Наследники по прямой.Трилогия (СИ)

Шерстовский несколько растерянно посмотрел на сопровождавших его казаков. Один из них нетерпеливо дёрнул подбородком:

– Ну?! Не он?

– Разумеется, нет, – раздражённо пожал плечами Шерстовский. – По возрасту – вероятно, но… Нет, нет. Конечно, нет. Однако!

– Что?!

– А сами не видите?! – гаркнул Шерстовский. – Ждите!

Он шагнул на крыльцо, стукнул в дверь, вошёл, остановился на пороге. Гурьев посмотрел на офицера, вздохнул и кивнул:

– Ну, проходите, раз уж приехали. Присаживайтесь. Угощать мне вас нечем, – была хозяйка, да вся вышла.

– Примите мои…

– Перестаньте, – махнул Гурьев рукой.

– Нет, нет, – запротестовал Шерстовский, шагнув вперёд. – Я действительно сожалею. Поверьте. Нам всем сейчас… нелегко. А где полковник Шлыков?

– Полковник Шлыков пока не в состоянии воевать. Приходится делать это за него. Уж как прорезалось.

– Но вы не можете вести самостоятельные боевые действия, без координации. Обстановка…

– Я знаю обстановку не хуже вашего, – перебил ротмистра Гурьев. – Отряд не ведёт активных операций. Мы, по мере сил, предотвращаем проникновение красных бандитов в район.

– Послушайте, господин… Гурьев. Невозможно скольконибудь эффективно обороняться…

– Я и без подсказки понимаю, любезнейший Виктор Никитич, что наилучшая оборона – это поход на Москву. С какими силами, позвольте спросить? Или вы думаете, что японский Генштаб после двух с половиной петушиных наскоков на советское пограничье десятимиллионную армию в ваше полное распоряжение предоставит? А воевать с Совдепией за то, чтобы русская дорога стала китайской, – поищите дураков в другом месте.

– Вот как вы это видите, – усмехнулся Шерстовский. – Интересно.

– А вы видите это иначе? – прищурился Гурьев.

– То, что я вижу – моя частная точка зрения, – повысил голос Шерстовский. – Есть атаман генераллейтенант Семёнов, который…

– Вы людей моих видели? – тихо спросил Гурьев.

Шерстовский смешался:

– Видел. Что вы хотите этим сказать?

– Вам известно, сколько я положил сил, чтобы они такими стали? Воинами, а не разбойничьей ватагой. Вы думаете, я их пошлю после этого умирать за нанкинские ^[141]и токийские амбиции? Чёрта с два, господин ротмистр. Зарубите себе это на носу.

– Да как вы смеете!!!

– Так и смею, – Гурьев расправил плечи. – Армия без идеи – дерьмо свинячье. Командир, швыряющий в первую же мясорубку лучших воинов, как поступил бывший император и как постоянно действует атаман Семёнов – безумец. Людей не отдам. Всё.

– Ну, ты полегче, Яков Кириллыч, – осунувшийся, но вполне сносно уже выглядящий Шлыков появился изза занавески, перегораживающей комнату, застёгивая на ходу верхнюю пуговицу полевого кителя. – Здорово, Виктор Никитич.

Ротмистр поднялся:

– Господин полковник, – голос офицера звенел от обиды. – Потрудитесь объяснить, что здесь происходит? Кто этот… господин, которому подчиняются ваши люди?!

– А ты думаешь, я знаю?! – улыбнулся Шлыков и посмотрел на Гурьева. – Что Яков Кириллыч мне посчитал нужным рассказать, могу доложить. А что не посчитал – то нам с тобой, ротмистр, знать вроде как и не по чину.

– Иван Ефремович, – поморщился Гурьев. – Я тебя просил, кажется.

– Просил, не просил, – Шлыков вздохнул. – Ты присядь, Виктор Никитич. Раз приехал – разговор некороткий нам предстоит. Станицуто нашу видал?

– Видал.

– Ну, это хорошо.

Он кивнул вестовому:

– Малышкин, распорядись. Чего на пороге маячить.

– Слушаюсь! – казак козырнул и выскочил на двор.

Шлыков, морщась, присел на лавку, снова взглянул на Шерстовского:

– Ты мне скажи, Виктор Никитич. Ты ругаться приехал или по делу?

– Ругаться за сто вёрст – вот ещё дело, – вздохнул Шерстовский и посмотрел на Гурьева. – Прошу извинить за резкость. Всё както неожиданно, знаете. Я, собственно, имею от Григория Михайловича поручение справиться о ваших планах и установить, как это возможно, контакт и… – Ротмистр замялся.

