Записки грибника

Трубы мои были готовы, практически одинаковые, почти. Но их всё равно пришлось оставить, чем я их соединять буду? Где взять газовую горелку? Электрический паяльник? А здоровенный кусок меди на железной ручке не хотите? Я таким монстром последний раз пользовался в школе на уроке труда, но это было так давно… Нарисовал чего хочу, и как это должно выглядеть на трубах, поговорили о кранах. Никодиму эта идея понравилась, особенно когда я в лицах изобразил для чего это надо. Весь вопрос встал в точной подгонке, после литья, а кожаными прокладками до сих пор пользуются. Пока накрывали на стол, мы уговорили по кружечке домашнего вина, яблочного, немного кисловато, но ничего, легко пьется, не Степаново пиво. Что ему и сказал. В ответ он одарил меня взглядом, пожал плечами, — Не хочешь не пей, — И философски хмыкнув, приложился к кружке.

Никодим посмотрел на нас, подлил мне вина, если уж точнее, сидра. Тут я вспомнил, что мы делали с тестем, брали сок оставляли его бродить месяца три. Процеживали и закрепляли спиртом, чтоб в уксус не перебродило. Довольно вкусно получалось. — Никодим, а если хлебного вина влить, тогда не скиснет и крепче станет. Чем больше нальешь тем крепче будет. Я тебе принесу баклажку, попробуешь сделать?

— Делал так, вкус мерзкий. Дерьмо.

— Я тебе другое принесу, чистое как слеза, горит, синим пламенем и не воняет, почти. В чистом виде пить нельзя, а вот если разбавить… — Отхлебнув из своей посудины поставил на стол.

Наш гостеприимный хозяин пожал плечами, но в глазах мелькнула веселая искра. — Погодь, — вышел из дома.

Когда он вернулся и с хитрым видом поставил кувшин с пробкой залитой воском, — Сейчас испробуем

Мелькнула мысль, — 'оно, крепленое' Всё оказалось прозаичней, самогон, не скажу, чтоб мне испорченному спиртом и хорошим вином он не понравился, крепость на уровне, но… Духан от него.

— Мой лучше будет. — Заявил я после того как с трудом осушил дозу. — И вообще мне не нравиться кальвадос.

Сад, как я успел заметить, у Никодима был хороший, много яблонь, смородина, с пяток груш и сливы. На вопрос как он со всем этим добром справляется, он ответил что, на зиму кладет столько сколько нужно, а остальным скотину кормит и раздает.

— А продать?

— Кому? У всех сады не хуже чем у меня, да и честно говоря, не хочется, за место на торгу, деньгу отдай, а прибытку, ну продам я воз, так не сразу. За место кажный день берут. На полтинник наторгуешь, половину вынь да положи, если не больше…

— Никодим, ты бы не жалился? У тебя с твоей работы прибытка больше чем с моей лавки, — Перебил Степан нашего хозяина.

— Ой, ой, ой. Ты тоже помолчал. Ко мне приходят, когда котел прохудился, а к тебе кажный день, жрать то всегда хочется.

Степа махнул на него рукой, — Помолчи.

Федор. — Обратился теперь ко мне, — Ты свои эти, пистоны, когда делать будешь?

— Когда селитру достанешь. Да и не в ней дело, слышал я, что у вас есть мастера, что делают пищали с нарезкой внутри.

— С чем?

— В стволе нарезы делают.

— Есть такие, я даже стрелял с неё, плохая она. Пока пулю шомполом прибьешь, тебя немчура, самого зашибет, да не один раз. Правда что не отнимешь, целкость у неё получше чем у пищали будет.

— Ты когда стреляешь, отдача сильная?

— Ежели к плечу крепко не прижать то и кость сломать можно.

— Потому что пуля у тебя большая и чтоб её вытолкнуть из дула ты пороха много сыпешь, а иначе ты и на тридцать шагов в амбар не попадешь.

— Ври да не завирайся, я из своего оружья за пятьдесят шагов, с трех выстрелов шапку сбил.

— На что ручкались? — Спросил Никодим?

— На сапоги. С последней как раз попал, не опозорился.

— А ты хочешь, за тысячу шагов, в пятак попадать? И ни с третьего раза, пять раз из пяти.

— И что для этого надо? Черту душу продать?

— Нет. Всего лишь сделать другую пулю, по виду и меньше в два раза. Где-то с палец толщиной, — Я показал мизинец, дома он как раз влезал в ствол калаша. Почти.

