Русский спецназ. Трилогия

Над воротами витиевато было выведено проволокой:

«Киностудия Павла Томчина».

Тем временем парочка любопытствующих встала возле дверей авто.

Шешель не решился в глаза им посмотреть, будто задолжал что‑то. Скромные, не так просить надо. Не молчать, а кричать. В двери стучаться, пока авто не ехало. Не милостыню они выпрашивали, потому что каждый из них одет был вполне прилично. Что‑то другое им было нужно.

Томчин нажал на клаксон. В ответ раздался звук, похожий на ржание заупрямившегося осла. Ворота отворились, пропуская авто в небольшой дворик.

Шешель чувствовал затылком взгляды. Люди сделали шажок, второй более решительный, потом третий, но ворота уже закрылись перед ними.

– Вот оно, мое царство, – сказал Томчин. – Конкуренты спасу не дают. Все хотят выяснить, над какими проектами я работаю, чтобы, так сказать, ответить адекватно. Это, можно сказать, секретный объект, доступ на который строго ограничен.

Шешель кивнул, но радости, что попал в число избранных, никак не показал.

– На какие только хитрости не идут, чтобы сюда проникнуть. Шпионов под видом статистов засылают. Но я‑то их распознать могу, и служба охраны у меня добротно поставлена. Проколов, тьфу‑тьфу‑тьфу, – он сплюнул три раза через левое плечо, – не давала. Да еще репортеры сенсаций ищут. Иногда я им поставляю кое‑что для светской хроники, а то ведь сами что‑нибудь раскопают. Лучше процесс этот под контролем держать. На премьеры бесплатно приглашаю, угощения устраиваю. Не бескорыстно, конечно. Есть интерес, чтобы пресса к моей студии хорошо относилась. Пусть у них настроение хорошее будет, глядишь, и о картинах моих хорошо напишут, а зритель прочитает и пойдет их посмотреть. Расходы окупятся, и прибыль для новых проектов будет.

– Те двое за воротами, кто они – конкуренты или репортеры? – спросил Шешель.

– За воротами? – Томчин непонимающе нахмурил брови. Вспомнил. Глаза его озарились. – А за воротами. Это не конкуренты и не репортеры. Это артисты. На работу просятся. У меня гонорары – хорошие. Повыше, чем в театрах. Слава побыстрее приходит, и, думаю, она долговечнее будет. Пленку‑то и через десять лет можно посмотреть, а от театрального спектакля ничего не остается, кроме афиш да декораций, если, конечно, ни то ни другое не сожгут да не выбросят на помойку. Но на всех у меня мест не хватает.

Внутренний двор был невелик, но ощущение это складывалось не от того, что он действительно был мал, нет, просто повсюду здесь лежали штабелями декорации, да такие огромные, точно постановку осуществляли в каком‑то циклопическом помещении.

– Это главный павильон, – сказал Томчин, указывая на кирпичное здание.

Шешель насчитал пять рядов окон. Но не все они были одинаковыми. Выходило – что и этажи по высоте разные.

У входа в павильон расположилась группка римских легионеров. Кто из них вооружение свое побросал, воевать, что ли, за императора наскучило, кто к стенке приложил. Сейчас они отдыхали от подвигов и, собравшись в кружок, что‑то обсуждали, посмеиваясь и жестикулируя. Среди них затесался какой‑то пещерный житель – давно не брившийся. Борода его, грязная и всклокоченная, свисала почти до чуть выпирающего живота, упрятанного в накидку, сшитую из лохматой коричневой шкуры. Видать, ему в этих одеждах, рассчитанных на более суровый климат и на другое время года, приходилось хуже всех, и именно он был объектом большинства шуток легионеров. Все курили дешевые папиросы. Дым от них был едким. Хороший табак так не сгорает.

– Как с реквизитом поступают, нехристи. Это у них перекур называется, а съемочный процесс стоит, – бурчал Томчин, но не со злобой, а точно старый дедок на завалинке, у которого в норму вошло немного на жизнь жаловаться. От этого и жить ему становилось полегче.

