Наследники по прямой. Книга первая.

– Ох, Яков Кириллович… - покачал головой Герасимов.

– А вы мельтешите, мельтешите, Яков Кириллович, - злорадно констатировал Городецкий. - Нервничаете. Но это я понимаю - я и сам нервничаю. А восстановление по черепу сделаете? - вдруг спросил Герасимова Городецкий, быстро обменявшись с Гурьевым взглядами. - Вы же специалист по этому вопросу. А, Михаил Михайлович?

– Тогда придётся артефакт демонтировать, - нахмурился Герасимов. - Это…

– Ничего, демонтируйте, - надавил голосом Городецкий. - Демонтируйте, а там будет видно. Портрет первого, если уж с исторической точки зрения подходить, великорусского государя для нас на текущий момент важнее золотых побрякушек.

Зная истинное отношение Городецкого к "золотым побрякушкам", Гурьев бросил на друга недоумённый мимолётный взгляд, но вслух, естественно, ничего не сказал. Нечто, похожее на тень какой-то смутной догадки, мелькнуло перед ним - как будто мазнуло крылом по лицу.

– И вообще, - продолжил сердито Городецкий, - что это за мода ещё - чашки из черепов русских князей выделывать?! Что скажете, Яков Кириллович?

– Не наш метод, - без тени улыбки подтвердил Гурьев, - не наш. И вообще - плохой прецедент. Плохой.

– Да вы что, товарищи, - жалобно посмотрел Герасимов сначала на одного, потом на другого. - Это же исторический факт. Что же теперь, историю переписывать?!

– Историю пишем мы, Михаил Михайлович. Как пожелаем, так и запишем, - с нехорошей усмешкой сказал Городецкий, протыкая Герасимова льдисто-острой, слюдяной зеленью взгляда. - Примите к сведению.

– Ну, хватит людей пугать, - с неудовольствием подвёл итог дискуссии Гурьев. - Вы, Михаил Михайлович, оформляйте находки, и, кроме меча, можете всё увозить. С мечом я стану по оружейным правилам заниматься.

Что ж, подумал он, больше ждать и в самом деле невозможно. Пора.

– Видимо, не получится у нас с Надюшей сегодня домой вылететь, - покачал головой Городецкий, когда они оказались на поверхности. Археологи обступили Герасимова, горячо обсуждая что-то.

– Нет, - решительно сказал Гурьев, взглянув на чистое небо. - Сегодня - точно не выйдет. Надо сказать, Варяг.

– Псих. Псих - и не лечишься. Добро. Проводи к "Касатке", отзвонюсь, вызову охрану. Надо подумать, как это всё документально оформить, да ещё и твою "находочку". Сталину сам будешь докладывать? Я не решусь, честное слово. Ах, угораздило же тебя, Гур…

– Всех нас угораздило, Варяг. Всех. Такое время. Ничего не попишешь.

За столом собрались, действительно, почти по-семейному - Чердынцев с Верой, Надя с Варягом, Гурьев и девушка. Чердынцев заметно нервничал, а Вера, не ведая ещё причины, отчаянно за него переживала, гадая, с чем связано это - с работой, с визитом ли высокого гостя, секретаря Центрального Комитета, кандидата в Политбюро. Кто бы ей такое ещё полгода назад рассказал - не ушёл бы целым, это уж точно. Визит, конечно, ничуть не походил на прибытие московского начальства, но - кто его знает? Однако, присутствие невозмутимого, как всегда, Гурьева её, как ничто другое, успокаивало. Раз они друзья - это же видно, значит - всё будет хорошо. Ну, как-то - будет.

– Начинай, Михаил Аверьянович, - сказал Гурьев.

– Бронепоезд, - вздохнул Чердынцев.

– Пятьдесят граммов, - разрешил Гурьев.

– Не надо, - покачал головой Чердынцев. - Как ты выражаешься - не наш метод, - он пригладил рукой волосы и немного развернул стул в сторону Даши: - В общем, доча, слушай. И вы все тоже слушайте, конечно. Раз уж такое случилось - значит, случилось. Чего теперь выть.

Перемена, происшедшая с Дашей за те полчаса, что продолжался рассказ отца, подкрепляемый его, Гурьева, объяснениями, поразила его. А ведь он был уверен, что давно утратил способность по-настоящему чему-нибудь удивляться. Полчаса назад на стуле в чисто побеленной комнате с окном, выходящим на юг, сидела чудесная, милая, умная девушка по имени Даша. А сейчас перед ними была царевна. Не принцесса, нет - царевна. Что ж, подумал он. Именно к этому всё и шло. Именно этого я и хотел, не так ли?

Женщины слушали - ни живы, ни мертвы, обе - с мокрыми глазами, Надя - прижавшись к Городецкому, который обнял её за плечи - молча, ни слова ни говоря. Вера в какой-то момент поднялась, встала у Чердынцева за спиной, положив ему руки на плечи, кусая губы. Как же всё быстро, подумал Гурьев. Как быстро всё происходит. Под этим небом, под этим солнцем. На этой земле.

– Царская кровь, - задумчиво проговорила Даша. Голос её звенел, как струна, натянутая до самого неба. У Гурьева по спине пробежал холодок. - Царская кровь. Я… Я хочу посмотреть.

Чердынцев непонимающе обернулся к Гурьеву, лицо его сделалось беспомощным. А Гурьев понял. Поддёрнув рукав пиджака, он достал из манжета на запястье тонкую золотую иглу с круглой бусиной-головкой. И протянул её Даше.

Девушка, коротко взглянув на отца, всё ещё ничего не понимавшего, вонзила иглу в подушечку большого пальца. Гурьев почувствовал себя так, словно она не себе, а ему проткнула палец иголкой. Замерев, они - все шестеро - смотрели, как набухает ярко-рубиновая, почти светящаяся капля.

– Она красная, - тихо проговорила Даша.

– Конечно, она красная, - так же тихо ответил Гурьев. - Конечно же, она красная, дивушко. Красная, как настоящие царские знамёна. Царские стяги - красные.

– Так вот она - цена, - прошептала девушка. - Вот она какова… Это и есть - долг? Цена?

– Да.

– Что же мне делать теперь? - Даша посмотрела на сидящих за столом людей. - Что же мне теперь со всем этим делать?

– Учиться, Даша, - сказал Гурьев, по-прежнему не повышая голоса. - Учиться, дивушко. Учиться жить, понимая своё место, своё предназначение. Учиться понимать, что ты в ответе за эту страну и этот народ. За всех. А они - за тебя. Мы все. Потому что мы все - русские.

– И даже… Даже за тебя я в ответе?

– Даже за меня.

– Вы мне поможете? Ты мне поможешь, Гур?

– Помогу, дивушко.

– Вот почему… Ты знал? Ты - с самого начала знал?!

– Нет. С самого начала - не знал. Но это - теперь это не имеет никакого значения.

– Гур. Миленький Гур, - задумчиво и потрясённо проговорила девушка. - Как же ты за меня боялся. Мамочки, мамочки. Как же ты переживал, как же боялся. Трясся, как осиновый лист, наверное. Что же с тобой творилось, это же просто представить себе невозможно. Почему же ты ничего не сказал? Думал, я испугаюсь? Не пойму?