядом, и, верно, преуспел, потому что мужчина уже не просто смутился, а форменным образом опешил, окончательно осознав, что обознался.

   Но если уж судьба допустила, чтобы этим утром Федорчука узнал кто-то из "старых парижских знакомых", то она же побеспокоилась и помочь своему протеже, - а Виктор искренне ощущал себя в последнее время ее любимцем, - выйти из положения самым наилучшим образом.

   - Месье Поль! - завопили хором две смазливые девицы, с которыми Виктор провел как-то на днях приятный во всех отношениях вечер. - Месье Поль!

   Девицы вели себя так, словно собирались отдаться Федорчуку "прямо здесь, прямо сейчас", в маленьком уютном кафе, на шатком никак не приспособленном для таких экзерсисов столе. Надо было видеть несчастного Корсакова, весьма далекого от круга людей, способных на такое "раскрепощенное" поведение. Впрочем, и покойного Дмитрия Вощинина он среди таких не числил.

   - Прошу прощения, месье, - сказал Корсаков, разводя руками. - Я обознался... прошу...

   И в это мгновение на сцене появилось еще одна "судьба".

   - Раймон, - произнес знакомый уже очень многим голос. - Будь любезен, отошли своих блядей. Я хотела бы обсудить с тобой план гастролей в Италии...

   Корсаков мог быть кем угодно, но не узнать женщину, глядящую с множества развешанных по Парижу афиш, он не мог. Не настолько уж он был далек от жизни. Не монах, не анахорет, словом, просто интеллигентный, хорошо воспитанный человек, которому на сей раз не повезло...

   4. Степан Матвеев, Барселона, 9 июля 1936 года, пятница