Перелом (СИ)

А посередине сваливались на юг мы, несколькими бронированными колоннами. Общая длина южного фронта между Киевом и Белгородом составляла 400 километров, но мы не шли по нему сплошняком, а прошивали по пяти линиям. В шестидесяти километрах к западу от самой восточной линии Курск-Обоянь-Белгород шла группировка по линии Льгов-Суджа-Грайворон-Богодухов, длиной 160 километров. От Богодухова еще бы 50 километров на восток-юго-восток — и Харьков, но тут нас снова тормознули. Еще 50 километров на запад — следующая линия, длиной 200 километров — Рыльск-Сумы-Тростянец-Ахтырка-Котельва-Диканька — та самая, рядом с которой Вию поднимали веки. Еще бы 25 километров на юг — и уже Полтава. Где было полно немцев — передовыми отрядами мы в нее зашли, но вылетели пулей — столько там было немчуры. Еще 80 километров на запад — и следующая линия — Конотоп-Ромны-Лохвица-Миргород, длиной 150 километров — от Миргорода 80 километров на юго-восток — и снова Полтава. Еще 80 километров на запад — и следующая линия — Нежин-Прилуки-Пирятин, длиной 90 километров. Еще через 50 километров — линия Носовка-Бобровица-Згуровка-Яготин, 75 километров длиной. Ну и 75 километров на запад — от Яготина — собственно Киев.

Так что между крайней восточной группой Курск-Белгород и крайней западной Чернигов-Киев на юг шли пять групп с интервалами между ними в 50–70 километров. То, что было между этими группами, в конце августа даже не проверялось — мы ломились вперед и вперед, стараясь охватить гребенкой максимальное пространство. В итоге, к первому сентября мы вышли на огромную южную дугу — сегмент Киев-Борисполь-Березань-Яготин-Гребенка-Лубны-Миргород-Шишаки-Диканька, длиной почти триста километров, шел от Киева на восток, слегка на юг. И в двадцати пяти километрах к северу от Полтавы дальше на восток, слегка забирая к северу, шел другой сегмент — Диканька-Краснокутск-Богодухов-Золочев-Шебекино, длиной 170 километров. На участке Золочев-Шебекино линия проходила почти посередине между уже нашим Белгородом и еще немецким Харьковом. Ну и потом от Шебекино — на северо-восток, 110 километров к Старому Осколу, от него — 160 километров на северо-запад, к Курску, от него — на север, 250 километров к Козельску, где наш фронт соединялся с фронтом РККА. За три дня мы освободили площадь размером примерно 150 на 500 километров — 45 000 квадратных километров.

Ну, как освободили? Обозначили там свое присутствие. Если фланговые группы — что киевская, что белгородская — были относительно крупными соединениями, то пять групп между ними были всего по 20–30 танков и самоходок, полсотни БМП, полсотни вездеходов и сотня грузовиков — две-три тысячи бойцов в каждой. Мизер, по сравнению с освобождаемыми площадями. И причем чем дальше на юг — тем все меньше и меньше становились эти группы. Помимо боевых потерь при захвате городов и деревень, в населенных пунктах требовалось оставлять хоть какие-то гарнизоны — хотя бы по отделению бойцов на деревеньку и по взводу на город — скорее для наблюдения и отпугивания фрицев, чем для полноценной обороны. Ну и чтобы обозначить приход советской власти — и все. Так что к южному фасу вышли совсем уж крохотные группы — по силе не больше мотопехотного батальона — 300–500 человек при нескольких танках и БМП. А ведь между зубцами этой гребенки оставались десятки населенных пунктов, куда мы вообще не заходили.

Да и те, через которые прошли, требовалось еще дозачистить — если в город входили передовые отряды на немецкой технике и с немецким вооружением, то есть не требовалось штурмовать населенные пункты нормальным наступлением через поле боя, то хотя бы пронестись огненным смерчем, убить как можно быстрее как можно больше фрицев — эту работу надо было выполнять уже всеми силами. И если у немцев где-то получалось организовать сопротивление, эти кварталы просто обкладывались блок-постами, а зачастую просто отрубались от города — и все, надо было спешить дальше. Так, в Сумах первые два дня нашими были лишь несколько кварталов на северо-востоке и востоке города, а остальная его часть еще контролировалась немцами, и только по мере подхода новых частей город понемногу освобождался от фрицев.