– Забавно, забавно, – протянул Шешель. Он смотрел, как несколько рабочих что‑то пилили и строгали, постепенно превращая штабель досок в пирамиду высотой в человеческий рост, а неподалеку от них другой рабочий раскрашивал гипсового сфинкса.

– С американцами нам тяжеловато конкурировать. Они во время войны сильно поднялись. Вкладывают чудовищные деньги. Город целый отгрохали, где только студии и находятся. Я там был, место – хорошее, природные декорации – великолепные. Но и у нас киноиндустрия сейчас на подъеме. В Москве у меня самая большая студия. Помимо нее есть еще две поменьше, а сколько маленьких, которые фильмы штучно выпускают, и не сосчитать. Кустари, – он сказал это с агрессией. – В Санкт‑Петербурге две студии с моей сравнимые, в Одессе и в Киеве по одной. Перечислил я вам все студии большие. Каждые две недели по фильму выпускают, а то и почаще. Да плюс к этому в каждом большом городе местный генерал‑губернатор считает, что без своей студии, которая для потомков деяния его запечатлевать станет, никак не обойтись. Изредка, когда генерал‑губернатор не досаждает, и они выпускают очень стоящие вещи. Так что конкуренция у нас очень серьезная. Того и гляди идею какую из‑под носа уведут.

– А вы?

– Что я?

– У вас есть служба охраны, а служба разведки, что секреты у конкурентов выведывать должна, имеется?

– Не без этого, – смутившись ответил Томчин.

Шешелю показалось, что он понял, зачем его сюда привезли. Догадка эта ему не понравилась. Не хотелось ему шпионскими делами заниматься, и он стал придумывать повод, как ему потактичнее отказаться от предложения о сотрудничестве. Но никаких веских причин не выдумал. Что ж, «нет» без всяких комментариев – тоже очень хороший ответ.

– Александр Иванович, вижу, что вас мучает вопрос «Зачем он меня на студию привез?» Идемте в мой кабинет. Я вам расскажу о моей затее или, может, вначале по павильонам походим? Здесь очень интересно. Очень.

– Вижу, вижу.

– Так идемте.

– Нет. Лучше вначале расскажите, зачем я вам понадобился, потом, может, походим.

Заметив Томчина, легионеры и варвар побросали недокуренные сигареты и поспешили скрыться в павильоне, чтобы не вызвать на себя гнев небес, поскольку здесь Томчин был так же всемогущ, как и боги.

2

Солнце отвесно взмыло вверх, зависло прямо над студией, точно хотело что‑то там рассмотреть, протягивая к павильонами свои лучи. Не иначе конкуренты на него взобрались и теперь в подзорные трубы да в мощные телескопы подглядывают за Томчиным.

Тени льнули к ногам своих хозяев, как испуганные собачонки, не отходили ни на шаг, точно потеряться боялись. От жары спасение искать можно было разве что внутри павильона. Вдруг там отыщется уголок, куда не дотянулись еще солнечные лучи. Сомнительно, что таковой найдется.

Воздух в студии производил на Томчина еще большее воздействие, чем курортный воздух Крыма или Баден‑Бадена на больного, выгоняя из него все недуги и хвори. Он преображался, выше, что ли, становился, солиднее, исчезало заискивающее выражение на лице, когда он с Шешелем разговаривал. Вообразил, что ли, что никуда от него бывший пилот уже не убежит? Попробуй через забор перемахнуть, так и олимпийскому чемпиону такое не под силу, а ворота закрыты, и откроют их только по приказу Томчина. Встань кто возле них и закричи «сезам – отворись» или что‑то подобное, то только голос сорвет и охрипнет, а своего все равно не добьется.

Интересно, выпустят ли его наружу или если он прикоснулся к тайне, то подписал себе тем самым смертный приговор, и сейчас, а может, чуть позже, когда ему дадут осмотреть побольше, чтобы он наживку поглубже проглотил, за спиной появится громила и свернет ему шею, чтобы не мучился, или с ним более гуманно поступят – завлекут в один из павильонов и там привяжут, чтобы убежать не сумел? Как же они поступали с разоблаченными шпионами конкурентов? Очень интересно.