— И ствол длиной — я на глазок отмерил сантиметров семьдесят, восемьдесят. — Вот такой, а сама винтовка у тебя должна получиться где-то…., - показал на стол.

— а весу в ней должно быть — И стал лихорадочно переводить килограммы в фунты, — Фунтов восемь, десять.

— Какая-то она мелкая у тебя получается, ворога таким не свалишь.

— Завалишь, под стволом, я покажу, кинжал можно крепить, патроны кончаться, у тебя в руках пика останется.

— А бердыш как же? Его чего бросить прикажешь?

— Я тебе уже говорил, из неё стрелять можно будет быстро, до тебя не всякий враг живым дойдет.

— Не всё равно малая она, какая-то

В моей голове зашумел алкоголь и… И я вспомнил, спиртовая горелка, вот что продам Никодиму, теперь только не забыть. Как она устроена, не помню. Но горючее есть. И ещё забрезжили, кое, какие идеи.

— Чего молчишь? — Голос Степана вырвал меня из страны грез и вернул к нашим баранам, к самому себе.

— Тебе что не нравиться?

— Что пуля маленькая будет.

— Я тебе разных понаделаю, хоть на медведя, хочешь на человека. — Экспансивные пули, мамонта остановят. На самом деле там видно будет.

— Всё равно, не правильно это, не получится у тебя, — С чего Степан так упорствует? Вроде пили наравне, или я пропустил?

Я сходил к печке, взял уголёк и прямо на столе набросал схему пули, обычной. Они посмотрели на него и единодушно вынесли свое решение, что эта херня далеко не улетит, а точность будет такая что камнем легче будет попасть. Наверно выпитое сыграло свою роль, я пустился в пространные объяснения законов баллистики. Из которых знал только одно, закрученный вокруг оси снаряд летит далеко. Не убедил. По их враз поскучневшим рожам, стало понятно, говорю для себя. Обиженно замолк, потянулся к кувшину, плеснул себе Никодимовки, потом ещё, ещё…

Пробуждение было не из приятных, в глотке как кошки нагадили, череп скалился и жил своей жизнью. Ноги подкашивались и подгибались, норовя уронить бренный организм. Поэтому видеть довольного жизнью и веселого Никодима было выше моих сил, — Ты отравитель, я к тебе как к человеку, а ты?

— Я тебе что наливал? Мы со Степой и облизнуться не успели, как ты кувшин высосал. Что хреново? — Участливо поинтересовался он.

— Я хоть не буянил вчера?

— Какой. Ты допил, что было в кружке, обозвал нас по матери, упал на стол и захрапел, когда тебя стали будить, обложил Степана, матерно, короче тебя здесь и оставили.

— У тебя кисленькое ещё есть? — Жалостно спросил я, — Полечиться. А то в себя не приду.

— Как знал, с собой прихватил, — Он вытащил из-за спины и всунул мне в руки, запотевший глиняный сосуд с лекарством.

Господи, как же хорошо…

Спустя некоторое время, я уже чувствовал себя гораздо лучше, и смог даже сесть и даже встать. Добрел до стола уселся и обхватил многострадальную голову руками.

— Ну, герой жив? — Раздался голос за моей спиной, оглядываться было выше моих сил и смог только промычать что-то невнятное. Передо мной поставили нечто горячее и пахнущее сгоревшим углем, с трудом разлепил опухшие глаза.

Передо мной стоял самовар. Сверкающий надраенной медью, исходящий паром из неплотно прикрытой крышки, почти, такой как я описал. Потрогал резные ручки, прикоснулся к кранику, подставил кружку и в неё полился кипяток. — У тебя получилось. — Никодим сам сиял не меньше своего детища. Я попробовал заглянуть внутрь и обжегся.

— Из дерева здесь ручки должны быть, а не медные. — Прихватив рукавом, приподнял, внутри всё было покрыто слоем олова.

— Я тут его мужикам показал…

— Каким?

— В трактире, так им понравилось, заказали аж две штуки, и чтоб не меньше чем на ведро было.

— Ты ещё для них блюдо круглое делай, а то спалят сами себя, тебя же виноватым сделают. И трубу для него надобно больше, чтоб тяга была, дымить меньше будет. — Советы выпадали из меня с трудом. Думать совсем не хотелось, посидев ещё немного, съел кусок пирога с рыбой. Добрался до лавки и, рухнув на неё без сил, провалился в сон.