Существенную помощь оказывали местные жители. Партизаны — понятное дело, сразу же вступали в наше оперативное подчинение и брали на себя функции не только охраны перекрестков и населенных пунктов, но и участвовали в боях по окончательному освобождению городов и поселков, причем некоторые партизанские отряды были вполне моторизованными частями — с несколькими десятками автомобилей и мотоциклов, доходило даже до бронетранспортеров — все — отжатое у немцев (в РИ — отряд имени Щорса под командованием Александра Кривца). Но и в самих населенных пунктах к нам присоединялись не только подпольшики, но и простые жители, которые до того не очень активно участвовали в сопротивлении — так, может при случае сыпануть песочку в механизмы, да поджечь скирду сена, ну или проткнуть шины, пока никто не видит. С нашим приходом они массово подходили к нашим бойцам и просили, даже требовали выдать им оружие. Выдавали — трофейное, сводили в отряды, ставили командиром нашего бойца — и вперед. Конечно, мы старались ставить их только в оборону или во вторую линию — народ в массе не был приучен к городским боям, это не в нашей республике, где такое обучение было частью военно-спортивной подготовки для лиц старше тринадцати лет. Штурмовыми группами работали наши подразделения, а ополченцы их обычно только подпирали, и шли вперед только если уж совсем припирало либо же требовалось совершить последнее усилие, чтобы выбить фрица.

Ну ладно партизаны или гражданские — на нашу сторону переходили даже полицаи. Передавят своих самых оголтелых поднеметчиков — и "мы к вам!". Брали. А уж если приводили кого повязанным — из своих или еще лучше немцев — еще и выдавали благодарность. А сам факт их участия в полицейских формированиях старались особо не светить, так — добавляли отдельную пометочку в деле, чтобы потом ее при случае убрать, чтобы не пачкать человеку биографию — мало ли ка могло сложиться. Ну и последующие допросы — как он дошел до жизни такой — не отменялись, но экс-полицаи и сами это понимали, поэтому особенно старались искупить кровью, так что порой приходилось и притормаживать. Сложнее было там, где стояли гарнизоны из нацформирований — бандеровцев, венгров, словаков, итальянцев, румын — вот у этих перебежчиков поначалу было мало, добровольной сдачи не наблюдалось, и только когда их как следует проутюжат пара-тройка штурмовиков, да излохматят из орудий прямой наводкой дома, где они засели — вот тогда уже начинались мирные процессы. Конечно, если на ком была кровь местных жителей — те не сдавались, хотя и попадали в плен — раненными или оглушенными. Ну и, само собой, набольшее сопротивление оказывали гарнизоны, где был высок процент немцев. На наше счастье, таких оказалось немного — немецкое командование старалось выгрести под Брянск прежде всего немецкий — самый устойчивый — элемент.

Так что наше продвижение на юг больше напоминало народное восстание, в котором наши части были лишь инициатором, костяком, вокруг которого собирались активные и решительные. Впрочем, и нерешительные тоже подтягивались — дело найдется для всех, если и не с винтовкой, то с лопатой. По нашим подсчетам, на каждого бойца, ушедшего на юг, в первые же дни выходило где-то по десять человек местных жителей, вставших в наши ряды — мне это напоминало триумфальное шествие советской власти в 1917-18, ну или Славянск-2014 из моей истории. Лишь бы не случилось "белочехов" или "минских соглашений". Но тут мы работали — каждый час на юг отправлялись колонны с войсками, чтобы подпереть пробитые коридоры.

Вот что значит наступать в оперативной пустоте — ведь в пройденных нами городах были только тыловые части — охрана, ремонтники, склады, транспортные подразделения, жандармерия и прочее. Но их было много — по сотне человек на город в 10 тысяч вынь да положь. Как минимум. А еще больше их было в соседних городках и поселках, которые мы оставляли по бокам.