– Неплохое начало, – улыбнулся Гурьев. – Извинения приняты. Позиция моя вам известна. Что дальше?

– Я хотел бы прояснить вопрос о том, кто вы, собственно говоря, такой. Надеюсь, вы понимаете, что расходящиеся, словно круги по воде, слухи о вас как о Наследнике…

– По этому поводу я тоже высказался.

– У меня хорошая память, – вспыхнул Шерстовский. – Я хотел бы знать, кроме всего прочего, что означают слова генерала Сумихары о том, что вы находитесь под его личным покровительством.

– Когда он сказал такое? – удивился Гурьев.

– Во время последней встречи с атаманом Семёновым и господином Родзаевским. Какое отношение вы имеете к японцам?

– К японцам – никакого, – пожал плечами Гурьев. – Просто у нас с его превосходительством взаимопонимание установилось с первой минуты общения. Истинный воин и благороднейший человек, доложу я вам. Вероятно, он предвидел горячность атамана Семёнова, потому и поспешил упредить его возможные опрометчивые шаги.

– Ай да Сумихара, – улыбнулся Шлыков.

– Я не понимаю, – жалобно произнёс Шерстовский.

– Да чего тут пониматьто!

– Подожди, Иван Ефремыч. Я объясню, – Гурьев чуть наклонил голову набок. – Генерал Сумихара наверняка гораздо лучше меня представляет себе всё многообразие политических раскладов в среде эмиграции. Он, безусловно, предполагал, что некоторые мои навыки и умения, о которых он в силу определённых обстоятельств отлично осведомлён, в случае моего участия в военных действиях позволят мне быстро приобрести авторитет, отнюдь не для всех желанный. Да вот Вы не бойтесь, Виктор Никитич. Как только война закончится, я исчезну.

– А я – останусь, – закончил Шлыков.

– То есть?

– А вот то есть, – набычился полковник. – Соберёшься с силёнками – вернёшься, Яков Кириллыч. А мы тебя подождём. Подготовимся.

– Погодите, господа, – Шерстовский переводил растерянный взгляд со Шлыкова на Гурьева и обратно. – У меня такое чувство, что я очутился как раз посередине какогото вашего давнего разговора и решительно не понимаю, какое это имеет отношение…

– Самое прямое, – отрезал Шлыков. – Самое прямое. Мне Сумихара тоже сказал – слушайте его, вам же лучше будет. Ты посмотри на меня, Виктор Никитич. Я ведь сюда умирать пришёл. А они с Пелагеей…

Шлыков отвернулся и шарахнул кулаком по столу:

– А они меня из могилы вытащили. Яков Кириллыч и Пелагеюшка, царствие ей небесное, голубушке нашей. И две сотни краснюков он вот, – Шлыков ткнул в Гурьева пальцем, – положил, ни одного убитого, все мои люди, – его люди, – живыздоровы. Им теперь море по колено и сам чёрт не брат. Они теперь с ним краснопузую дивизию в шматки расхерачат, дай только срок! Ты так умеешь, Виктор Никитич?! И я не умею. Никакой наш Яков Кириллыч не наследник, на это даже моих куриных мозгов хватает. А только я себе лучшего командира… А может, чем чёрт не шутит, и Государя – не пожелаю. А ты, Виктор Никитич, сам решай.

Шлыков умолк, посмотрел в окно. Молчал и Гурьев, – молчал спокойно, но вот щурился совсем неласково. Шерстовский потряс головой:

– Ну и ну. Чёрт возьми, да это просто уму непостижимо!

– Доложите Григорию Михайловичу правду, – тихо проговорил Гурьев. – А генерала Сумихару я сам поблагодарю. Связи вот нет, и это самое ужасное во всей истории. Воевать мы будем, никуда не денемся, но – сами. А вы – лучше не мешайте.

– И скажи спасибо, что он вам не мешает, – с усмешкой добавил Шлыков. – А ведь захоти он…

– Иван Ефремович, – Гурьев провёл рукой по лбу и вздохнул.

– Вот как? – напрягся опять Шерстовский. – Мы для тебя теперь – «вы»? Быстро же ты перестроился, Иван Ефремович.

– Я не перестроился, – Шлыков собрал на переносице густые брови. – Я в строй встал. Наконецто. Как полагается.

Шерстовский хотел чтото возразить, но не успел. В горнице, потирая друг о друга ладони, возник… Вот это и есть петроградский профессор, ошалело подумал Шерстовский. Загряжский?!? Здесь?!? Сейчас?!? Не может быть!